Насос был включен в ночь с четвертого на пятое ноября ровно в час тридцать. Через пять минут печаль парсеков улыбнулась Киндреду Минцеру с иронией. Молодой охранник зажег огонь возле ящиков с боеприпасами на складах ЭКА. Раздавшийся взрыв вызвал сотрясение деревянной платформы под насосом с ипритом. Металлические зажимы на соединении камеры с резиновым шлангом лопнули, и наружу вырвалось густое облако с запахом чеснока, смешанного с горчицей. Все, кто пытался предотвратить катастрофу, упали на землю, ослепленные газом, и в течение нескольких минут умерли от внутренних ожогов. Никто не предвидел такой ситуации. Двигатель внутреннего сгорания работал отлично, выбрасывая из резервуара все новые порции яда. Аланис оперативно проинформировала меня, что концентрация HD возле базы уже превышает 0,06 мг/дм3 и продолжает расти. Смерть наступала практически мгновенно, через несколько вдохов…
Цик-цик, цик-цик, цик-цик. Мне снились металлические насекомые, пересыпающиеся в моей голове, в то время как на уровне B гибли в ужасных муках колонисты. Я не мог им помочь, мог лишь наблюдать. Двадцать лет спустя, как и планировалось, Аланис разбудила меня и показала снятые на видео десятки часов смерти. Улицы полны задохнувшихся детей, дрожащих тел, пошедших пятнами, кровавая картина из гнойных ран и разорванных легких. Все, кто пережил взрыв и сумел убежать от портала, пожалели, что смерть не забрала их сразу. Минцер сдох в дворцовом саду как собака, в смертельной агонии, настигшей его через несколько часов. До самого конца сжимал в горящей руке металлическую трость. Он задыхался, лицо его посинело, но продолжал хрипеть, что победит всех врагов. Сдох, как бешеный зверь, с розовой пеной на морде…
Между тем газ расползался все дальше. Он загнал половину колонии на противоположный край платформы. Люди добрались до стены Плаща, защищенной звездной голограммой, и на коленях умоляли Ковчег открыть проход. Мужчины кричали и проклинали, матери выли от страха, пытаясь защитить от беды рыжеволосых детей. Несколько выживших солдат из батальона химзащиты корпуса раздавали маски, хотя никто не верил в их эффективность. На рассвете уже несколько сотен человек трясло в ужасной лихорадке – они выбежали из дома без теплой одежды и обуви. Теперь до них дошло, что большинство из них не дотянет до следующей ночи. Вдали размеренно жужжал двигатель насоса.
Общество, которое я всем сердцем ненавидел, но чья воля к борьбе восхищала, умирало у меня на глазах. Когда Аланис спрашивала у меня, что я чувствую, я вежливо просил ее отвалить. Но не чувствовал ничего, кроме чудовищного удивления, что это происходит так легко и быстро. Я не мог понять, почему жизнь улетает от человека с такой скоростью из-за какой-то гребаной химической субстанции…
Три дня спустя последние рыжие, зажатые в самом дальнем конце города, зажимали руками потрескавшиеся губы. Запах горчицы становился все сильнее. Ветер неумолимо гнал по улицам обжигающую влагу. Топливо закончилось, и насос наконец остановился, но было уже слишком поздно, чтобы на ярусе B кто-то спасся. DLV ничего не сделал, чтобы спасти этих людей, словно тоже был поражен ипритом. Двухсоттысячная колония «случайно» свершила коллективное самоубийство.
Уровень В заполнили призраки и энергосущности. Поврежденная газом ткань корабля начала производить как нежить, так и живые существа. Гибкие деревья стлались по земле, как волосы Медузы. Из окон домов время от времени выстреливали искры, капли крови и тучи сверкающих бабочек. Я видел, как огромные водяные шары давили на своем пути все предметы зеленого или желтого цвета. С крыш, распухших от внезапной лихорадки, падали пальцы. За звездами, сползавшими по небесному своду псевдонеба, тянулся след фосфоресцирующей слизи. Человеческие лица, плавающие над тротуарами улиц… Град гнилых зубов, железных гвоздей и стеклянных бус… Висящие в воздухе золотые паутины… Большой парусник, в лучах солнца превращающийся в темную лужу…
Эта временная псевдожизнь одержимо наступала, просачиваясь через щели, заполняла все вокруг, будто хотела захватить весь этот мир. Сплеталась и прогрызалась, тесно сжимая круги, и спиралью вращалась в танце. Стремительно взмывала к небесной голограмме и медленно падала, как перышко, утерянное птицей. Впитывалась во все поры корабля и застывала на острых краях. И пульсировала в трепещущем, беспокойном ритме, в такт гудящим проводам Dieu Le Veut, которому ведь в конечном счете и должна будет подчиниться.
Тогда я во второй раз увидел проносящиеся мимо серые клубочки: вроде грызунов, питающихся на свалке энергосущностей, меж конских голов, велосипедных колес, женских грудей и ветряков, вертящихся от самого легкого ветерка. Все, что имело хотя бы зачатки ног, форму сферы или хоть одно сломанное крыло, пыталось уйти, убежать, забиться в самый темный угол, но клубочки всегда оказывались быстрее, умнее, ловчее. Все это было защитным механизмом Ковчега от новообразований жизни. Он загонял дымящуюся, черную, подсвеченную разными цветами, колышущуюся слизь, побитые микрократерами существа в тупик, чтобы там снова превратить их в бесформенную массу, заготовку для сознательных процессов. Везде носилась серая пыль, похожая на облака спор, выстрелянных созревшей грибницей. Через несколько лет, когда я выбрался из Муравейника, у меня была ужасная аллергическая реакция. Пока Аланис не пришла мне на помощь, из глаз постоянно текли слезы и капли нефти; да и позже было не лучше…
Я решил отправиться в колонию метисов. Хотя бы на время оказаться среди людей, а не в компании смотрящего на стену кататоника Джонсона. Я поклялся SI, что незаметно навещу это место и вернусь на корму. Это была последняя оказия. Следующий, короткий выход из левитации должен был произойти, когда колонисты уже будут потрескивать в спящем криорежиме перед входом в систему альфы Центавра…
– Знаешь, что такое GARDRAM? – неожиданно спрашивает Аланис.
Чувствую, что было бы лучше не знать, но отвечаю быстро и решительно:
– Расскажи.
С голубого неба лилось тепло, к которому метисы привыкли с детства, но для кое-кого извне это было жестокой пыткой. Я задыхался в пропотевшем камуфляже рядом с тотемным столбом, оснащенным нейронной сетью. Жители колонии С соорудили вокруг него сакральный круг и поклонялись ему почти как Богу. Ярко раскрашенная грубая колонна из голубого мрамора на главной площади города и была центром их мира. Я обошел вокруг, прячась в тени зданий и деревьев, высматривая в неподвижной южной сиесте белое платье Сибиллы.
Симпатичная девушка с идиотским именем привлекла мое внимание во время просмотра, сразу после выхода из левитации, на «ипритовом сеансе». Она горячо обсуждала с самым старым в их роду дядей Эдуардом причину исчезновения рыжих. Канал транзита Ковчегом был полностью ликвидирован и на участке в несколько сотен метров заделан зарастающей кожей. Метисы после многих попыток пробиться сдались и перестали сверлить убогими инструментами твердую «скалу». Они не знали, что по другую ее сторону прячется смерть, догадываться о катастрофе могли лишь на более высоких уровнях. Там годами спорили о предполагаемом Армагеддоне.
Моя маленькая зеленоглазая Сибилла обладала вселенским любопытством и волчьим голодом знаний.
Хотя Dieu Le Veut прямо не отвечал на вопросы об исчезнувших жителях «севера», она с детства собирала о них информацию. Ей было пятнадцать, она родилась уже после прекращения контакта с господами Минцерами, но история всего Муравейника ее впечатляла. Я наблюдал за девушкой, которая, основываясь на скромных исторических данных, сделала вывод о том, что рыжие погибли из-за созданных ими технических новшеств. Я застыл на мгновение, прилипнув ко внутреннему экрану, затем вернулся к профилю из архива.
Аланис отфильтровала для меня каждое слово и жест. Самое подсознательное.
– GARDRAM – это эмулятор человеческого мозга, – отзывается SI в моей голове. – Это виртуальное сознание, созданное для исследования поведения во враждебной среде. Впервые использовано при подготовке к строительству европорта Errato III. Из-за суровых условий на спутнике Европа внедрение среды обитания стало возможно лишь с третьей попытки, а еще позднее, где-то с седьмой, удалось заселить спутник.
Сибилла занялась декорированием колонны, в глиняных вазах расставила срезанные цветы фисташкового цвета, и их глубокие чашечки раскрылись под брызгами свежей воды. Девушка подобрала остатки молитвенных свечей и коснулась ладонью сверкающего мрамора. Псевдокамень сморщился в месте контакта, узнавая ее ДНК; из сочащейся белым сиропом ямки высунулся отросток гидры. Сибилла осторожно отодвинула его в тень, погружаясь в летаргию, называемую библиотечным сном. Закон метисов гласил, что каждый в этом состоянии является святым и неприкосновенным, как идол. Вокруг колонны на земле лежали несколько человек, их глазные яблоки под веками быстро двигались.
Извилистыми улочками я пошел к дому Сибиллы. В трех спальнях на узорчатых матрасах, одеялах и подушках спала большая семья. В конце коридора я нашел дверь в комнату девушки. Интерьер опровергал все законы проксемики[63] Холла, фэншуя и даже здравого смысла. Поперек дверей (так, что я едва смог их открыть) стоял диван; крошечный стол в центре был увенчан склеенным из бумаги макетом, изображавшим Муравейник; узкий шкаф загораживал часть окна, выходящего на захламленный двор дома. Всё выглядело так, словно человек хотел забаррикадироваться в своем маленьком царстве. И в сущности, так и было.
По-прежнему невидимый, я кружил по ограниченному пространству, ища все, что позволило бы мне лучше узнать девушку. Вмонтированные всюду глаза DLV, через которые я раньше наблюдал за помещением, не подмечали всех деталей, к примеру, не позволили прочесть крошечные буквы на голубом фоне в густо исписанной книжке. Бумажный блокнот – самое ценное, что было в комнате. Я знал, где он спрятан; не колеблясь, полез в тайник под обоями в углу комнаты. Обложка была подписана каллиграфически тщательно: «Деосфера», и инициалы владелицы: S.L., Сибилла Лоу.