Рокоссовский тяжело вздохнул.
— Отдавал уже приказ. И орал на него. А он стоит на своём, упёрся, как баран. Мол, он родился и вырос в этом городе и не может позволить, чтобы кто-то там хозяйничал.
— Он ведь и сам сгинет, и людей погубит, — вмешался Шапошников. — Нам сейчас не нужны такие потери. Мы все понимаем чем это закончится. Новости такие на пользу никому не пойдут.
— Пригрозите ему трибуналом, — предложил вдруг Пылаев, который в последнее время частенько присутствовал на военных совещаниях. Разумеется, когда приглашали.
Рокоссовский на него даже не взглянул, но всё-таки ответил:
— Говорит, что стоять будет до последнего, и к сожалению, вынужден проигнорировать приказ вышестоящего руководства. Мол — теперь над ним начальником лишь Господь Бог. Потом, по итогам, готов ответить хоть перед судом офицерской чести, хоть перед трибуналом, а сейчас землю свою не сдаст. Сказал, что знает крепость как свои пять пальцев, сможет удерживать хоть десятикратно превышающие силы противника.
Я вдруг вспомнил, что Рокоссовский сам этнический поляк. Наверное, тоже переживает из-за этой ситуации не меньше Тышкевича.
— Ой, глупцы… — протянул Джугашвили.
Рокоссовский хлопнул по столу ладонью.
— Да я этого офицеришку самоуверенного на гауптвахте сгною… если только выживет! Он же… ладно себя погубить решил, он же восемьсот душ за собой утащит! Надо думать, как их спасать. И при этом желательно не потерять ещё больше людей, потому как, чувствую, придётся отправлять им на подмогу кого-то, чтобы пинками их к укреплениям гнали.
— Что у них с вооружением? — спросил я.
— Там у них совсем невесело, — усмехнулся Рокоссовский. — Какое оружие может быть у пехотного батальона? Винтовки, пулеметы, да штук пять минометов. Это если по штатному расписанию. А как в реальности — не знаю. Могут и пулеметы оказаться сломанными, и мин к минометом нехватка. Там еще стоял дивизион ПВО, двенадцать зенитных пушек, но сам дивизион вместе с орудиями уже отступил. Правда, часть зениток выведены из строя в результате террористических актов националистов. Остались боеприпасы, довольно много, от тех же зениток — их вывезти не успели. Починить что-то из зениток можно. Однако на складах нашли старые пороховые пушки, чуть ли не времён Крымской войны. Оказалось, что к этим пушкам подходят снаряды от зенитных орудий.
Я усмехнулся. Что-то такое вроде и в моей истории было. Кажется, у Леонида Соболева читал рассказ «Пушка без мушки»?
Да уж, солдатская смекалка в действии, как обычно, творит чудеса. В штабе бы о таком никогда не додумались. А эти солдаты с пороховыми пушками решили давать отпор хорошо подготовленному врагу. Да уж, прав Джугашвили — глупцы. Или герои?
— Нормального оружия у них нету? — спросил Джугашвили.
На премьера покосились. Но он, хотя и был генерал-губернатором, человек не военный. Что значит — нормальное оружие? Вопрос в том, что каждое оружие предназначено для конкретного действия.
— Противопехотного оружия хватает, тех же пулемётов, достаточно. А вот тяжёлого оружия у них нет если. Когда пойдут танки, они и секунды не продержатся. Ту же зенитку можно использовать против танков, но сколько они навоюют с однозарядными самопалами? Да, пороховых пушек около пятнадцати, да и припасов с хорошим запасом. Но зенитки скорострельные, а пушки однозарядные.
— На что они надеются? — пробормотал я задумчиво.
— Полковник говорит, что он шляхтич, — ответил на мой риторический вопрос Рокосовский. — Мол, его предки были воеводами и, мол, на своей земле каждая травинка помогает, если её не бросать.
— А сами что думаете? — спросил я у генерала.
— А что тут думать? Сгинет он. Я же с ним по-всякому пытался. И орал на него, и по-хорошему пытался говорить, — Рокоссовский искоса поглядел на меня. — Говорит, если бы поляки поднялись на войну за освобождение земли от гнета России, он бы ещё подумал, на чьей стороне воевать и не отступить ли в сторону. Но раз кто-то третий влез на наши исконно славянские земли, вмешивается в спор славян между собой, то долг подполковника защищать Польшу в составе России.
Рокоссовский прямо не говорил, но суть я понял. Видимо Тышкевича не раз пытались завербовать националисты. Видимо, он таким образом ушёл от сложного вопроса — на чьей стороне воевать. Но повоевать с врагом внешним — святое дело для настоящего шляхтича, давшего присягу России.
— Понятно. Держите эту крепость и действия Тышкевича под особым контролем, — распорядился я. — Обо всех изменениях докладывать мне лично. Потом решим — наградить ли подполковника крестом, или расстреляем перед строем.
Рокоссовский только кивнул.
Только мы хотели перейти к иным вопросам, как в дверь постучался секретарь. Все взгляды скрестились на нём, в то время как сам секретарь смотрел на Рокоссовского.
— Ваше величество, разрешите обратиться к господину главнокомандующему? — Я кивнул и секретарь сообщил. — Господин генерал, вы приказывали доложить вам в случае, если будут какие-то новости относительно той самой крепости.
Возмущаться что генерал что-то приказывает моему секретарю, я посчитал излишним, не тот случай и я скорее поддерживал решение генерала.
Судя по всему, Рокоссовский заранее распорядился о том же самом. Генерал сначала посмотрел на меня, дождался одобрительного кивка, и повернулся к секретарю.
— Докладывайте.
Секретарь положил сначала передо мной, а потом перед Рокоссовским два листа бумаги, на который были приклеены обрезки телеграфной ленты. Видимо, это и был доклад.
Прямо сейчас на крепость началось наступление.
Тышкевич докладывал, что сейчас им противостоят около четырёх тысяч единиц пехоты с автоматическим оружием. Началось наступление пехоты при поддержке небольшого количества танков. Визуально — четыре танка. Немцы попытались нахрапом взять крепость, однако уже сейчас поняли, что вряд ли справятся.
Даже несмотря на сухой уставной язык рапорта, можно было прочувствовать какие эмоции переполняли подполковника Тышкевича.
Врагов встретили перекрёстным огнём из пулемётов, плюс два дзота поддерживали защищающихся огнём. Миномёты тоже не давали врагам покоя. В итоге удалось дать хороший отпор штурмовикам. Те откатились и затаились, и, похоже, надолго. Правда непонятно, хорошие это новости или плохие, они ведь силы копят. Отдельным пунктом докладывалось, что при помощи солдатского ноу-хау в виде пороховых пушек, заряженных зенитными снарядами, удалось повредить гусеницы всем четырём танкам, после чего отрабатывали по военной технике, как по мишеням в тире из миномётов. В итоге танки удалось уничтожить.
Рокоссовский зачитывал доклад вслух. После того как он закончил, в зале повисла тишина.
— Даже не знаю, радоваться этому или печалиться, — сказал Джугашвили. — С одной стороны, молодцы ребята. С другой стороны, они ведь только разозлят немцев. Те сейчас силы подкопят и просто сметут их.
— Что будем делать с ними? — озвучил я, повисший в помещении. — Будем мы это дело обнародовать или наоборот лучше от греха подальше затаить?
— Обнародовать надо, — отозвался Джугашвили. — В любом случае, геройский подвиг всегда будет хорошим примером для любого солдата. Однако, думаю, и так всем понятно, что о мотивах Тышкевича лучше умолчать.
Рокоссовский поморщился:
— Тут такое дело… Пресса уже разнюхала и в нескольких газетах уже с утра появилась информация о крепости под Огородзенцем. Там пока ничего конкретного, но, думаю, это только начало. Там и без нашего участия всё разнесут и приукрасят.
Дальше решали иные вопросы, но я уверен, что все сейчас думали именно о той злосчастной крепости и о невесть что возомнившем о себе подполковнике, решившем совершить очень громкое самоубийство.
Будто в подтверждение слов Рокоссовского, София в разговоре вечером, как бы между прочим тоже поинтересовалась у меня о крепости. Мол, обсуждали ли мы её на совещании и будем ли как-то защищать тех солдат и поддерживать их. Мол, такую инициативу нужно поощрять.
Я только поморщился. За такую инициативу нужно расстреливать. Как минимум, за то, что был нарушен прямой приказ. И плевать, кто на какой земле вырос. Сейчас бои там просто нецелесообразны и, как минимум, опасны. Опять же непонятно, как дальше будут вести себя польские националисты. И как бы не получилось так, что крепость в итоге сдадут. Вот только не потому, что немцы такие молодцы, а потому что того же Тышкевича свои же и предадут. А может, и вовсе убьют.
Кот Василий, чувствуя моё смятение, стоило мне лечь на кровать, тут же уселся мне на грудь, и свернувшись клубком, затарахтел как трактор, пытаясь меня успокоить. Я усмехнулся его попыткам, мол, «старайся, старайся, меня так просто не проймёшь». Однако и сам не заметил, как провалился в глубокий сон без сновидений.
На следующее утро, как мы и предполагали, было затишье. По крайней мере, новой попытки атаки не последовало. Зато к обеду на горизонте появились три бомбардировщика. Вот тогда и началось веселье.
Тышкевич даже радиографировал, что, мол, «всё, отвоевались, прощайте, не держите зла, мы будем стоять до последнего». Однако, как ни странно, бомбардировка крепости навредить не смогла — стены и перекрытия выдержали, а солдаты не потеряли силы духа. Многие в боевом порыве высыпали под небо и винтовочными залпами встречали кружащие в небе самолёты.
Пушки использовать в качестве зенитных орудий так и не смогли. Очень уж непросто было из них целиться. Я уж не знаю, какие силы благоволили Тышкевичу и солдатам, оставшимся с ним, но они каким-то образом умудрились даже вывести двигатель одного из бомбардировщиков, вследствие чего самолёт рухнул. Безусловно, это ничем иным, как чудом не назовёшь, и солдатам можно только поаплодировать.
Однако на лицах генералов и министров застыли напряжённые лица.
— Не перебьют же они все самолёты из винтовок! — буркнул Рокоссовский.
Сразу после авиаудара была предпринята ещё одна попытка штурма, на этот раз сопровождаемая миномётным огнём, что накрыл своими снарядами крепость и предполагаемые места размещения ДОТов и ДЗОТов. Но и здесь Тышкевич не потерял силы духа и предпринял отчаянный шаг. В обход вражеских сил выдвинулся отряд солдат, которые умудрились выйти в тыл противника и успешно контратаковать. В итоге смогли вывести из строя ещё два танка и уничтожить до двух взводов противника и вывести из строя немецкие минометы.