– Слово мне твоё без надобности, – рокотнул он. – Знаю, что стараешься. Краля-то твоя здесь. И никуда не денется. Не то что мы… Пей.
Кат проглотил водку, не почувствовав её крепости. Как воду.
– Но за неделю… – Кила замолк, опустил веки, и, взяв обеими руками пустую хрустальную тарелку, принялся ощупывать её – подробно, как слепой. Хрусталь пускал радужные блики, скатерть под локтями Килы ползла складками. – За неделю… За другую…
Петер тихо вздохнул. Сладкая каша с пенками в его миске так и осталась нетронутой. Люди кругом понемногу оживлялись: накладывали себе закуски, наливали, чокались. Перебрасывались словами – украдкой, негромко, чтобы не злить атамана.
Только Чолик ничего не ел и не пил. Показывал в усмешке плохие зубы, щурясь на Ката со своего места. Выжидал момент.
Тарелка под пальцами Килы звонко треснула и распалась пополам.
– В-вот чего может за неделю-другую! – Кила бросил через плечо хрустальные половинки и, покачнувшись, уставился на Ката мутными глазами.
За ним водилось такое: ещё минуту назад был трезвым, хоть и выпил порядочно, и вдруг – готово, пьян в дугу.
– Ты т-торопись… Торопись, понял? Т-тут всё… всё кончится. За неделю. Другую.
Он откинулся назад и мощно, с оттяжкой икнул.
Чолик, похоже, решил, что пора брать ситуацию в свои руки. Путаясь в ножках скамьи, он встал с места, подобрался к креслу Килы и, глядя на Ката через стол, сказал:
– За Дёмой должок, отче. Он мне дух выпить хотел. Мало до смерти не уходил.
«Не забыл, утырок, – подумал Кат. – Впрочем, и я бы не забыл».
Кила, не поворачивая головы, пихнул Чолика ладонью в лоб: вроде бы не сильно, играючи, но мелкому Чолику хватило, чтобы отлететь на сажень.
– Никшни, – пробасил Кила. – Н-небось сам напросился, балда…
За столом разноголосо засмеялись. Чолик, тёмный лицом, сел на место и уставился в тарелку.
Кила, жуя губами и поминутно икая, стал изучать Ката, словно видел впервые. «Только бы не спросил, зачем мне обманки и палица, – подумал Кат. – Враньё он распознает даже пьяным... В какую же я дичь ввязался. И, главное, было бы из-за кого, а то из-за сопляка этого недоделанного».
– А чего пацан-то молчит? – отдуваясь между приступами икоты, спросил Кила. – Немой, что ли?
– Не понимает по-нашему, – сказал Кат, отметив про себя, что Кила будто бы почувствовал направление его мыслей. Это, разумеется, был не божественный дар, а просто чутьё, выработанное за десятилетия работы с людьми, для которых убийства и грабёж стали ремесленным трудом.
– Не понимает? – Кила растянул рот в улыбке. – Н-ну ничего, ладно. Я сам эту жизнь иногда н-не понимаю. А-ха-ха!!
Он расхохотался, запрокинув голову, и вся ватага разом подхватила его смех. Головорезы, собравшиеся на пир посреди умирающего города, ржали так, словно соревновались, кого будет лучше слышно в общем гаме. Даже Чолик гоготал вместе с остальными, старательно разевая рот и глядя на Килу, как глядит на хозяина пёс в ожидании подачки. Не смеялись только Кат и Петер.
– О-о-ох! – Кила утёр пятернёй покрасневшее лицо, схватил бутылку и плеснул водки в стопку, щедро окропив скатерть. Кату наливать не стал: не то забыл, не то решил, что с него довольно. Донёс до рта, расплескав по дороге половину. Выпил. Помотал головой.
– Будет тебе всё, Дёма, – произнёс сдавлённо. – И обманки, и палица… И золотишка подкину в придачу. А то пр-ропадём ведь без тебя.
Хитро покосился на Ката:
– Будигост, сучара, небось, не дал больше ничего? А?
– Нет, – сказал Кат.
В ратушу он сходил первым делом, как только вернулся с Вельта на Китеж. И Будигоста там не нашёл. Ратуша вообще была пуста – только какой-то незнакомый стряпчий, маленький и скрюченный, возился в приёмной с бумагами, сидя прямо на полу среди вороха разорённых папок. Он-то и сказал, что градоначальника уже три дня никто не видел. Сбежал ли Будигост, или его убили на улице мародёры – неизвестно.
Однако Кила, похоже, ничего про это не знал. Видно, его всеведущая агентурная сеть, составленная из бродяжек и беспризорников, нынче работала со сбоями. Значит, дела действительно шли хреново – и у Килы, и у всего Китежа в целом.
– Не да-ал, – тянул Кила, силясь расстегнуть пьяными неповоротливыми пальцами нагрудный карман рубахи. – Не да-а-ал! А я – дам!
Он, наконец, справился с пуговицей, раздражённо дёрнул из кармана застрявшую записную книжку и, ухватив привязанный к корешку серебряный карандашик, черкнул несколько слов. Вырвал листок, накренившись при этом всей тушей.
Повернулся к Чолику.
– Ты это… тово! Ступай в оружейню. Принеси, что сын мой названый просит.
Чолик приоткрыл рот. Покосился на Ката.
Кила нахмурился.
– Оглох? – спросил он. – По-другому сказать?
Из-под стола зарычал Кощей – негромко, но жутко.
Чолик вскочил с места. Переломившись в поясе, бережно принял записку из пальцев Килы. Ещё раз зыркнув в сторону Ката, попятился из-за стола, допятился до двери, толкнул её задом и исчез.
Кила обвёл взглядом трапезную.
– Пей, сынки! – рявкнул он и так врезал кулаком по столешнице, что подпрыгнули тарелки.
«Сынки» зашумели.
– Здрав будь, атаман! – выкрикнул кто-то. – Лихо миру!
Прочие подхватили:
– Лихо миру! Лихо! Ли-хо! Ли-хо!!
Крики эти раздражали Ката: он всегда держался в стороне от ватаги, ни разу не ходил с людьми Килы на дело. Только добывал для них всякие диковины в других мирах, да изредка ещё, когда подпирала надобность, избавлялся от трупов. Но его здесь считали своим и не поняли бы, вздумай он отмолчаться. Так что Кат нехотя набрал воздуха и заревел вместе со всеми:
– Ли-и-ихо!
Петер втянул голову в плечи. Похоже, ему больше всего хотелось спрятаться – хотя бы даже и под стол. Бандиты же, наоравшись всласть, полезли друг к другу чокаться. Кто-то сунул Кату под нос полную чарку, кто-то хлопнул его по плечу. В чарке оказалась совершенно гиблая сивуха; Кат пригубил и украдкой вылил остаток на пол. Множество рук с зажатыми стопками тянулись к Киле: «Отче, не откажи! Со мной испей, отче!» Кила, осклабив золотые зубы, чокался со всеми невесть откуда взявшейся четвертной бутылью и периодически из неё отхлёбывал…
Кат вновь вернулся мыслями к Аде.
Он целый день думал о том, как нехорошо всё получилось утром.
Не стоило являться к ней вдвоём с Петером. Они просто заглянули на несколько минут: Петер постоянно кусал губы, бормотал под нос «надо спешить, надо спешить». Поначалу Кат вообще не собирался заходить в особняк, но дорога к загородному поместью Килы вела мимо парка. Вот и подумалось – полчаса, не дольше. Только повидаться. Может, в последний раз…
Зря.
Кат не смог решиться на известные вольности из-за того, что Петер был в доме (хотя Петер пил чай внизу, на кухне, пока они прощались в спальне). А вот Ада, кажется, ждала от Ката именно вольностей. Или, может, дело было вовсе не в вольностях, а в том, что ей хотелось побыть с ним только вдвоём. Или… Да какие там «или». Она просто смертельно боялась оставаться в этом проклятом особняке, в покинутом городе, в десятке вёрст от надвигающегося Разрыва.
В итоге, она всё-таки расплакалась – когда уже спустилась в зал. Не сумела сдержаться, уткнулась Кату в грудь, там, где самое сердце, и ревела минут пять без остановки. В голос, навзрыд, набирая порой воздуха, мотая головой и снова пряча лицо у него на груди. Промочила слезами плащ. А потом, затихнув, выпроводила обоих – и Ката, который всё искал, что сказать, но не мог найти ни слова, и испуганного Петера. Просто выставила их за порог. Молча.
Теперь Кат думал и думал об этом. Спохватившись, обрывал себя, потому что такие мысли делали его мягким, а сейчас мягкость была ему противопоказана. Но тут же, по кругу, возвращался мыслями к Аде и снова думал о ней, становясь всё мягче, и мягче, и мягче, совсем как кусок масла, забытый на подоконнике в солнечный день – истаявший, прогорклый, ни к чему не годный…
Что-то тяжёлое толкнулось в ногу. Кат очнулся. Из-под скатерти на него глядели два горящих жёлтым фонаря. Кощей медленно, словно бы напоказ разинул пасть с вершковыми клыками, зевнул, прижимая к голове обтрёпанные в драках уши. Снова боднул колено, требуя ласки. Кат запустил пальцы в густой мех, почесал звериный загривок, чувствуя, как перекатываются под кожей бугры мускулов. Кот сипло замурлыкал, сощурил глазищи.
– Не укусит? – шепнул Петер, осторожно протягивая руку.
– Не должен, – сказал Кат.
Почуяв, что его чешут уже вдвоём, Кощей разлепил один глаз, но мурлыкать не перестал и даже изогнул шею, подставляя чувствительное место.
«Как там Фьол говорил? – Кат покосился на Петера. – Способен усмирять духов? Вздор. Тогда бы он усмирял всех, кто находится рядом. В первую очередь, меня. Впрочем, может, как раз и усмиряет. Может, именно поэтому я спас его тогда от Ады. И не прогнал сразу после дурной выходки с пистолетом. И могу теперь связно соображать, а не превратился в полоумное, истеричное существо… Ладно. Нахер это. Чушь собачья. Старый говнюк просто выдумал оправдание, чтобы пустить нас в расход».
Тут в дверях появился Чолик – насупленный, с мешком за плечами. Все загомонили, предвкушая потеху, принялись вставать с мест.
Кила взмахнул бутылью:
– Принёс?
– Принёс, – буркнул Чолик. Смахнув со стола корзину из-под калачей, он водрузил на её место мешок и развязал горловину.
Первым из мешка показался боевой жезл – или, как его называли на Китеже, палица: затейливого вида короткая дубинка. Та самая, которую Кат добыл по заказу Килы. Такое оружие ценилось на вес золота даже в Кармеле, так что заказ Килы подоспел весьма кстати. Правда, Кат не имел представления, как регулировать на этой штуковине мощность выстрела, но рассчитывал, что разберётся по ходу дела.
Следом за палицей Чолик извлёк на свет обманку. Круглая маска из полированной стали была соединена проводом с обтянутой кожей коробкой. К коробке крепился ремень – чтобы носить, перекинув через плечо. Пристроив обманку на столе, Чолик достал из мешка вторую такую же и положил рядом.