«Не знаю, – сказал Кат. – Наверное, ничего».
«Тогда удачи», – сказал Будигост.
Кат забрал атлас и пошёл к двери.
«Если через две недели не вернёшься, – хрипло сказал Будигост ему вслед, – начнём эвакуацию города».
Да, пожалуй, Аде это знать было совсем ни к чему. Ей и так приходилось нелегко. Пожалуй, Кат правильно сделал, что соврал.
Пожалуй.
До своего дома он добрался очень быстро. Приключений по дороге не случилось; разве что попалась навстречу пьяная чернь, двое парней, горланивших «Сидит девка в теремке». Завидев Ката, они стали нехорошо приглядываться – к нему и к его плащу – но Кат посмотрел на них в ответ, и парни прошли мимо. Мельком оглянувшись вслед, он представил, как они вламываются к Аде, и как она потом, вволю попировав, безуспешно пытается стащить трупы в подвал… Но шансов на такое было мало. То, что таилось под домом, отпугивало незваных гостей. Люди – как и крысы, и тараканы – инстинктивно обходили особняк стороной.
Дома его встретил Петер, одетый для дороги.
– Всё в порядке? – спросил Петер. – Ого, да ты в обнове!
Кат бросил ему свёрнутую в тугой комок сумку. Петер неловко поймал её, прижав к груди.
– Это что? – спросил он.
– Это тебе от Ады, – сказал Кат.
Петер развернул сумку и какое-то время держал на вытянутых руках, изучая.
– Красивая, – сказал он тихо. – Спасибо ей…
– Сам скажешь, когда вернёмся, – Кат нагнулся за рюкзаком, что стоял у кровати.
Петер поджал губы.
– А… Мне туда что-то положить надо?
– Жратву положишь, – Кат дёрнул завязки рюкзака. Сверху лежали две завёрнутые в бумагу колбасные палки, мешок сухарей, круг сыра и фляга с водой. Всё это перекочевало в новую сумку Петера.
Кат надел на плечи полегчавший рюкзак и достал очки.
– Ну, готов? – спросил он.
Петер зачем-то застегнул пуговицу на горле. Пальцы у него заметно дрожали.
– Готов, – сказал он очень бодрым голосом.
– Хватайся, – велел Кат, надевая очки. – Раз, два, три, четыре…
Он досчитал до ста, а затем солнце ужалило его мириадами лучей. Порыв ветра вбил в глотку дыхание. На зубах хрустнули песчинки.
Кат сплюнул и сощурился, оглядывая уходящие к горизонту дюны. Время Разрыва текло по своим законам: на Китеже только-только начинался вечер, а здесь стоял затяжной, иссушающий полдень. Любой мироходец предпочитает отправляться в путь ночью. При этом больше шансов, что в Разрыве его тоже встретит ночь – пусть холодная и неприветливая, зато не грозящая тепловым ударом. Но наверняка угадать невозможно. Кат предполагал, что схема, нарисованная на обложке атласа, служила как раз для расчёта времени путешествий между мирами. Да только руководства к схеме в книге не осталось: похоже, его вырвали вместе с переведёнными на божественный язык страницами.
«Подождать надо было до полуночи, – подумал Кат машинально, но тут же одёрнул себя: – Да куда ещё ждать-то. И так время потратил».
Он поправил лямки рюкзака и сосредоточился. Пневма в его теле мягко содрогнулась, указывая направление: точно на запад. Как всегда, по закону подлости, на пути торчал куст хищного винограда.
Кат взял в сторону, чтобы обойти опасность, и зашагал туда, куда клонилась его собственная короткая синяя тень.
Петер шёл сзади.
– Демьян, – негромко позвал он, по своему обыкновению, переиначив звучание имени Ката: Демиан.
– М-м?
– Значит, она не может даже выйти из дома? Никогда-никогда?
Кат скрипнул зубами. Он сильно жалел, что разболтал Петеру историю Ады. Это случилось помимо его воли: после возвращения с острова-тюрьмы Кату срочно требовалась пневма, он взял у Петера, сколько было можно, и в пьяном благодушии наговорил лишнего.
– Дом построен над нодом, – сказал Кат. – Так случайно вышло. Я же говорил.
– Говорил, говорил, – торопливо отозвался Петер. – Просто я не понимаю: можно ведь отыскать другую аномалию? Подальше от Разрыва, от всего этого?
– Нод – редкая штуковина, – неохотно объяснил Кат. – Большая удача, что мы такой нашли в городе. Верней, Маркел нашёл, мой учитель. На Китеже есть ещё пара нодов, но они слишком далеко. Не добраться.
– А если взять какой-нибудь быстрый транспорт?
Катом овладело странное чувство. С одной стороны, ему не хотелось попусту трепать языком, тем более о таких вещах. С другой стороны…
С другой – ему хотелось выговориться.
Хоть раз в жизни.
«Может, в последний раз», – невольно подумал он и сказал:
– Ей нельзя покидать дом даже на полчаса. Пневма не держится в организме. Совсем. В этом наше отличие. У меня энергия просто не восполняется, у неё – сама вытекает. Разные стадии заболевания. Поэтому её никуда и не перевезти. Ближайший нод – в Яблоновке, там, где живёт Маркел. Сто с лишним вёрст. Для Ады это верная гибель, никакой транспорт так быстро не ездит.
– А ты можешь стать таким, как она?
Кат скривился:
– Я уже много лет стабилен. Но, если что-то вызовет ухудшение болезни, то – да. Могу. Или если буду много времени проводить в её доме. Тело привыкнет к тепличным условиям и забудет, как удерживать пневму. Поэтому я стараюсь лишний раз там не засиживаться.
Петер покачал головой:
– Выходит, вам даже видеть друг друга нельзя подолгу… И ничего не сделать?
– Мы всякое пробовали, – с трудом сказал Кат. – Я на каждом свете знаю по десятку докторов – специально искал знаменитых, с опытом. Расспрашивал их: вдруг придумали, как это лечить. Но всё без толку. Болезнь наша – редкая, малоизученная. К тому же, врачевать упырей никто не берётся. Одни боятся, другие брезгуют. Единственное, что удалось разыскать полезного – вот эти камушки, которые показывают, сколько в теле осталось энергии.
Он тряхнул запястьем, отчего браслет глухо звякнул.
Петер вздохнул.
– Значит, остаётся только победить Разрыв, – сказал он, – раз победить болезнь не получится.
Кат не ответил. Желание выговориться пропало, сменившись тоскливой усталостью. Пневма настойчиво толкала его вперёд; он шёл, и шёл, и шёл. Шагал, стараясь выкинуть из головы все мысли, по привычке обходя кусты, наступая на голову своей тени. Дюны сменялись дюнами, очередной подъём сменялся очередным спуском, и только солнце было одно и то же – огромное, слепое, убийственно жаркое.
В душе Ката понемногу росло нетерпение, смешанное с тревогой. Он давно так долго не бродил по Разрыву в поисках точки перехода. Время отмеривало минуту за минутой, энергия постепенно иссякала, а путешествие всё длилось и длилось.
Пустыня была бескрайней.
– Уже полчаса идём, – пробормотал сзади Петер.
«А то и больше», – подумал Кат с неудовольствием. Утешало одно: плащ в самом деле оказался волшебным, ткань-самоохлаждайка самоохлаждалась вовсю. Кат даже не вспотел, хотя солнце шпарило так, словно хотело расплавить песок.
– Ада всю жизнь провела в Китеже? – спросил Петер чуть погодя.
– Нет, – ответил Кат. – Мы раньше жили в другом месте. В Радовеле. Она тогда уже болела, но не так сильно. Дружили семьями, наши родители и её…
– Наши? – перебил Петер. – Ты… не единственный ребёнок? Есть братья? Или сёстры?
Кат помолчал.
– Был брат, – сказал он. – Валентий. Валек. Он умер.
– Мне жаль, – сказал Петер с сочувствием. – Это давно случилось?
– Давно, – отрезал Кат.
…Дуб над обрывом, и чёрное пятно рядом – Ада в своём выходном платье; и другое пятно, белое – Валек в его светлой курточке. Чёрное над белым. Белое не шевелится. Кат бежит, уже понимая, что не успел, и пятна прыгают перед глазами на бегу: чёрное-белое, чёрное-белое…
Вот добежал. В пальцах Валека зажаты вырванные пучки травы, глаза белеют из-под век, кончик прикушенного языка торчит между посиневших губ.
И рыдает Ада. Я не смогла. Не смогла. Хотела остановиться. Не смогла. Стало плохо, очень плохо… Я не смогла! Что теперь будет? Что мне делать, Дёма? Что мне делать?
Он тогда всё сделал сам. Впервые. И никто ничего не заподозрил. Это стало их второй тайной. Первой тайной была связавшая их годом раньше любовь – детская, слепая, глупая. Связавшая, как оказалось, на всю жизнь.
...Пневма успокоилась – разом, будто лопнула тянувшая за собой верёвка.
Кат встряхнулся, провёл по лицу пятернёй.
Скинул рюкзак, извлёк из надёжно застёгнутого кармана якорь. Кусок металла, прихотливо изогнутый, с округлой проушиной на конце, весь в крошеве ржавчины. Деталь машины с северного берега острова-тюрьмы.
Петер, отставший было, догнал Ката и встал рядом, смахивая пот с бровей.
– Всё? – спросил он.
Кат набросил лямку рюкзака на плечо и достал из-за лацкана булавку.
– Всё.
«Неплохая, в принципе, жизнь была у меня», – мелькнуло в голове.
Петер схватился за его рукав побелевшими пальцами.
«Жаль, короткая».
Капля крови упала на ржавое железо.
«Ада, прощай. Авось, ещё увидимся».
Он зажмурился.
Солнце погасло. Стих ветер, настырно толкавший до этого в бок. Кат ощутил влагу на лице. Открыл глаза.
И увидел город.
Они с Петером стояли на вершине плоского, голого холма, окружённого руинами. Повсюду простирались нагромождения рухнувших стен, обглоданных колонн, изломанных балок. Везде царил грязно-бурый песок. С подветренной стороны разбитых зданий намело целые дюны. На открытых местах сквозь истончившийся песчаный саван щерились края бетонных плит, выглядывали горки щебня, торчала трухлявая арматура.
Кат оглянулся. Развалины за его спиной по виду отличались от прочих. Когда-то здесь, наверное, работал завод, где и создали деталь, послужившую Кату якорем. Но неведомая, жестокая мощь вдоволь покуражилась над заводом, а то, что осталось после, разрушило время. Бессмысленно уходила вдаль линия косых столбов. Высился над землёй громадный, частью обвалившийся бункер. В череде одинаковых земляных курганов угадывались топливные цистерны. Тут и там виднелись ямы, заполненные чёрным содержимым, вроде мазута: такие же Кат видел около прорвавшегося Разрыва на Китеже.