– Еще нет, – донна Катарина была невосприимчива к иронии, – но обязательно узнаю.
– Не сомневаюсь в этом ни секунды. – Доменик снова позволил себе толику насмешки.
– Думаете, она дикарка? Одна из тех, которые любят, сидя у костра, грызть кости белых миссионеров?
Жордан вспомнил, как безупречно была одета Августина, ее мелодичный голос и легкий поклон, каким она приветствовала хозяйку дома. Чернокожая женщина являлась образцом гармонии и благородства, каждое ее движение было преисполнено грации, словно она родилась в королевском дворце.
– Уверен, надумай она отведать мяса миссионера, то сделала бы это с помощью ножа и вилки, как и положено истинной даме.
Донна Катарина удивленно заморгала, а потом захохотала и ударила Жордана веером по плечу.
– Вы шутник, верно? Это хорошо, что у вас сохранилось чувство юмора, ибо выглядите вы не очень. Хорошо себя чувствуете?
– Жара меня убивает.
– Меня она тоже мучает. Может, в таком случае отправимся проведать маленького Титуса? В городе должно быть посвежее.
Жордан был уверен, что в стенах Соура жарко будет так же, если не сильнее. Он мог отговориться усталостью, мог отказаться вовсе без причины. Однако вынужден был признать, что донна Катарина более забавляет его, нежели будит в нем неприязнь. Любопытство, даже на таком низком уровне, на уровне сплетен, которое она проявляла, не являлось для него особенностью, достойной осуждения. А новая знакомая обладала еще двумя важными свойствами: для начала, она действительно много знала о людях, проживающих в Доме пилигрима, ну и еще для своего возраста она обладала завидным здоровьем. Жордан мог не бояться, что по дороге в город она станет донимать его рассказами о своих застарелых болячках.
Кроме того, он и так намеревался взглянуть на Титуса. Часто ли выпадает возможность посмотреть на мальчика, восставшего из мертвых?
В Соуре, расположенном в девяноста милях от места рождения Христа, слепые обретали зрение, калеки отбрасывали костыли, а сиротки-оборванцы ни с того ни с сего начинали говорить на иностранных языках или великолепно играть на арфе. На земле Святой это было не единственное место, в котором благодать изливалась чаще дождя, но Соур отличался от прочих тем, что никогда ни один святой не признал его чудеса своим творением. Некая сила анонимно действовала здесь, и не было недостатка в людях, глубоко верующих, что Бог особенно интересуется этим небольшим портовым городком.
Жордан думал об этом, когда вместе с донной Катариной шел узкими улочками в сторону рынка, – она болтала, спрятавшись под кружевным зонтиком, он молчал и то вслушивался в ее слова, то любовался видами города. Обожженные солнцем до цвета бронзы полунагие дети с серьезными лицами пророков провожали прохожих взглядами. В глазах их виднелся белый жар, словно захваченный в зеркале взгляд бога, светящийся отраженным блеском, но еще и сейчас способный превратить город в руины. Невыносимо жарко было до сих пор, а на мостовой оседал толстый слой красной пыли, которую приносил ветер из пустыни. В дрожащем воздухе еще сильнее чувствовался запах сожженных цветов и топленого воска.
Донна Катарина говорила:
– В Доме пилигрима живут только два вида людей. Такие, как вы и как я, ожидающие корабля, или те, которые приехали сюда ради чуда, как господин Радке и господин Зекондин. Бедняга был очень даровитым композитором, а теперь глух как пень. Если по правде, я больше сочувствую его жене. На нее нельзя смотреть без жалости, она такая молоденькая и красивая, правда?
– Будь она старше и некрасивой, вы бы сочувствовали меньше?
– Вы знаете, о чем я говорю. – Донна Катарина нетерпеливо помахала веером, а потом понизила голос до доверительного шепота: – Она даже не благородного происхождения, обычная прислуга, на которой он женился вопреки воле родителей. Этот поступок можно посчитать благородным, но я подозреваю, что на самом деле он просто искал себе кого-то, кем можно помыкать. С женой из хорошего дома так обращаться не получится, поскольку ее отец или братья тотчас выбили бы у него из головы неподобающие мысли. А у бедняжки никого нет, она одна как перст. Вам не кажется, что с этим надо что-то сделать?
– С ее одиночеством?
Жордан уже видел разбитый на рынке шатер, перед которым стояла толпа молящихся.
– С тем, что он ее лупит, конечно же!
К счастью, отвечать ему не потребовалось, поскольку стоящий перед шатром белобородый старец принялся бить в гонг. Вскоре к стонущим звукам добавились и иные: голоса свистулек, бубнов и пастушьих флейт. Музыка эта была дивная, на первый взгляд хаотичная, словно бы ватага детей дорвалась до повозки торговца железом, но притом и имеющая особый ритм.
Старец выкрикивал что-то по-берберийски.
Точно как в цирке, перед выходом бородатой женщины, подумал Жордан, вспомнив, что вера нумидийцев всегда была весьма примитивной, верой простолюдинов. Толпа уплотнялась и напирала на закрытый полотном вход в шатер, люди кричали, вскидывая руки, а некоторые даже теряли сознание. Жордан мог бы поверить, что от жары, однако правдоподобнее – в экстазе. Он не чувствовал ни крохи религиозного волнения, а только усталость, да еще у него от музыки заболели уши.
Зато донна Катарина явно была в своей тарелке, поскольку сложила зонтик и, пользуясь его острым кончиком, как оружием, принялась проталкиваться сквозь толпу. Считая ее усилия напрасными, Доменик тем не менее за ней последовал. Оказалось, он ее недооценивал, поскольку через некоторое время они оказались пред седобородым старцем, который, уже избавившись от гонга, вооружился медным подносом. Донна Катарина нашарила кошелек на поясе и сыпанула серебром, на что старец отреагировал глубоким поклоном.
Они вошли в шатер, и Жордан тотчас об этом пожалел, поскольку внутри было душно, как в бане, – из двух зол он бы выбрал сухое пекло снаружи, нежели влажный жар, насыщенный запахом пота, цветов и свечей. В середине стояло высокое кресло, оплетенное гирляндами резко пахнущего жасмина. Сидел в нем подросток лет пятнадцати, с большой головой и тонкими конечностями. Рядом стояла женщина в белом платье, несколько напоминающем жреческое одеяние. Мать? Так и есть, решил Жордан. Он знал историю Титуса, единственного сына бедной вдовы, который умер от дифтерита, а через два дня ожил – благодаря чуду.
– Можете спрашивать, о чем пожелаете, – сообщила женщина.
Говорила она по-окцитански неплохо, хотя и с явным акцентом.
Ничего удивительного, что научилась, подумал Жордан, поскольку большая часть желающих заплатить за встречу – окцитанцы. Еще он подумал о подростке, который с наступлением утра выкопался из земли и отправился в сторону дома, с грязными ногтями и запахом разложения, пропитавшим его волосы и погребальный саван. Теперь этот мальчик сидел перед ним на кресле и выглядел спящим, вот только движения глаз под веками выдавали то, что он отслеживает все происходящее вокруг.
– Что ощущаешь, познав благодать? – спросила донна Катарина. В ее глазах светилось любопытство.
Женщина в белом склонилась над мальчиком, подождала, пока он что-то шепнет ей в ухо, а потом сообщила:
– Это счастье, которое нельзя описать.
– Что ты помнишь о времени, когда был мертвым?
Женщина снова наклонилась.
– Помню только покой и окружающую меня любовь божью, – продекламировала она, выпрямив спину, а после добавила уже от себя: – Вам надо уходить, встречи с моим сыном ждут и другие.
Донна Катарина хотела было возразить, но, встретившись глазами с матерью, отвела взгляд и двинулась в сторону выхода. Жордан пошел за ней, гадая, разочарован он или нет, поскольку чего-то подобного и ожидал.
Неожиданно тонкая, сухая рука схватила его за запястье. Удивившись, он обернулся. Мальчик уже не выглядел сонным. Глаза у него были широко раскрыты, а на дне их горел свет, отдаленное эхо эха, словно бы Жордан смотрел через длинный зеркальный туннель на огонь, горящий на краю вселенной.
– Ur iya timasu, – поведал Титус.
Когда они возвращались, солнце уже клонилось к горизонту, тянуло по темнеющему морю пурпурные полосы. Зной несколько отступил, хотя жарко было до сих пор, а Жордан уже знал, что и этой ночью ему удастся заснуть с трудом.
Он попрощался с донной Катариной и пошел в сторону своей комнаты. Ключ провернулся в замке легко, и Жордан еще ничего не подозревал, но едва перешагнул порог, на него навалились дурные предчувствия.
Никакого бедлама, а даже наоборот – порядок был идеальным. Вот только он помнил, что гребень положил на туалетном столике ближе прибора для ногтей, бритва в серебряной оправе тоже оказалась передвинута. Крохотные изменения, на которые обычный человек не обратил бы внимания, для Жордана были явным знаком, что кто-то рылся в его вещах.
Он закрыл дверь, задвинул шторы и с сильно бьющимся сердцем взялся за спрятанный в глубине шкафа саквояж. Тот был пуст, если не считать двух накрахмаленных платков. Жордан вынул их, а потом отогнул фальшивое дно и нащупал стопку бумажных листов. Хвала Господу, они оказались на месте. Врач еще раз их проглядел и убедился, что не пропала ни одна страница.
Спрятав бумаги в саквояж, он осмотрел замок на двери. Чего искал таинственный визитер? Кошелька и наличности, словно обычный вор? Если так, то он наверняка разочаровался, поскольку Жордан взял в дорогу не много ценных вещей, а те, которые имел, оружие и деньги, носил с собой. Еще все указывало на то, что замок открыли обычным образом, ключом, не отмычкой. Кто-то из горничных? Кто-то, кому владелец дал дубликат ключа?
Он вышел на малый дворик, находящийся с тыла дома. В середине его тихо журчал фонтан, возле которого сидели две женщины: одна чернокожая, элегантная, красивая, другая блондинка простоватого вида, с желтоватой кожей и большими, словно бы удивленными, детскими глазами. Клавдия Зекондин, припомнил Жордан, окинув ее взглядом. Выглядела она лет на тринадцать, хотя наверняка была старше, поскольку так рано не выдавали замуж даже в Нумидии.