Кат нагнулся, поднёс горлышко к губам учёного, помог напиться. От того несло жаром: казалось, пролившаяся из фляги вода зашипит, стекая по заросшей бородой щеке.
Энден закашлялся.
– Шайссе, – сказал он ясным голосом.
Ирма тихонько всхлипнула.
Кат отошёл к телеге, ощущая, как с каждым шагом утихает тошнота и отступает слабость. Сомнений не оставалось: источником фона был Энден.
Петер стоял рядом, потирая шею, и растерянно глядел вокруг, словно искал кого-то, кто мог бы ответить – зачем бывают такие ямы в земле, зачем люди в них падают, и как теперь быть.
Впрочем, особого выбора не оставалось.
– На телегу его, – сказал Кат. – Дадим лекарство от горячки. И двигаем дальше.
Они расчистили место позади бомбы, постелили сложенную в несколько слоёв палатку. Уложили Эндена – раскалённого, шепчущего под нос вельтские слова. Петер разыскал в багаже снадобье от лихорадки, которое дала в дорогу Фрида, и Энден, давясь, разжевал пару таблеток.
Солнце висело над горизонтом неподвижно, как гвоздём прибитое.
Лошадь, хлопнув ушами, стронула с места потяжелевшую телегу. Теперь дорогу предстояло выбирать ещё тщательней прежнего. Кат двинулся в путь; шёл медленно, высматривая в траве чёрные ямы, огибая ухабы и рытвины. Позади слышался скрип тележных колёс и слабый шёпот профессора, порой прерываемый стоном. Высохшая трава на ветру издавала жестяной шелест.
Через несколько минут Ката нагнала Ирма.
– Умрёт? – спросила она требовательно.
Кат покачал головой:
– Не знаю.
Лицо Ирмы исказилось от тика. Она склонила голову и с полверсты шла молча. Потом замедлила шаги, выждала, пока с ней поравняется телега, и продолжала путь позади, рядом с Петером.
«Плохо дело», – угрюмо думал Кат. Жалость он всегда полагал самой бестолковой вещью в мире. Даже если бы всё население Вельта сейчас принялось жалеть Эндена, тому бы не стало легче ни на секунду. Но незадачливый учёный действительно мог умереть. И смерти он вовсе не заслуживал. Десятилетиями исследовать Разрыв, собрать бомбу по чертежам Основателя, отправиться в экспедицию, чтобы, возможно, спасти мир – и погибнуть из-за какой-то дерьмовой жижи в тридцати верстах от цели. Да, такого никому не пожелаешь.
Кат не знал, куда от этого деваться. То ли последнее свидание с Адой было тому виной, то ли привязалась за время странствий с Петером скверная привычка жалеть кого ни попадя – но он всё-таки сделался мягким. Непригодным для того, что ждало впереди.
К тому же, Кат чувствовал, что беда, приключившаяся с Энденом – далеко не последняя из грядущих бед. Обычно он гнал от себя такие мысли, полагая их пустой игрой ума. Доверять стоило снам; доверия заслуживали чужие воспоминания, содержавшие реальные сведения о том, что когда-то приключилось с людьми; безусловно можно было довериться биению пневмы в собственном теле, если дело касалось поиска пути между мирами.
Предчувствие же – штука ненадёжная. Какой прок от ощущения скорого несчастья, если не знаешь конкретно, что с тобой станется? Упадёт на голову кирпич? Ограбят в подворотне лихие люди? Накормят в трактире тухлятиной? От всех этих напастей можно уберечься без всякого предчувствия. Достаточно поглядывать по сторонам (и вверх), держаться подальше от мест, где легко устроить засаду, и не обедать в дешёвых харчевнях. Словом – быть настороже. Это отличный совет на каждый день, да что там – на каждую минуту жизни. Будь всегда настороже, ходи опасно, думай, прежде чем делать. И предчувствия не понадобятся.
А если завтра грянет беда, которую ты не в силах отвести, то тем более нет смысла тревожиться заранее. Только испортишь себе последние часы спокойной жизни.
Но здесь, в глухой пустоши, среди руин, Кат не мог отвязаться от грызущей тревоги. Голову тяготила боль. Каждый шаг давался всё трудней. Позади, на телеге исходил жаром несчастный Энден. Рядом брели Петер с Ирмой: осунувшиеся лица, поникшие плечи, горькое молчание. Хотелось поскорей объявить привал, упасть прямо на землю и уснуть.
Ещё больше хотелось шагнуть через Разрыв на Китеж. Увидеть Аду. Коснуться Ады… Но – что, если времени не осталось совсем? Что, если уйдешь в Разрыв, потратишь время, силы, дух, выйдешь на Китеже – а там песчаные дюны подобрались к самому её дому? И ты будешь стоять, глядя на красные облака в небе, думая, что мог бы сейчас быть на несколько вёрст ближе к оазису, и понимая, что уже ни за что не успеешь.
Солнце никак не заходило, а, значит, можно было идти дальше.
Нужно было идти дальше...
Сзади вдруг послышался скрип. Лошадь взвизгнула и дёрнула уздечку.
– Стой! – крикнул Петер. – Застряло!
Кат обернулся и увидел, что переднее колесо телеги попало в узкую, но глубокую трещину.
– Ети мой череп, – пробормотал он на словени и прибавил громче, по-божески: – Давайте выталкивать.
Они стали выталкивать. Сперва Ирма тянула за уздечку, а Кат с Петером наваливались плечом на задний борт. Спустя четверть часа бесплодных усилий они сняли с телеги Эндена, принялись толкать снова – столь же безрезультатно. Затем выгрузили провиант и вещи; и это не помогло. И только когда Кат, слепой от плывущих перед глазами цветастых кругов, спустил на землю бомбу – только тогда колесо, в конце концов, высвободилось, и телега сдвинулась с места.
Солнце к этому времени уже закатилось. Нечего было и думать о том, чтобы продолжать путь в подступавшей темноте.
– Всё, – сказал Кат, отдуваясь. – Здесь и заночуем.
Палатка была просторная, военная, рассчитанная на шестерых. Тяжёлая отсыревшая ткань, казалось, вся сплошь состояла из углов и складок: обдирала кожу на пальцах, как наждак. Кат вбил колья, натянул полог, повесил под потолок хилую лампу. Втащил внутрь Эндена и рухнул рядом с ним. От этого снова замутило, стянуло невидимой коркой кожу, и тогда Кат из последних сил отполз в дальний угол.
Откинув брезентовую полу, в палатку влезли Петер с Ирмой.
– Надо бы поесть, – озабоченно сказал Петер и, покосившись в сторону Эндена, добавил: – Гельмунда покормить… Вы голодны, Гельмунд? Пить хотите?.. А ты, Демьян?
– Ешьте сами, – выдавил Кат. – Я не буду.
– Костёр развести? – запинаясь, спросила Ирма. – Консервы разогреем. Я кофе сварю.
– Разведите, – прохрипел Кат. – Спать снаружи будем.
Петер подумал, потом тихо ахнул.
– Из-за… – он показал глазами на Эндена.
– Да, – сказал Кат. – Фон сильный. Опасно.
Петер засопел.
– Ладно, – сказал он. – Мы сейчас…
– Подождите, – вдруг произнёс Энден. – Послушайте.
Петер подался к нему. Ирма села рядом. Кат повернул голову – даже это движение далось с трудом.
Энден пожевал губами, уставившись вверх.
– В дистанционном режиме бомбу взорвать очень просто, – начал он. – На торцевой панели под индикатором есть две настроечные рукояти и кнопка запуска. Правая рукоять – расстояние, левая – время. Один оборот правой – миля. Один оборот левой – минута…
– Вы не волнуйтесь, Гельмунд, – вставил Петер, нахмурившись. – Берегите силы.
– Если левую оставить на нуле, – настойчиво продолжал Энден, – взрыв произойдёт сразу после остановки устройства. Но на всякий случай я предусмотрел возможность отсрочки. И… ох-х… И можно настроить отложенный взрыв после остановки. Ох-х-х…
– Что вы нам рассказываете, – сказал Петер с трудом. – Сами на месте всё сделаете.
Энден поморщился.
– Не надо, – сказал он. – Ничего я уже не сделаю.
В палатке повисла тишина.
– И вот ещё, – сказал Энден. – Если что-то случится с автоматикой – если устройство не поедет, или не взорвётся… Надо вскрыть панель. Там сбоку такой замок, несложный, вроде щеколды. И внутри – рычаг. Большой. Снизу – батарейный отсек, но это вас волновать не должно, кристаллы всё равно нечем заменить, он там только оттого, что… Ох-х… Оттого, что мне так было проще собирать… Так вот, рычаг скоммутирован со взрывателем. Надо перекинуть его вверх. Сил не жалейте, рычаг тугой, чтобы не сработал случайно. И всё… произойдёт. Понятно?
Петер молчал. Ирма тоже молчала – держась за щеку, словно болел зуб.
– Понятно? – повторил Энден.
– Да, – сказал Кат.
– Хорошо, – Энден посмотрел на него. – Хорошо…
Закрыв глаза, он мерно, глубоко задышал.
– Спит, – неуверенно сказал Петер и переглянулся с Ирмой. Та стиснула лежавшие на коленях руки. Петер вздохнул, достал из тюка с вещами одеяло и накрыл Эндена до подбородка, подоткнув края.
– Лошади овса забыли дать, – сказал он и полез наружу.
Ирма последовала за ним: ей почти не нужно было пригибаться. Взявшись за прикрывавший выход брезент, она неловко обернулась и кивнула Кату. Кат не знал, что означал этот кивок – «доброй ночи» или «всё будет в порядке», или нечто совершенно другое, – но кивнул ей в ответ.
Полежав ещё пару минут, он собрался с силами и тоже выбрался из палатки.
Была уже ночь. Пустошь тревожно пахла землёй и горячим металлом, на небе взошли две луны: одна – яркая, сапфировая, другая – красная, мутная, как кровью налитая. Между лунами проклёвывались редкие звёзды. Рядом что-то звонко трещало: наверное, Петер ломал сухостой для костра. Слышался негромкий, печальный голос Ирмы. Петер отвечал ещё тише и печальней, и, вторя ему, тяжело вздыхала лошадь.
Вдруг всё как-то завертелось, поехало, и через секунду Кат обнаружил, что лежит на спине. Лежать было довольно жёстко, но не холодно, а главное – в таком положении почти не кружилась голова. Он повернулся набок, пристроил под ухо локоть. Сквозь спутанные волосы увидел всполох огня, наполовину освещённое лицо Ирмы, костровой шалашик из неровно обломанных веток.
– Петер, – позвал он. – Через три часа разбудишь. Как обычно.
Петер что-то ответил.
А Кат мгновенно уснул.
…Ему приснились тьма и боль.
Тьма была союзником боли, усугубляла её, делала всесильной. Свет, свет! Хотя бы огонёк, как от спички! Только что ведь был, куда делся?! А ещё лучше – большое окно, во всю стену, от пола до потолка. Он бы смотрел в окно, разглядывал небо, землю, людей. Это отвлекло бы от мук. Вот бы увидет