Петер покачал головой.
– Но всем плевать, – с горечью произнёс Энден. – Обыватели думают, что как-нибудь пронесёт. Учёные, вроде меня, думают в основном о том, как бы не помереть с голоду. О чём думают правительственные шишки, я понятия не имею, но, полагаю, как обычно, планируют наворовать побольше, а потом сбежать подальше.
Кат вытащил из-за пазухи конверт с чертежами и положил поверх раскрытого фолианта.
– Это, как вы назвали, бедствие, – сказал он, – началось по вине Основателя.
Энден посмотрел на конверт. Потом вгляделся в лицо Ката:
– Откуда вы знаете?
– От его техника, – сказал Кат.
– Вы нашли кого-то, кто работал с богом?
– Я и бога нашёл. Только он мне не обрадовался.
Энден снял очки и, выпростав край рубашки, принялся их протирать.
– Допустим, – произнёс он. – Допустим, я вам верю. Но это ничего не меняет…
– Вот это меняет, – Кат постучал по конверту пальцем. – Здесь – схема устройства, наподобие бомбы. Бомбу надо взорвать в любом из оазисов Разрыва. Запустится цепная реакция, и пустыня остановится.
– И кто означенную схему… хм, составил?– Энден посмотрел сквозь очки, подышал на стёкла и снова их протёр. –Уж не сам ли Основатель?
– Вроде бы он, – пожал плечами Кат. – Но это всё не точно.
– Очень интересный рассказ получается, – заметил Энден саркастично.
– Рассказчик малость ненадёжный, – сказал Кат. – Был.
Тут вмешался Петер.
– Извините, пожалуйста, – начал он, – вы специалист в какой области?
Энден нахмурился:
– Я профессор философии по пневмоэнергетике. Уже пятнадцать лет как…
– То есть, читать чертежи умеете? – Петер слабо улыбнулся.
– Умею, – сухо сказал Энден.
– Может, тогда хотя бы взглянете? Мы сами ничего в науке не смыслим. А вы, думаю, сразу разберётесь – пустышка это, или что-то стоящее.
Энден вздохнул и взял конверт.
– Хорошо, – сказал он. – Давайте посмотрю. Как-то глупо с моей стороны отвергать надежду на спасение. Даже если… Гм, ладно.
Он опустился на стул и аккуратно извлёк из конверта сложенные листы.
«Даже если эту надежду принёс неотёсанный болван, который и книжек, поди, в руках не держал, – подумал Кат. – Вот что он хотел сказать. Ишь, выискался мудак бородатый. Сам живёт, как в хлеву, на полу чуть ли не насрано, от каждого стука шугается, а гляди-ка – профессор философии! По пневмоэнергетике! А если кто не профессор, то его с говном съесть можно, так? Ох, недаром тебя с работы попёрли. Небось, там тоже нос задирал, пронял всех до кишок, тебе и указали на дверь…»
– М-м-м… – пропел Энден, изучая чертёж. – М-м! Остроумно!
Он поднял голову.
– Это, знаете ли, весьма и весьма… – взгляд его был устремлён вдаль. – Послушайте, молодые люди, почему бы вам не выпить кофе на кухне? Я бы пока, э-э, углубился…
– Конечно, – откликнулся Петер, отступая назад в прихожую. – У вас газовая плита?
Но Энден уже вновь уткнул нос в чертежи и только помахал ладонью: мол, сами разберётесь.
«Учёный, в говне мочёный», – подумал Кат и вышел вслед за Петером, нарочно поддев носком ботинка стопку книг.
Кухня оказалась просторной и неожиданно чисто прибранной. Из крана на подложенную в раковину тряпку лениво и беззвучно капала вода. У окна помещался блестящий металлом ледник, с виду совсем новый; на плите стоял чайник, тоже новый и блестящий. Плита, как выяснилось, работала от маленького кристалла. Похоже, её купили столь же недавно, как и чайник с ледником. А вот вся кухонная мебель готова была развалиться от старости.
Петер погремел посудой в шкафу. Достал три чашки: две – изящные, из тонкого фарфора, и одну – грубую, фаянсовую, с острой щербинкой на краю. В другом шкафу нашёлся кувшинчик с длинной ручкой, пакет крупных чёрных зёрен и видавшая виды кофейная мельница.
Петер насыпал зёрна в мельницу и, прижав её к животу, попытался крутить, но у него ничего не вышло.
– Дай сюда, – сказал Кат.
«И чего я завёлся? – мельница хрипела и скрежетала, ручка норовила соскочить с оси. – Очкарик как очкарик. Ничего особенного».
Закончив, он высыпал перемолотый, томно пахнувший кофе в кувшинчик. Петер нацедил воды из крана, поставил кувшинчик на плиту, задвинул кристалл до упора в приспособленное для него гнездо и нажал кнопку. Тут же зарделась нагревательная спираль.
– Толковая штуковина, – сказал Кат, имея в виду плитку.
– Он вообще не слишком бедно живёт, – тихо сказал Петер, покосившись на дверь в прихожую. – Одет хорошо. Приборы дорогие. Кофе вон тоже… И воду не отключили за неуплату. А говорит – обрезали финансирование.
– Видать, подрабатывает, – пожал плечами Кат.
Они помолчали, глядя в окно на медленно дрейфующие по небу облака. Звенела, нагреваясь, спираль плиты, ей вторило пение воды в кувшинчике. Из гостиной доносились невнятные возгласы: как видно, профессор философии по пневмоэнергетике действительно умел читать чертежи.
«Душно тут», – Кат приоткрыл окно, впустив вместе с воздухом уличный шум.
– Знаешь, Демьян, – проговорил Петер, не отрывая взгляда от неба, – когда я был совсем маленьким, то думал, что сделаюсь смотрителем облаков. Что это будет моя работа – смотреть на облака. Запоминать их формы, записывать, рисовать. И так день за днём. Считал, это кому-нибудь может пригодиться. Пригождаются ведь исследования гор или там морских течений.
Он покачал головой:
– Глупо, конечно.
Кат сунул руки в карманы.
– Да нет, – сказал он. – Не глупей прочих людских занятий.
Петер сдвинул брови. Подышав на стекло, провёл по быстро тающему туманному пятну пальцем.
– То, что рассказал Фьол… – он помедлил. – Как Основатель устроил первую катастрофу. Он не собирался бороться с Разрывом, помнишь? Всё ждал, что батимцы мутируют. Стрессовая эволюция – так, вроде, называл, да?
– Ну, – сказал Кат.
– Мне кажется, это – самое его большое преступление, – Петер снова и снова водил пальцем по стеклу, вызывая тихий жалобный скрип. – Люди – не звери… Даже не так. Людям нужна другая эволюция. Не такая, как у зверей. Внутренняя, из сердца. Надо, чтобы человек сам захотел стать лучше. Это должна быть мечта. Разве можно мечтать под страхом смерти?
Кат взглянул на духомер. Пневмы было ещё много.
– И при чём тут облака? – спросил он.
Петер пожал плечами:
– Ни при чём. Так, вспомнилось. Если честно, я специально стараюсь думать о всяком. Чтобы не думать про… Ну…
Кат хотел открыть окно пошире, но раму заело.
– Основатель – чокнутый, – сказал он резко. – Экспериментатор хренов. Дал способности кому попало. Люди к такому не были готовы. Не эволюционировали, понимаешь, из сердца. И получилось то, что получилось. Войны, голод, уродства. Вот самое поганое его дело. То, что он там на Батиме творил, по сравнению с этим – семечки.
– Выходит, преступление Бена – в том, что он слишком хорошо думал о людях? – Петер невесело усмехнулся.
– В том, что он вообще не думал о людях. О себе он думал. О своих экспериментах. На людей ему было насрать.
Петер, криво улыбаясь, покачал головой:
– Интересно, а ты бы сам на его месте кому способности дал?
– Никому. Нахер такое счастье.
Петер собрался было сказать что-то ещё, но тут в дверях показался взлохмаченный Энден. Очки его балансировали на самом кончике носа.
– Это, – начал он, потрясая зажатым в пальцах чертежом, – это, скажу я вам, крайне любопытно! Крайне!
– Разобрались? – спросил Кат.
Энден шагнул к столу, сдвинул расставленные Петером чашки. Бережно разложил чертёж.
– Вот здесь! – жёлтый от табака палец скользнул по схеме в центре листа. – Здесь очень смелое решение. Я размышлял о таком, но реализация… Да. В принципе, рискованно, однако… Кто не отважится – тот не победит, так говорят.
Он замолчал, кивая сам себе.
– А вы отважитесь? – спросил Петер.
Энден посмотрел на него, взяв бороду в кулак.
– Может сработать, – сказал он. – Может не сработать. А может и вовсе самоуничтожиться при сборке… Но чего мне терять? Так и так погибнем. Надо попробовать.
Петер облегчённо вздохнул.
– Хорошо! – сказал он. – Очень хорошо! Ох, кофе…
Обернув ладонь полой куртки, он подхватил с плиты увенчанный горкой пены кувшинчик и поставил на подоконник.
«Дом победителя, – подумал Кат с усталым удовлетворением. – Не зря я того парня во сне послушал, значит. Ещё бы успеть…»
– Сколько надо времени? – спросил он.
Энден поскрёб макушку.
– Неделя? Две?.. Я давно не был в мастерских. У нас в институте очень хорошие мастерские, но бедность… Вы понимаете. Многое могли разворовать. Впрочем, здесь инструменты – не главное. Главное – идея.
Он засопел, собрав губы узлом, и прибавил:
– А ещё я предвижу проблемы с энергией. Агрегат будет потреблять неимоверно много пневмы. Нужен очень большой заряд.
– Насколько большой? – Кат невольно бросил взгляд в прихожую, где оставил рюкзак.
Энден развёл руками:
– Двадцать, может, тридцать кристаллов максимальной ёмкости… Не знаю, пока трудно сказать наверняка.
В мешочке, который Кату вручил Кила, оставалось сорок четыре кристалла. Мешочек лежал на самом дне рюкзака.
– Решим, – сказал Кат. – Постарайтесь справиться побыстрее.
– Уж постараюсь, молодые господа, – Энден пристукнул копытом по полу. – Кстати, как вас зовут?
– Демьян Кат, – сказал Кат.
– Занятное имя, – хмыкнул учёный.
– Я говорил: я не отсюда.
– Петер Шлоссель, – сказал Петер, разливая кофе по чашкам. – Я отсюда. С Циллештрассе…
Он осёкся. Подвинул наполненную чашку к Эндену, другую дал Кату, а сам взял ту, что со щербинкой.
– За успех! – сказал Энден, салютуя.
Кат отпил глоток и подумал, что кофе совсем недурен. В каждом из миров Основателя люди пили то, что называли чаем или кофе. На Китеже в ходу был чай из кипрея, который собирали осенней порой и потом, ошпарив, сушили до черноты. Танжерский кофе напоминал по вкусу сажу с кипятком – да, фактически, ей и являлся. Кофе из запасов Эндена был определённо ароматнее всего, что Кату доводилось пробовать раньше. «Надо для Будигоста семян прикупить, авось у нас приживётся», – подумал он машинально, но тут же опомнился.