Она взяла новую карту из стопки, повернула ее и положила на одну из отброшенных.
– Однако при иных обстоятельствах ты останешься таким же.
– Я не должен действовать?
– Пассивность в отношении будущего является грехом. Оно исполняется в движении… для этого существуешь и обязан переживать его сильнее. Ты должен пылать, а не тлеть. Ни бог, ни дьявол не любят нерешительных.
Она внимательно оглядела карты.
– Вижу твое «я» как фундамент, который вне времени. Ты не склонен изменять себя, поскольку тогда мог бы изменить мир. Нет в тебе такого желания. Ты жаждешь событий, приходящих своим чередом.
– Не совсем так, – возразил он. – Большей части их я не желаю.
Она махнула рукой. В ее голосе не чувствовалось осуждения или превосходства.
– Ты ханжа. Нельзя изменить часть событий, поскольку мы и так это делаем. Это записано. Так как нельзя изменить часть своих мыслей. Это можно сделать лишь со всеми. Достаточно только переделать маленькую часть своего «я». Она, словно косточка домино, в построении твоей жизни перевернет все… и полностью. Собственно, поэтому ты не изменишь ничего.
Одним движением руки гадалка сложила карты. Потом в первый раз подняла взгляд и посмотрела ему в глаза, весьма красноречиво.
– Почему Иуда получил видение того, что совершит? – спросила она.
Адам хотел отвести глаза в сторону, но не смог под ее пристальным взглядом.
– Чтобы понять сущность мира.
– И понял? – не отставала она.
– Не знаю.
– Знаешь, – коварно улыбнулась она.
– Почему? – не поддавался он.
– Потому… ты оказался в безвыходной ситуации. В нашем мире выхода нет.
Она постучала колодой о столешницу, выравнивая ее до идеального бруска.
– Что делает муравей, увидевший выход из лабиринта? – глубокомысленно спросила она.
– Использует его?
– Верно. А если не видит?
– Кружит в нем, пока не упадет.
– А если у него еще и не будет возможности в нем оставаться?
– Тогда получается наша ситуация.
Он молчал. Примирительно улыбнувшись, она ответила за него:
– Я действительно не знаю, понял ли это Иуда… Он не был очень смышленым. Однако это сообразил Леонардо. Он показал ворота из мирового лабиринта… наружу.
– Какие? – удивился он.
– Осознание… осознание состояния, освобождающего от обреченности.
– Где оно?
– Там, где все является Единым, прежде чем возникает мир… Где еще нет ничего вторичного, где еще нет точного деления на добро и зло. Поскольку они возникнут позже, разом с пространствами и энергиями. Вместе с разделением всего и чего-либо. Вместе с каким-либо разделением, которое неизбежно для любого существования… чтобы высвободить особенности, без которых не появится нечто, способное получить название.
Адам усмехнулся и поднял голову к жаркому небу. Вторил ей:
– Там, где появляются измерения, кривизна пространства, поля и разница потенциалов между ними, материя. Влияния физические и духовные, а равно мужские и женские… Там, где все еще не возникло, но является центром, из которого народится сущее.
Голубизна неба была глубокая и яркая. Слова сами выходили из него.
– Там есть место для Иуды, где отдаст он всю энергию своего существования вместе с добром и злом, а также временем, существующим лишь для того, чтобы все могло исполниться.
Адам почувствовал, что создает в себе и чует Сердцевину, а его грех и раскаяние одновременно перестают существовать. Поскольку остаются в мире названий. В мире событий, в которых не могут не существовать.
Он опустил голову и увидел, что гадалка смотрит вниз, на столик. Проследив ее взгляд, он увидел свои ладони, опертые на его крышку.
Они были сжаты… с большими пальцами, спрятанными внутрь.
Перевел Леонид Кудрявцев, 2019 г.
Печаль парсековЦезарий Збержховски
Ненавижу путешествия
и путешественников.
Мне снился светящийся, полный металлических насекомых шар. Снился одно мгновение – ночь на борту корабля – восемь часов и сорок пять чертовых минут.
– Привет, Арчер! – звучит в голове голос Аланис.
Открываю глаза, вижу заскорузлый потолок, опоясанный жилами проводов, в которых пульсирует кровь корабля. Кабина удобна, как клетка в Ватиканском зоопарке, но под отекшими веками по-прежнему пылает шар: светит ярко, хотя и не слепит. Хромированные насекомые бегают невидимыми дорожками, и пути их постоянно пересекаются.
Прикасаюсь к ушам – с них сыплется ороговевшая кожа (аллергия вызывает злокачественную экзему) – и думаю о сверкающих крылышках и панцирях; соприкасаясь брюшками, они производят металлические звуки, некогда сводившие меня с ума. Эти насекомые выглядят более прилично, чем обычные прусаки, но так же охотно и так же непристойно лезут друг на друга. По-прежнему у меня перед глазами именно они, а не экзотические пейзажи, когда-то обещанные нам в лунапорте. И это не привычный людям кошмар, а навязчивый, как черти, цифровой маяк SI контроля за кораблем. Один и тот же непрерывный сон уже сто пятьдесят лет.
Короткие минуты активности Совета не имеют принципиального значения. Они длятся лишь пару недель, а мозг Наблюдателя не может самостоятельно войти в фазу REM. По-прежнему в течение ночи на корабле я вынужден пользоваться помощью Аланис, видеть во снах серебристых насекомых и вслушиваться в этот упорный стрекот.
Первый выход из левитации сопровождал скопившийся в легких за 25 лет звук: цик-цик, цик-цик, цик-цик, секунда за секундой, семьсот девяносто миллионов секунд. Но когда я привык к металлическому звуку, тишина в кормовой части корабля стала невыносимо угнетающей. Тишина – это история, рассказанная одиночеством, а Арчер Ван Несс ненавидит одиночество, боится одиночества и умирает от него, как и от безвредного для других ринита.
Он – смешной парень, умирающий от насморка в четырех световых годах от Земли.
– Пятьдесят пять тысяч сто двадцать первый день путешествия, время – семь часов пятнадцать по DLV (Dieu Le Veut[57]). – Я люблю этот бархатный голос. – Температура в носовом отсеке – двадцать два градуса. Средняя сила гравитации – зеро кома девять G. Влажность – сорок пять процентов, незначительный рост. Постоянное загрязнение на территории колонии B.
Я оставил свою жизнь в лунапорте, как потерянный багаж, и уже почти не помню, почему я принял участие в этой экспедиции. Наверняка это была не жажда приключений. Я бы поставил на избавление от аллергии в стерильной среде корабля-Ковчега. Dieu Le Veut не бомбардировал его жителей смертоносными грибами, вирусами и клещами. На сто лет он действительно освободил меня от страданий, а за нынешнее положений вещей несут ответственность умершие колонисты. Стараюсь не думать об этом, сосредотачиваюсь на симптомах математического заболевания, которое искажает реальность вокруг меня.
ГАРДРАМ. Мать его…
Шар, как символ планеты, атакованной дикими штаммами; наноботы, вгрызающиеся вглубь коры, делающие тысячи гектаров земли бесплодными. Гениальное изобретение агротехников, от которого мы бежали в космос. Я также допускаю сексуальный подтекст, который мог появиться в результате длительного воздержания (шар света – яйцеклетка, металлические насекомые – сперматозоиды).
Межзвездные путешествия вызывают у большинства пассажиров психические и соматические расстройства. Из исследований CLK следует, что Наблюдатели чувствуют себя «вне-телесными» и «не-человечными», а в снах раскрывается их животная природа.
В глубине души допускаю, что я изначально не был человеком уже там, в лунапорте Brasil, где швартовался Ковчег. Корабль выглядел, как мутировавший кит. Пилоты утверждали, что он выглядел с Земли как черная родинка на лице Луны. Я наблюдал за загрузкой капсул колонистов – бесконечная лента блестящих коконов, обмотанных сетью проводов. Сотню за сотней шаттлы перевозили их из космодрома в Коден. Говядина, думал я, сжимая пальцы, – человечина в банках. Чувствовал себя намного выше тех, кого должен был исследовать и чьим развитием должен был заниматься впоследствии.
Впрочем, весь Совет старейшин, чувствуя то же, имел благую цель, обоснованную научным коллективом экспедиции. Dieu Le Veut был создан за деньги Всемирного банка и Банка Ватикана. И вот так – о аллилуйя – случилось настоящее чудо.
Когда мы отправились в космос, нано пережевывало огромный кусок Африки, превращая все в гомогенную кашку. Попытки деактивации были неудачны, всегда находился штамм, который неподконтрольно размножался и мутировал в новую форму. Поэтому нашей миссией является не колонизация Эрец Израэля, а лишь сохранение остатков ДНК, культурного и цивилизационного наследия людей. Хабитаты, разбросанные по Солнечной системе, уже наверняка вымерли из-за отсутствия пищи; Эрвин утверждал, что после того, как закрутили терранский кран Nord, самая большая орбитальная станция могла продержаться, не меняясь, от тридцати до сорока лет, потом ей пришлось бы ужаться как минимум вдвое. Наибольшую угрозу представляли теракты, когда во внеземные города подбрасывали активированные капсулы из агротехнических болот. Противников колонизации, терраформирований и роботизации терроризировали и публично унижали, но они не складывали оружия. Щупальца осьминога отрастали снова, а за фанатичными боевиками стояли разведки сражающихся друг с другом мегакорпораций.
Со времени первой левитации у нас не было известий не только с Земли, но и с Errato III, Nord и Brasil, никаких человеческих разговоров (и даже нечеловеческих). Только беспилотные зонды, разбросанные по дороге в альфу, шелестели унифицированным кодом. Одиночество – это ужасно, и даже Аланис отзывается реже, чем раньше.
– Куда ты, Арчер?
– В обход по Муравейнику. Короткая утренняя прогулка.