– Имена, начинающиеся на «А», в Нумидии популярны. Уверена, вы без труда найдете среди предков Зекондина какого-нибудь Адама, Абре или Авилуса.
Она явно не была глупа.
– Быстро, – похвалил он. – Из вас получился бы неплохой убийца.
– Вы на меня наговариваете.
– Наоборот, это был комплимент, не имеющий второго смысла. Я знаю, вы все время беспокоитесь о той девушке. Могу вас успокоить: Клавдия не орудовала данным ножом ни вчера вечером, ни сегодня утром.
Глаза Юлии от удивления стали большими.
– Однако… я видела кровь на рубашке Зекондина.
– Это не его кровь. Муж Юлии умер от ужаса.
– А вчера вечером? Когда та горничная прибежала, я думала…
– Я знаю, о чем вы думали. Однако сеньор Зекондин только лишь плохо себя чувствовал. Первым делом жара, потом вино за ужином, а позднее скандал с женой. У него заболело сердце, и ему стало дурно. Ничего особенного.
– Зачем вы тогда отослали его в госпиталь?
Жордан пожал плечами.
– Я подумал, что Клавдии следует дать день-два за пределами досягаемости кулака супруга. Кроме того, с прискорбием отмечаю, что у местных больниц удивительно высокий уровень. В Алестре сеньор Зекондин имел бы шансы подхватить какую-нибудь мерзкую болезнь и покинуть сей мир, как и пристало человеку порядочному.
Юлия Августина долго смотрела на него.
– Возможно, я думала о вас хуже, чем следовало, – сообщила она. – Хотя и не уверена, что мне нравится ваше чувство юмора.
– Может, в таком случае вас удовлетворят мои рисунки. Не найдется ли в этом доме какой-нибудь бумаги?
Юлия отправилась на поиски бумаги, а Жордан вышел на террасу. Солнце ударило ему в глаза, и он долго моргал, прежде чем его зрение перестроилось, привыкло к яркому свету.
Под ногами у него было голубое море, которое билось о скалы, плюмажи пены на волнах сверкали и имели цвет пропеченной солнцем белизны, цвет сохнущих на шнуре простыней. Все вокруг казалось слишком светлым и излишне теплым. Далеко на пляже виднелись пять детей в разных оттенках загара, которые со смехом бегали за мохнатым псом, – их резкие, молодые голоса долетали до него, словно отраженное эхо чего-то, происходившего давным-давно.
Услышав шаги за спиной, он обернулся. На террасу вошла девочка лет тринадцати-четырнадцати. Она отвесила неуклюжий поклон, потом сказала на хорошем окцитанском:
– Мама прислала меня спросить: не желаете ли вы чего съесть?
– Спасибо, я не голоден.
Улыбнувшись, она показала ему белые зубы, контрастировавшие с темной кожей. Похожая на тетку, хотя и не такая красивая, она отличалась проницательностью.
– Хороший принцип, – одобрила девочка, глядя на Жордана без стеснения. И это его тронуло, ему эта открытость ребенка нравилась больше, чем испуганная суета ее матери.
– Хочу о чем-то спросить, – сообщил он.
– Да? – Заинтригованная девочка приготовилась слушать.
– Помнишь, как твоя тетка убежала с сеньором Зубери?
– Этим художником? Не очень, мне было тогда полгода. Однако мама мне потом много рассказывала. Я старшая в семье, – похвалилась она.
– А мама говорила тебе, почему она так зла на тетю? – Эту деталь он не сумел вызнать, и она его интересовала.
Если бедная девушка убежала с богатым мужчиной, а годы спустя возвращается замужней женщиной, это не причина для злости, особенно если учесть, что семья Бабирей не казалась излишне религиозной.
– Нет. – Девочка выглядела искренне огорченной неумением ему услужить. – Один раз только сказала нечто, мне непонятное…
– Что именно?
– Неможно ставить человека над богом. Словно бы тетя обязана была идти в монастырь, нет?
– А она должна была?
– Нет, насколько я знаю, нет. Поэтому в сказанном и нет смысла. Может, маме что-то показалось? Я спрашивала, однако она ничего более не сообщила. Если желаете, могу спросить еще раз.
Ребенок очень хотел пригодиться.
– Лучше не надо. – Он вовсе не желал, чтобы ее мама узнала о его расспросах. – А как переводятся слова Ur iya timasu?
– «Нахожусь в аду». Кажется. У вас ужасный акцент.
Девочка явно еще чего-то ждала – может, очередного вопроса, может, похвалы своему умению говорить по-окцитански, а когда ее всего лишь поблагодарили, попрощалась и ушла, явно разочарованная.
Несколькими минутами позднее вернулась Юлия. Она несла пожелтевший альбом, а ее белое платье развевал ветер. Жордан обернулся.
Он стоял теперь в конце террасы, опасно близко к лишенному ограждения краю. Лицо женщины исказила гримаса, словно она в этот ясный, солнечный день увидела духа из прошлого. Длилось это долю секунды, потом Юлия собой овладела, а Доменик сделал вид, будто ничего не заметил.
– Нашла только это, – сообщила она. – Еще со времен, когда Абидан учил меня рисовать.
Поблагодарив, он уселся за столик. Он предпочел сидеть на солнце, на террасе, а не в помещении, где скверные воспоминания семьи Бабирей, казалось, покрывали мебель, словно толстый слой грязи.
Быстрыми движениями он начертил план Дома пилигрима, а потом дорисовал в соответствующих местах тела. Юлия смотрела на него молча. Заговорила она лишь тогда, когда он стал обозначать на телах раны: жирной штриховкой – глубокие, требующие большой силы, а тонкой – слабые порезы.
– Почему вас так интересуют эти убийства?
– А почему вас они почти не интересуют?
Она сжала губы и повернулась лицом к морю.
– Люблю все красивое, – сообщила она. – Никогда мне не нравилось связанное со смертью.
– Однако о ней вы знаете много.
Все еще глядя на море, она кивнула.
– Когда я была маленькой, мама иногда посылала меня к отцу с обедом. Не выносила этого. Он… вместо того, чтобы просто взять корзинку и вернуться к работе, всегда со мной заговаривал, хотел, чтобы я вошла внутрь и посмотрела то и это. В Окцитании уже отказались от пыток, но здесь это популярный метод получения показаний. Прежде чем мне исполнилось двенадцать, нагляделась разных вещей. Не желаю больше смотреть на смерть или думать о ней. Кроме того, в этом нет смысла. Этим способом вам никому жизнь вернуть не удастся.
– Об этом не идет речи.
– А о чем? О справедливости?
– На втором месте моя честь, разумеется, – признался Жордан.
Закончив рисунок, он внимательно его рассматривал.
– А что на первом?
– Любопытство.
Она тихо фыркнула.
– Вы хотя бы человек чести.
Жордан молчал долго. Ждал, любопытствуя, не проявит ли Юлия, несмотря на свое отвращение к смерти, обычную человеческую слабость.
Не дождался.
– А как вы думаете, кто этих людей убил? – спросила она.
– Не имею понятия, – откликнулся он. – Не вижу в этом никакого смысла. Двери входные были заперты, значит, либо кто-то впустил убийцу внутрь, а потом закрыл за ним двери, или убийцей оказался кто-то из находящихся в доме.
– Вы, я или Клавдия. Надеюсь, девушку вы не подозреваете…
– Нет, пожалуй. Она заморыш, а донне Катарине почти отрезали голову. Вы не смогли бы нанести такого удара… Хотя, может, я и ошибаюсь? Выглядите вы сильной.
Юлия вздохнула.
– Благодаря нашему хорошему знакомству приму это за очередной странный комплимент.
Жордан подвинул в ее сторону рисунок и показал на лежащее в коридоре тело.
– Больше всего удивляет меня горничная. Смерть остальных я могу понять. Они лежали в кроватях, убийца прикончил их во сне. Удивительно, что никто не проснулся и не попытался звать на помощь, однако возможно. Вот только служащая бодрствовала, когда встретила злодея в коридоре, но и она не кричала. Почему?
– Может, он напал на нее сзади?
– Раны нанесены спереди. Кроме того, было светло, в доме царила тишина, в которой был хорошо слышен каждый шаг, а девушка не делала ничего, требующего внимания, всего лишь гасила свечи. Если бы кто-то подходил к ней по коридору, она обязана была обернуться, чтобы спросить, зачем он встал так рано.
– А если она знала убийцу? В таком случае она могла удивиться, но не испугаться, пока не стало поздно.
– Трудно не испугаться, если коридором к тебе идет забрызганный кровью человек. Убийца обязан был перепачкаться кровью, это вы сами сказали.
– Может, он убил горничную первой?
– Я тоже об этом думал. Однако это не имеет смысла. Вот посмотрите: тут, в конце коридора, находится комната Радке, а тут лежало тело горничной. Крови вылилось так много, что эту лужу перепрыгнуть было нельзя. Если бы кто-то, убив горничную, пошел резать горло адвокату, то, возвращаясь, должен был вступить в красное и оставить следы.
– Однако следов не было, – медленно сказала Юлия.
– Нет, следов не было, – повторил за ней он.
Она покачала головой.
– Может, это демон?
– Демоны в нашем мире являются существами физическими и тоже оставляют следы. Кроме того, они убивают иначе, зубами и клыками. А эти раны выглядят так, словно их нанесли каким-то длинным и очень острым оружием, более острым и длинным, чем нож, который вы дали сеньорите Клавдии.
– Чем-то вроде меча?
Он взглянул на нее с интересом.
– Например. Хотя кто-то, идущий через город с окровавленным мечом в пятом часу утра, наверняка обратил бы на себя внимание. – Резким движением он схватил со столика лист, смял его и кинул на террасу. – Я уже сказал, это не имеет смысла.
Теперь к усталости добавилась пульсирующая головная боль, солнце жарило уже прямо внутри черепа. Доменик закрыл глаза, и неожиданно перед ним предстало лицо донны Катарины. Она была пронырливая, болтливая старушка, и у него не было причины ее особенно любить, однако такой смерти она не заслужила. Никто из Дома пилигрима не заслуживал.
Каким чудом он мог проспать убийство восьми человек? Он злился на себя, чувствовал слабость, и это его пугало.
Юлия слегка прикоснулась к его плечу.
– Вы хорошо себя чувствуете?
Он хотел ответить, что его измучила жара, но подумал, что в последнее время слишком часто это говорил – другим и самому себе. Все-таки он встал и поднял листок, который ветер уже отнес на противоположный край террасы.