Возможно, на него попросту донес кто-то из слуг? Большого значения это не имело, хотя он и желал бы знать имя доносчика для чистого удовлетворения, порождаемого знанием. Главный же вопрос сейчас звучал так: а что дальше? В Окцитании Жордан находился под защитой епископа Малартре; здесь, на чужой территории, он мог рассчитывать только на себя. В случае ареста выручать его некому, и через неделю, в крайнем случае две – нумидийское правосудие действует быстро – его тело подвесят на виселицу для потехи толпы. Неважно, что никаким колдуном он не был, а только перевозил опасную рукопись. Самого факта, что при нем было нечто подобное, хватит для осуждения. Жордан даже и не подумал добавить, что черной магией интересуется давно и что пробует исследовать ее научными методами, на что в Нумидии так же, как и в Окцитании, смотрят весьма неодобрительно.
Первым его намерением было тотчас возвратиться в комнату, собрать сумку и исчезнуть, однако это выглядело бы как признание вины. Поэтому позднее он решил остаться еще на одну ночь и вести себя так, словно ничего не случилось.
Юлия Августина прекратила раскладывать пасьянс и принесла книжку, которую внимательно читала, несмотря на то что лампы на террасе давали уже не так много света и на самом деле – так догадался Жордан – служили более созданию интимного настроения для ищущих уединения пар. Донна Катарина долила себе вина, а Радке решился на следующий кубок подозрительной настойки, похоже-таки не являющейся лекарством. Когда старушка попыталась угостить его мерло, Жордан отказался. Алкоголь, правда, помог бы ему заснуть, но вино и жара показались ему слишком рискованной комбинацией, да к тому же наутро ему следовало иметь ясную голову.
Разговор прерывался все чаще, но никто из расположившихся на террасе не спешил вернуться в свою комнату. Наконец Радке встал и уже открыл рот, наверняка чтобы попрощаться и пожелать всем спокойной ночи. Не удалось ему это сделать, поскольку в одной из комнат наверху вдруг послышался сначала нечленораздельный мужской крик, а потом звук упавшего тела и женские рыдания.
Юрист закрыл рот, Юлия Августина вздрогнула и оторвала взгляд от книжки. Рыдания сменились причитаниями, перемежающимися стонами, мужчина все еще вопил – и довольно невнятно, словно был пьян.
– Это не может так дольше продолжаться! – воинственно сказала донна Катарина. – Кто-то должен что-то сделать.
Ее взгляд не отставлял сомнения в том, что этим «кто-то» окажется не она, а один из мужчин. Радке безнадежно покачал головой, Жордан смотрел женщине в глаза.
– По закону муж имеет полную власть над женой. Что мы можем предпринять, по вашему мнению?
Донна Катарина фыркнула, выражая тем самым свое отношение к закону. Радке пробормотал нечто трудноразличимое. Юлия Августина напряженно прислушивалась к звукам, долетающим из дома, а ее тонкие бронзовые пальцы, сжатые на книге, побелели. Клавдия кричала теперь громче, а ее муж тише, и это не напоминало уже отголосок скандала, а скорее… просьбу о помощи?
Жордан взглянул на адвоката и увидел в его глазах беспокойство.
– Кажется, мы должны… – начал Радке.
Никто не решился узнать, что они должны сделать, поскольку в этот момент из дома выбежала, размахивая руками, горничная – та самая, с которой Жордан разговаривал после полудня и которая за прошедшее время явно припомнила много окцитанских слов.
– Господин Зекондин очень болен! – кричала она. – Господин доктор, вы ведь поможете, да? Сейчас, быстро, надо идти!
Когда Жордан встал, донна Катарина схватила его за руку.
– Прошу, – шепнула она. – Может, вы подумаете?
– Над чем?
– Вероятно, для всех будет лучше, если сеньор Зекондин не выздоровеет?
– Может, это наказание, – так же тихо сказал Радке. – Не следует противиться воле божьей…
Жордан выдернул ладонь из пальцев старушки. Не придерживался он высоких моральных принципов, но и стоять, прислушиваясь, как некто страдает, не собирался.
– Искренне сомневаюсь, что в той комнате бог лично убивает человека, однако если и так, то он мог бы выбрать себе иное место.
Спускаясь с террасы вслед за горничной, он на мгновение оглянулся. Радке и донна Катарина разговаривали, не глядя в его сторону. Зато на него глядела Юлия, и на ее лице читалась такая ненависть, что врач вздрогнул.
Он не знал, что его разбудило, однако открыл глаза сразу, чутко и настороженно ощущая окружающий мир. Ветер шевелил портьеры, а через открытое окно с тихим дуновением, приносящим с собой соленый запах моря и крики чаек, вливался розовый рассвет. Воздух после ночи был свеж, еще не дышал жаром, хотя в нем уже и чувствовалось подступающее тепло.
В Доме пилигрима царила тишина – никто не суетился, готовя обеденный зал к завтраку, на дворе не слышно было шагов слуг, спешащих к конюшне или каретному сараю. Тишину нарушала только капель, эхо капель, через регулярные промежутки ударяющих по плиткам, которыми был выложен холл.
Жордан некоторое время прислушивался, однако, кроме капели и громких криков чаек, не услышал ничего. Поспешно одевшись, он взял пистолеты и вышел в коридор.
Теперь птичьи крики слышались тише, а стук капель громче. Он доносился со стороны лестницы, сливаясь с мерным тиканьем стоявших в холле часов. Солнечные пятна слегка дрожали на мозаичном полу, а рассвет нежданно будил тепло в обитых кедровыми панелями стенах. Жордан направился на второй этаж.
Он не дошел туда, поскольку раньше заметил лужицу свежей, до сих пор еще не потемневшей крови, выливающейся из-под двери комнаты, принадлежащей донне Катарине.
Осторожно стараясь не ступить в кровь, он нажал ручку двери – донна Катарина явно доверяла людям настолько, чтобы не провернуть ключ, – и вошел внутрь. В покое пахло, как на скотобойне, белые стены были покрыты брызгами сукровицы, а белье на кровати пропиталось красным.
В этой постели лежала донна Катарина в ночной рубашке, задранной до половины бедер и с откинутой головой. А на ее горле, словно второй, гротескный рот, зияла рана, такая глубокая, что еще немного, и убийца перерезал бы старушке позвоночник. Еще один, более узкий разрез шел через грудную клетку. Осторожно выйдя, Жордан поднялся лестницей на второй этаж, обходя кровь, которая тонкими струйками текла по ступенькам.
Там он нашел тело горничной, той молодой и красивой, занимавшейся более легкой работой, такой, как помощь дамам при туалете или гашение свеч. Голова девушки лежала в самой середине кровавой лужи, достигавшей покоя Юлии Августины. Его обитательница стояла на пороге, одетая как на выход, в кремовом платье на розовом белье. Кончики элегантных башмаков находились в четверти пальца от разлитого по коридору пурпура, а женщина слегка покачивалась с недовольным видом, словно благородная дама, ожидающая, пока джентльмен подаст ей руку и поможет перешагнуть лужу. Взгляд у нее был странный, словно бы повернутый внутрь. Казалось, еще секунда, и она вступит в кровь.
Жордан хотел что-то сказать, но в его невеликом запасе берберийских слов не нашлось ничего, подходящего к ситуации. Он без особой надежды попытался припомнить студенческую латынь – Нумидия когда-то была римской колонией, – однако и тут не обнаружил ничего подходящего, поскольку знал в основном названия ядов да терминологию, позволяющую читать старые демонологические трактаты.
– Da mihi obsecro manum[64], – промолвил он наконец.
Поначалу ему показалось, будто Юлия его не услышала. Выражение ее лица не изменилось, и она все так же смотрела вглубь себя, замкнувшись в собственном мирке. Однако через минуту в глазах женщины появился блеск понимания, еще слабый, словно бы кто-то выглянул через запотевшее стекло.
– Da mihi obsecro manum, – повторил он, и та протянула ему руку.
Жордан помог ей перешагнуть лужу крови, потом проводил вниз и усадил в холле рядом с пальмой в горшке. В части дома, принадлежащей его хозяину, он обнаружил запасные ключи, а потом обошел весь Дом пилигрима.
Нашлись еще тела хозяина, его жены, трех служащих, а также Иохима Радке в комнате в конце коридора. Попасть в нее можно было, лишь вступив в кровь горничной, поскольку лужа была слишком велика, чтобы ее перепрыгнуть, и пришлось потратить с минуту, чтобы очистить ботинки.
Одновременно восемь человек, погибших от кровавых, глубоких, нанесенных хаотично ран.
На всех, за исключением горничной, напали, когда они были в кровати и наверняка даже не успели проснуться. Жордан прикинул, что случилось это около пяти, поскольку именно тогда встававшая раньше всех горничная обходила дом, чтобы погасить зажженные на ночь свечи. Тела не успели еще остыть, кровь не свернулась.
Он заглянул в комнату Юлии Августины, однако ничего в ней не говорило о том, что женщина одевалась в спешке, зная о разыгрывающейся за дверью трагедии. Наоборот, выглядело все так, словно она встала и спокойно занялась утренним туалетом – щетки и гребни были уложены ровно, вчерашнее платье висело на кресле, явно ожидая, когда горничная заберет его в стирку. На туалетном столике стояла ваза с полевыми цветами. Жордану бросилось в глаза, что это была единственная комната, хозяйка которой сумела придать ей некоторую индивидуальность: царили тут обаяние и гармония, казалось, составлявшие неотъемлемую часть ее существа.
Наибольшее удивление он пережил в комнате супругов Зекондин. Он наверняка знал, что мужчины там не будет, но ожидал обнаружить тело Клавдии. Вот только супружеское ложе оказалось пустым, лишь на одной стороне его виднелась лужа крови. Из-под подушки что-то блеснуло – Жордан поднял ее и нашел короткий охотничий нож. Он провел пальцем по вырезанным на его рукояти инициалам «АЗ», после чего спрятал находку в карман.
Выходя, он заметил в коридоре капли крови. След вел из покоя супругов Зекондин аж до холла, а потом обрывался возле двери.
Восемь мертвых.