Петер повертел опустевшую кружку между грязными ладонями и убрал руки под стол.
– Я, видите ли, действительно с другого света, – сказал он.
– Да что ты? – Ада наклонила голову.
Она опять улыбалась, всё той же неяркой улыбкой, по которой никто не смог бы определить, весело ей на самом деле, или это тень какого-то другого чувства. Никто, кроме Ката; он точно знал, отчего улыбается Ада.
От голода.
Петер поднял на неё взгляд. Было видно, что ему очень не хочется раскрывать свой секрет, потому что кто-то – учитель или просто опытный, умный человек – посоветовал поменьше болтать с посторонними людьми. И вот теперь несчастный Петер никак не мог решить, можно ли считать посторонними тех, кто приютил его на ночь глядя, накормил капустным пирогом и собирается уложить спать.
«Впрочем, – снова подумал Кат, – это неважно. Или вот-вот станет неважно. Почти ребёнок, чтоб меня. Там, на улице, не разглядел. Да и кто бы разглядел – во всех этих лохмотьях, с грязной рожей. Думал, ему лет… Не знаю, восемнадцать? Двадцать? Хотя какая разница».
– Я мироходец, – сказал Петер.
«Ни хрена ж себе», – пронеслось в голове у Ката.
Ада моргнула, губы дрогнули. Она подалась вперёд, грудью налегая на край стола:
– Серьёзно? Такой редкий дар! Умеешь путешествовать между планетами?
Петер пригладил вихор на голове.
– Ну… да, – сказал он медленно и будто бы с трудом. – Только у меня всего один раз получилось. В тот момент, когда пришли бандиты. Я очень испугался. И очутился здесь. В вашем городе.
Ада покивала, задумчиво глядя на Петера.
– Удивительно, – проговорила она. – Бывают же совпадения.
– Что вы имеете в виду? – спросил Петер.
Ада плотнее запахнула шаль: блеснул и вновь скрылся под шерстяной вязью кулон на серебряной цепочке.
– Не поверишь, – сказала она, – но Демьян – тоже мироходец.
И указала на Ката – не пальцем, а всей открытой ладонью, широко поведя рукой. Так приказчики в лавках показывают дорогие товары.
Петер вытаращил глаза и восторженно охнул:
– Вот это да! Правда? Наверное, всю вселенную обошли! Столько всего повидали!
Кат пожал плечами.
– Он не слишком разговорчивый, – усмехнулась Ада. – Но да, он много где бывал. И много чего видел.
Петер тоже чуть-чуть посмеялся – из вежливости. И вдруг сказал:
– Сударь Демьян, помогите мне, пожалуйста.
Кату на миг подумалось, что мальчик догадался, зачем его привели сюда, и просит избавить от того, что должно вот-вот случиться. Но Петер продолжал:
– Мне надо вернуться домой. Очень надо. Я тогда чуть не умер, когда сбежал от бандитов. Помню, они ворвались в спальню, я перепугался, и – раз! – провалился куда-то, как в пропасть. Очутился посреди какой-то холодной пустыни. Кругом – песок, дюны, над головой – звёзды. Ночь. Я побрёл куда глаза глядят. А затем…
Он замолчал, переводя дух. Кат встретился с ним взглядом. Брови у мальчишки были светлые, почти незаметные. Нос курносый. И немного веснушек по щекам.
– А затем ты почуял, что можно выбраться, – сказал Кат. – Так? Закрыл глаза, а открыл уже здесь, в Китеже. Верно?
Петер кивнул несколько раз.
– Да, – сказал он. – Закрыл, открыл – и уже здесь. Только я не знаю, как так вышло. Как я сумел. Не знаю, как вернуться. И боюсь туда идти опять. В эту пустыню.
Ада слушала его, подперев голову ладонью.
Кат хмыкнул.
– Правильно боишься, – сказал он. – Это не обычная пустыня. Это называется Разрыв. Такое особое место, вроде изнанки мира. Говорят, туда попадают покойники после смерти. Насчет покойников не знаю…
Ада вдруг тяжело вздохнула.
– Насчет покойников не знаю, – повторил Кат, – а вот живых Разрыв не жалует. Тебе повезло, что выкарабкался…
Он осёкся. «Повезло. Вот опять это слово. Сказанул так сказанул».
– И соваться обратно не стоит, – закончил он. – Скорей всего, там и останешься.
Петер поджал губы.
– Чтобы ходить по мирам через Разрыв, нужно сперва долго учиться, – вяло проговорила Ада. – Нужен наставник. Опытный мироходец. А когда научишься, потребуются якоря. Не те, что на кораблях, а такие специальные предметы, чтобы с их помощью попадать, куда хочешь. На другой свет.
Петер снова кивнул.
– Я знаю, сударыня, – сказал он. – Много читал про мироходцев. И вот поэтому хочу попросить…
– Нет, – сказал Кат.
Петер съёжился. Табуретка под ним жалобно скрипнула.
– Мне очень нужно домой, – сказал он тихо.
Ада зябко повела плечами.
– Давай-ка спать, – предложила она. – Утро вечера мудренее, слыхал такое?
Петер криво улыбнулся.
– У нас говорят: «Ночь – мать советов».
– Красиво, – оценила Ада. – Что ж, на том и порешим. Дёма, не запрёшь ли дверь?
Кат сунул руки в карманы плаща, перебирая скопившуюся там мелочь: монетки, спички, нож, ключи от особняка Ады, ключи от собственного дома. «Убедилась, что опасности нет, – подумал он. – Пацан вообще с другого света... А ведь мог бы мне пригодиться. Вон как просится. Угораздило же тебя подвернуться Киле, сопляк несчастный».
– Дёма! – сказала Ада громко, так, что Петер вздрогнул.
Кат не двинулся с места.
– Я могу сходить... – начал Петер неуверенно.
– Сиди! – бросила Ада. – Демьян, ну чего ты ждёшь?
«Всё, – подумал Кат. – Пошло-поехало».
Ада выпрямилась на стуле. Руки вцепились в подол платья, чёрные ямы глаз нацелились на Ката. Она уже плохо владела лицом и голосом, и он знал, что это не пройдёт само по себе. Ада долго ждала, пока Петер насытится и напьётся; от голодных людей ей было куда меньше проку, потому-то она и терпела всё это время, изображала улыбки и смех, притворялась спокойной, радушной… Нормальной.
Теперь нужда в притворстве пропала.
Кату оставалось одно.
Уйти.
Уйти, оставить здесь этого вежливого белобрысого пацана в нищенском тряпье, с его дурацкой историей, дурацким, не вовремя открывшимся даром и дурацкими круглыми доверчивыми глазами. Дать Аде сделать то, что она делала всегда. Дождаться, пока всё закончится, и отволочь тело в подвал. Или, если пацан выживет – увести его прочь, дурного, стонущего, безмозглого.
А потом, наверное, выпить водки. Да что там – выпить. Нажраться, насвинячиться, чтобы вытравить из головы любые мысли.
До поры, пока она не проголодается снова.
Но сначала надо было просто уйти.
– Дёмка!! – взвизгнула Ада.
Петер, перепуганный, вскочил. Табуретка опрокинулась, он запнулся и повалился на спину. И очень вовремя: Ада уже тянула руку, худую, с мосластым локтем, со скрюченными пальцами – будто бы в попытке ухватить самый воздух, спёртый, пропахший снедью и свечным воском. Она налегла на стол, тот сдвинулся с мучительным скрипом. Блюдо грохнулось на пол и разлетелось фаянсовой шрапнелью. Подсвечник упал, две свечи тут же погасли, и только одна продолжала гореть: крошечный огонёк, синий от натуги, из последних сил держался за кончик фитиля.
Ада хрипела, Петер в молчаливом ужасе скрёб башмаками по половицам, силясь подняться. Кухня, ещё минуту назад выглядевшая вполне пристойно, превратилась в совершенный кошмар.
«Да ну нахер», – подумал Кат.
Он шагнул к Петеру, задев свисавшую с потолка лампу. Поднял мальчишку за шиворот одной рукой, как щенка.
И поволок его из кухни вон.
– Не-е-е! – взвыла Ада. – А-и-и!!
Крик превратился в визг. Ада попыталась вскочить – хотела, видно, броситься вдогонку – но силы подвели, и она бухнулась на стул. Заскребла пальцами, скомкала и скинула на пол скатерть вместе с подсвечником. Стало окончательно темно.
Кат ощупью нашёл дверь, отворил её пинком и, не выпуская ворот Петеровой куртки, шагнул через порог. Ада за спиной кричала. Слов не было – просто один сплошной, отчаянный, сверлящий вопль.
Очутившись в зале, Кат захлопнул за собой дверь и рывком поставил мальчика на ноги.
– Шевелись, – сказал он.
Огонь у входа ещё горел. Подталкивая перед собой обомлевшего Петера, Кат пересёк зал, и они вывалились на улицу, в холодную ночь.
– Стой тут, – велел Кат. – Я сейчас.
Снаружи падал нежный, пушистый снег. Криков не было слышно – дом строили на совесть, толстые каменные стены не пропускали звуков. После скандала уличная тишина действовала, как ледяной компресс на голове больного: давала желанное, пусть и мимолётное, облегчение.
«Пацан-то может сбежать, – подумал Кат. – Придётся догонять, чего доброго… Хотя нет. Не сбежит. Слишком хочет вернуться домой. Да и вряд ли понял до конца, что сейчас произошло».
Он покосился на Петера. Тот стоял, задрав голову, и глядел в окна второго этажа, словно боялся, что Ада может выпрыгнуть оттуда. Бежать он явно не собирался.
Кат сделал глубокий вдох, смахнул со лба щекотные снежинки и вышел за ограду.
Пьяный сидел на скамейке под фонарём в той же позе – подогнув ноги, выпятив живот, опустив голову так низко, что подбородок упирался в грудь. Это был крупный мужчина, на вид лет сорока. Судя по ботинкам с исцарапанными железными носками – стропальщик из порта. Чернь как она есть: коротко остриженный работяга с каким-то бесполезным даром, не прошедший в детстве гражданских испытаний. Такого городовые даже искать не будут. Если его вообще кто-нибудь хватится.
«Всё равно замёрзнет насмерть, – подумал Кат, подходя к скамейке. – А может, и нет. Кто знает? А, нахер это. Нахер всё».
Он огляделся, присел перед скамейкой на корточки, с отвращением задержал дыхание и, крепко взяв незадачливого стропальщика за руку, потянул на себя. «Ым!» – произнёс тот, не просыпаясь. Кат подставил плечо. Крякнул от натуги: вступила в спину ломота, колени дрогнули, но выдержали. Волосы свесились на лицо, но убрать их было недосуг.
Он медленно выпрямился с обмякшим на плече живым грузом и пошёл к дому.
Петер ждал у крыльца. «Не сбежал, – подумал Кат. – Ну и славно».
– Открой, – пропыхтел он. – И… заходи…
Петер, оскальзываясь, кинулся и распахнул дверь особняка.