– Спасибо, – сказала она ему по-божески. Лицо дважды передёрнулось тиком. – Спасибо тебе большое... Надо спать. Давайте спать? Да?
«Да. Спать». Кат кивнул.
Ирма уткнулась головой в грудь Петера и, похоже, вправду уснула. Петер всё смотрел на неё, будто ждал ещё каких-то слов.
Кат с трудом перевалился на другой бок, спиной к костру. Вдали, над оазисом, клубилась полоса туч, хорошо различимая даже ночью. Чуть ближе стояла мёртвая роща. В зените светили три луны. Одна, круглая, полная, источала самодовольное голубое сияние, другая, ущербная, наливалась красным соком, как от затаённой злобы. Узкий месяц глядел на истерзанную землю робко и печально. Его света всё равно не хватило бы, чтобы соперничать с двумя сёстрами.
Кат ещё услышал, засыпая, как Петер поёт Ирме колыбельную – тихо-тихо, с закрытым ртом, без слов.
Потом всё исчезло.
XX
Общественное сознание похоже на тяжёлый маятник. Оно вечно раскачивается из стороны в сторону, из крайности в крайность. Сейчас в большинстве известных мне миров считается хорошим тоном испытывать по отношению к Основателю сдержанную ненависть. Его имя стало ругательством, его деяния – образцом зла. Люди снесли его статуи, сожгли парадные портреты, переименовали названные в его честь улицы.
Однако совсем недавно было другое время. Время, когда неплохо зарабатывали скульпторы, которые ваяли эти статуи, и художники, которые писали эти портреты. Когда опьянённые силой и безнаказанностью люди-боги первых поколений курочили социум, как вздумается. И лишь считанные одиночки понимали, что происходит нечто неправильное, непоправимое. Худо приходилось таким одиночкам. Худо, если видишь тьму, а кругом говорят, что ты просто слеп.
Но всему на свете приходит конец.
Будь хозяином в своей голове, одиночка. Не дай никому влезть к себе в мозги.
И однажды маятник качнётся в твою сторону.
Лучший Атлас Вселенной
Его разбудило солнце.
Мир из чёрного стал розовым, потом ослепительно золотым. Кат сморщился, заслонил глаза ладонью – снова потемнело. Несколько мгновений он пытался вспомнить ускользнувший сон. В кои-то веки что-то хорошее… Ада. Точно, Ада.
Он перекатился на спину, вытянул затекшие ноги. Вспомнил.
Снилось, что Ада выздоровела, и Маркел приехал из Яблоновки её навестить. А потом все пошли на море купаться.
«Ну их к праху, такие сны», – подумал Кат и тут же сообразил, что вокруг как-то слишком тихо. Через мгновение ожило в памяти то, что произошло вчера. Он глубоко вдохнул пахнувший землёй и дымом воздух, не спеша выдохнул. Опираясь на локти, сел и только после этого позволил себе посмотреть влево, туда, где, он помнил, был костёр, а рядом – Петер и Ирма.
Костёр превратился в горку сизого пепла, увенчанную россыпью углей. Чуть поодаль светлела проплешина стоптанной, измятой травы. На траве лежал небольшой свёрток – какое-то смутно знакомое тряпьё.
Ни Петера, ни Ирмы нигде не было видно.
Кат осторожно поднялся на ноги, стиснув зубы в ожидании боли и тошноты – верных спутников последних недель. Однако чувствовал он себя на удивление неплохо. Словно пустошь, забравшая у него столько сил, пожалела о сделанном и вернула то, что успела взять.
Или ей хватило другой жертвы?
Солнце этим утром не пряталось за туманами. Воздух был прозрачным, в небе таяли клочья облаков. На западе, у горизонта клубились багровые тучи; чуть ближе виднелась обугленная роща. Невдалеке торчал из провала задний борт телеги.
Петер с Ирмой исчезли.
Кат дошёл до ямы, заглянул внутрь. Смоляная жижа. Пузыри. Наводящая тошноту и чесотку сырая магия.
Больше ничего.
И никого.
Он вернулся к костру. Нагнулся над свёртком тряпья, узнав собственный рюкзак, поверх которого лежал плащ из волшебной ткани. Подобрал плащ, встряхнул, надел. Набросил на плечи лямки рюкзака – и только тут заметил под ногами сложенную вчетверо бумажку.
Это был листок, вырванный из блокнота Ирмы.
Демьян, мы ушли в оазис.
Ночью ей стало хуже. Температура и фон сильный. Сказала, что она теперь как кристалл. И что надо попробовать. Попросила подкатить бомбу. Дотронулась – индикатор засветился.
Она теперь правда как кристалл. У неё совсем мало времени. Говорит, что всё сделает, только надо её отвезти вместе с бомбой в пустыню. Звала тебя, но ты не проснулся. И хорошо, потому что я хочу сам. И рычаг дёрну сам. Она плачет, но знает, что одна не справится.
А мне без неё всё равно ничего не нужно.
П.
Кат прочёл записку от первой до последней строчки, начал снова, вернулся к концу. И вдруг понял – что же ищет среди этих неровных, торопливо набросанных букв. Он ждал какую-то лазейку, подсказку: мол, всё не по-настоящему, всё можно объяснить совпадением, ошибкой. Петер подстраховался для наиболее тяжёлого исхода, а на самом деле сейчас вернётся. Ирма поправится, она, как-никак, моложе Эндена, крепче, удачливей…
Но перед глазами стояла невыносимо правдоподобная картинка: Петер толкает перед собой бомбу, Ирма лежит, свернувшись клубком, на её плоской крышке. Оазис всё ближе и ближе, вот уже видна полоса горячего песка, вот колеблется раскалённый воздух. Скоро можно будет остановиться. Скоро Ирма опустит руку, коснётся похожего на пчелиные соты, опустевшего батарейного отсека, и огонёк загорится, свидетельствуя о готовности к взрыву.
Наверное, она будет просить Петера уйти, но он не уйдёт.
Ей действительно не хватит сил дёрнуть рычаг.
«Проспал, – Кат скомкал записку в кулаке. – Всё на свете проспал. Надо их догнать. Кристаллы найдём, бомбу новую сделаем… Надо их догнать и остановить».
Но, не успев додумать эту мысль – как разыскать Петера, как отговорить его от дурной затеи, и что станет потом – он обнаружил, что уже движется. Неловко переставляя ноги, идёт по пустоши на запад. К багровой пелене над горизонтом.
Кат попытался притормозить, однако ничего не получилось. Ноги просто отказались слушаться: топали и топали себе вперёд, чуть заплетаясь и шаркая. Собственные конечности больше ему не подчинялись. «Фона хватанул, – подумал он. – Готово дело. Теперь болезнь доконает…»
И вдруг кто-то громко произнёс:
– Наконец-то!
Это был тот самый голос, что грезился ему на Батиме и на Вельте. Звучный, исполненный тщеславного самодовольства.
Кат на всякий случай оглянулся – по крайней мере, шея ещё повиновалась. Позади, разумеется, никого не было.
– Ты кто? – спросил он хрипло.
В ответ послышался смешок.
– Кто я? – переспросил голос. – Да ладно. Не оскорбляй свой ум. Тебе отлично известно, кто я такой. И при каких обстоятельствах возникло неудобство, которое мы совместно вынуждены терпеть уже две с лишним недели.
Кат скрипнул зубами.
…Вихрь ревёт и беснуется, трясёт полуразрушенное древнее здание. Огромные глаза глядят в вертикальную трещину. Он протягивает руку в жалком стремлении защититься. И безотчётным, годами отработанным усилием зачерпывает пневму…
– Именно так всё и было, – подтвердил голос. – Вот что наделал твой неадекватный, животный инстинкт самосохранения.
«А я ведь догадывался, – Кат отбросил свесившиеся на лицо волосы. – Только даже думать на этот счёт боялся. Ох, беда, соловушка… Ну, хотя бы не болезнь».
– Я решил, что вместе с пневмой захватил воспоминания, – сказал он. – И ещё некоторые, скажем так, черты характера. Решил, что просто взял больше обычного. Всё-таки выпил дух бога.
– Черты характера! – проговорил голос, издеваясь. – Вроде бы взрослый человек, а способен внушить себе что угодно.
Кат скрипнул зубами. Ноги по-прежнему несли его прямиком к оазису.
– Выходит, ты всё это время сидел у меня в башке? Кто же вселялся в зверя на Батиме? Кто управлял кротами, которые едва нас не порешили?
– Строго говоря, я сам точно не понимаю, что произошло, – признался голос с лёгкой досадой. – Пневма носит отпечаток личности, это известно даже упырям. Ну, а ты не просто взял часть чьей-то пневмы – ты присоединил к себе часть бога, обращённого в пневму. Разделился ли я в тот момент на две одинаковые индивидуальности? Или тебе отошла только некая доля изначального естества? Вопрос любопытный, но не существенный. Возможно, на Батиме остался только бессознательный сегмент моего «Я». Он мог манипулировать кротами. Хотел уничтожить тебя и воссоединиться со мной после гибели твоего тела. Однако почуял, что таким образом убьёт нас обоих, и отступил. А может, это была вытесненная часть. То, что я пытался отвергнуть и принципиально не замечал. Страхи, подавленные желания…
– Насрать, – оборвал его Кат. – Полностью и категорически насрать. Ясно только, что мне досталась та часть, которая до хрена болтает. Но почему ты раньше нёс бред, а сейчас вдруг стал таким разумным? И куда ты меня ведёшь?
– Это всё мальчишка, – голос обрёл задумчивые интонации. – Очевидно, Юханссон не ошибся, когда идентифицировал его побочную способность. Хоть и ошибался во всём остальном… Факт налицо: в присутствии Петера я слабел. Настолько, что сперва не сумел уничтожить постройку, где вы скрывались, а затем не смог противиться твоему хищническому импульсу. И потом…
Кат изо всех сил напряг мускулы ног, чтобы остановиться. Результатом стала только судорога, прострелившая икры.
– Не выйдет, – бросил голос. – Контроль над скелетной мускулатурой ещё не идеальный, но уже вполне уверенный… Так, о чём я? А, точно. Потом я сошёл с ума.
– Да неужели? – пробормотал Кат.
– Что бы там ни болтал Юханссон, – голос дрогнул от ярости, – раньше мне рассудок не изменял. А вот когда я попал в твой организм, когнитивные функции пострадали. Опять-таки ввиду постоянного воздействия Петера. Сопляк не отходил ни на минуту. Круглосуточно находился рядом. Крайне болезненный опыт. Неспособность полноценно мыслить, постоянное психическое давление, осознание безвыходности ситуации. Субъективно это переживалось будто бесконечная ночь. Как же я мечтал выбраться на свет!