– Не пойдёшь к нему? – спросила Ада.
Кат обернулся. Она сидела на кровати, уже полностью одетая, и расчёсывала волосы. На туалетном столике в пепельнице дымился мундштук с недокуренной папиросой. Часы над дверью деловито покачивали маятником. У стены стояло пианино, его бронзовые педали, отполированные подошвами Ады, тускло сияли, и перламутровые ромбики, которыми была инкрустирована дека, походили на осколки радуги.
«Зачем ей знать? – подумал Кат. –Только хуже будет».
– Не пойду, – сказал он небрежно. – Смысла нет. Ничего определённого пока не нашёл, только деньги потратил. И время.
Ада, глядя исподлобья, сделала ещё несколько взмахов гребнем. Повернулась вправо-влево, изучая себя, держа на лице то специальное выражение, которое многие женщины принимают перед зеркалом. Кат смотрел на неё, не говоря ни слова. Хотел насмотреться впрок – хотя знал, что это невозможно.
Ада бросила зеркало на кровать, ссутулилась и потёрла лоб.
– Есть хочешь? – спросила она.
Кат мотнул головой.
– А что ты хочешь?
Кат помолчал. На Аде было платье с широким вырезом. Ключицы, тонкие под бледной кожей, как из алебастра вылепленные; и впадинки над ними; и ямка ниже горла; и беспокойная жилка на шее; и волосы цвета густого дыма. И всё прочее, нежное, мягкое. Её руки, которые знали столько музыки. Её лодыжки и бёдра, живот, груди – одна с родинкой, другая без. Спина с детскими лопатками. Тонкие бледные губы, чёрные цветки глаз, восточный абрис лица.
Вот что он хотел – унести всё это с собой. Как можно дальше, туда, где землю не разъедает неизлечимая язва, где не от кого хорониться, где можно просто жить, тихо и в покое. И не быть за это ни у кого в долгу.
Но он не мог.
– Мне пора, – сказал Кат. – Время поджимает. Каждая минута на счету.
Ада слезла с кровати, подошла к окну. Встала рядом, оперлась на подоконник, выглянула на улицу.
– Побудь ещё, – сказала она.
Кат застегнул рубашку до горла.
– У тебя припасы остались? – спросил он. – Сил не тратила?
Ада подцепила большим пальцем кулон на шее, демонстрируя Кату ярко светящийся камень.
– Того бугая надолго хватит, – сказала она. – Если ты об этом. И подвал едой забит. Сам, наверное, видел.
– Ладно, – сказал он. – Не ходи только в гостевую спальню.
– Да не пойду я в гостевую спальню, – сказала Ада устало. – Пусть хоть до потолка пылью зарастёт.
– Ты всё время обещаешь, – сказал Кат. – А потом идёшь чистоту наводить.
– Не буду, не буду, – она нетерпеливо притопнула босой ногой. – Проклятый этот дом. Сколько ни убирайся, всё грязное и плесенью воняет.
– Уж какой есть, – произнёс Кат, припомнив, что примерно то же самое сказал Петеру, когда тот впервые увидал особняк. – Другого не будет.
– Увы, – она вздохнула и, потянувшись к столику, взяла из пепельницы мундштук с папиросой. Выпустила колечко дыма, смешно округлив рот. – Слушай, а нельзя… Да нет, глупости.
– Что?
Она задумалась, постукивая пальцем по мундштуку.
– Вот переносят же дома как-то. Подкапывают фундамент, ставят на рельсы, и – фью-ю… Нет, ерунда.
– Дело-то не в доме, – сказал Кат, зная, что говорит очевидное. – Дело-то в месте, где он стоит. Нод…
– Знаю, знаю, – Ада поморщилась. – Уникальная аномалия и всё такое прочее. Глупости, ясно.
– Можно, наверное, дом немного подвинуть, чтобы та спальня тоже над нодом была.
– Да я не из-за спальни… Забудь.
Снег за оконным стеклом падал совершенно беззвучно.
– Я потом спрошу у каких-нибудь строителей, – сказал Кат. – Когда вернусь.
– Может, и не будет никакого «потом», – сказала Ада легко. – До этой жути полтораста вёрст. Две-три недели – и сюда придёт. И всё исчезнет. Китеж. Парк. Дом мой несчастный. Нод под ним тоже…
– Брось, – сказал Кат. – Я успею.
Ада кивнула, глядя в окно.
– Да и прах бы с ним со всем, – проговорила она еле слышно. – Разве это жизнь? На улицу не выйти. Людей гублю, чтобы самой не загнуться. Тебе одни хлопоты.
– Брось, – повторил он настойчиво.
Ада качнула головой.
– Об одном жалею, – глаза её смотрели куда-то поверх заснеженного парка. – Что тебя больше не увижу. Вот что жалко. Мало мы с тобой вместе… времени… провели.
Кат шагнул к ней, встал сзади. Сверху ему был виден ровный пробор в пепельных волосах.
– Мне нельзя здесь долго быть, – сказал он.
– Тебе нельзя здесь долго быть, – эхом откликнулась она. – А то станешь, как я. Не хочу, не надо. Скверно это – стать, как я… Ладно, извини. Вздор несу, не слушай.
Она затушила папиросу о подоконник, повернулась к нему и, встав на цыпочки, хотела обнять. Но Кат подхватил её на руки, и Ада, будто маленькая, спрятала лицо у него на груди. Она была лёгкая-лёгкая, он мог держать её на руках хоть весь день.
Вот такие минуты он и вспоминал, когда был далеко от дома. Когда охотился на других планетах за ценными, опасными диковинами для Будигоста или для Килы. Когда высматривал занесённые песком кусты хищного винограда в Разрыве. Когда искал посреди чужого города того, кто согласится продать пневму обессиленному упырю… Помнил он и то, какой Аду делал голод. Как она высасывала жизнь из очередного бедолаги, подвернувшегося молодцам Килы – такое он тоже помнил. Но не вспоминал.
Если кого-то любишь, надо это уметь. Помнить, но не вспоминать.
Часы над дверью качали маятником, отмеряя потраченное время.
– Ой, – сказала Ада, встрепенувшись. – У меня же есть для тебя кое-что.
– Что?
– Увидишь, пусти.
Она бесшумно выбежала из спальни и почти сразу вернулась, неся в руках большой свёрток какой-то ткани, перевязанный атласной лентой. Кат взял свёрток, снял ленту, и ткань, тяжело зашелестев, развернулась.
Это был плащ.
Кат привык к своему старому плащу. В нём было почти не жарко ходить по Разрыву и почти не холодно гулять по зимнему Китежу. В крайнем случае, его можно было снять. Или надеть в дополнение свитер. Словом, это был хороший плащ. Длинный. С карманами.
Но то, что он держал в руках…
– Так, – сказал Кат.
– Надевай, надевай, – поторопила Ада. Глаза у неё сияли, как чёрные огоньки.
Кат накинул плащ. Застегнулся. Ада взяла с кровати зеркало и, держа его перед собой, отступила на шаг.
В зеркале отражался очень крупный и очень элегантный мужчина. Старый плащ грел Ката, укрывал от дождя и ветра, мог даже защитить от несильного пореза ножом. Но этот, новый плащ делал из него какого-то другого человека. В новом плаще был стиль. Был шик. А ещё в нем была…
– Материя-то с секретом, – сказал Кат. Он чувствовал лёгкий магический фон, который окутывал его, начиная с шеи и заканчивая лодыжками, укрытыми полами плаща.
– Самогрейка, – сказала Ада гордо. – И самоохлаждайка. Теперь хоть в пустыню, хоть в мороз. И она не промокает. Вообще. Воду можно носить!
– Ну ты даёшь, – сказал Кат, трогая лацканы. – С Килой, небось, договариваться пришлось?
– Угу, – Ада сморщила нос. – С кем ещё-то. Я больше и не вижу никого.
– Да не надо бы тебе с ним видеться, – сказал Кат. Он чувствовал, что должен выговорить Аде за то, что связалась с Килой. Но не хотел портить момент.
Ада отложила зеркало, приблизилась и огладила Катовы плечи, притворно хмурясь.
– Сидит вроде ничего, – сказала она. – Помялся немножко. Ну не беда, разгладится.
– Сама шила?
– А то кто же. Вообще-то, хотела к Солнцевороту подарить. Да вот, пришлось поторапливаться.
Кат нагнулся и поцеловал её.
– Спасибо, – сказал он. – Пригодится.
– А это для мальчонки твоего, – сказала Ада. В руках у неё невесть откуда оказался ещё один свёрток, намного меньше первого. – Скажи ему, пускай не дуется на меня. И не боится.
– Он вроде не дуется, – сказал Кат. – А что это?
– Сумка. Я размера его не знаю, сделала, что смогла.
Сумка, хоть и сшитая из обычной холстины, скроена была отлично: вместительная, ладная, с длинным широким ремнём.
– Здорово, – сказал Кат.
Они постояли, глядя друг на друга.
Часы качали маятником.
– Ну иди уже, – сказала Ада.
– Ага, – сказал он.
Вместе они спустились по скрипучей лестнице в зал. Старый плащ понуро висел на обычной своей вешалке, и Кат принялся перекладывать мелочь из карманов: кошелёк, нож, футляр с очками и прочее. Не забыл и булавку под лацканом.
Ада стояла рядом, прислонясь к дверному косяку, зябко сложив на груди руки.
– Слушай, а как ты с Килой-то рассчиталась? – запоздало спохватился Кат.
– Пустяки, – она высвободила руку и махнула ладонью. – Брошку одну старую ему дала.
– Брошку? Мамину?
– Ну да, – она отряхнула соринку с рукава. – Не бери в голову.
Кат вздохнул.
– Ладно, – сказал он. – Я пошёл.
– Прощай, господин мой, – сказала Ада, улыбаясь ласково и спокойно. Как будто она была совершенно уверена в том, что Кату удастся проникнуть в затерянный мир, найти там бога, поставившего вверх дном вселенную, и упросить его остановить взбесившийся Разрыв. Как будто ей самой не нужно было сидеть взаперти в ожидании скорой гибели. Как будто она прощалась с ним до следующей обычной их встречи, которые случались каждую неделю.
– До свидания, – сказал Кат.
Выйдя на улицу, он обернулся. Ада, конечно, стояла за окном. Она махнула рукой, и Кат махнул тоже, а затем пошёл прочь, зная, что она смотрит вслед. Очень хотелось обернуться ещё раз, но он только ускорял шаг, унося с собой запах папиросного дыма и Адиных духов.
«Будигост сегодня в ратуше, – ботинки хлюпали по раскисшему снегу. – В ратуше… Ещё бы. Где ж ему быть-то». На самом деле, Кат уже побывал у градоначальника – первым делом, как только вернулся с острова. Всё рассказал, продемонстрировал «Лучший Атлас Вселенной». Будигост, сидя за столом, задумчиво пролистал атлас, закрыл, побарабанил пальцами по обложке.
«Батим, значит?» – спросил.
«Батим», – кивнул Кат.
«Что-то от меня нужно? Деньги, снаряга?»