— «Все парни, с которыми я встречалась в Саммерси после возвращения из Кугиско, говорили, что я была холодной», — устало ответила Даджа. — «Мне не нравилось с ними целоваться. В этом не было ничего особенного — того, что в книгах называется любовью. А потом, когда мне понравилось целоваться с Ризу… это было таким блаженством. Я не холодная. Я просто не с теми целовалась. Даже после того, как жила у Ларк и Розторн, я никогда не думала, что, возможно, мне следует целоваться с девушками. Они никогда меня не привлекали. Ты когда-нибудь…?»
Трис покачала головой:
— «Интереса не было», — объяснила она. — «И парням не нравится целовать толстую девушку, вроде меня. А ещё они меня боятся. Это тоже не способствует делу».
Какое-то время они сидели молча, Трис просто поглаживала Дадже плечи. Наконец Даджа оттолкнулась от кровати, и перевернулась, усевшись.
— Они превратили тебя в шутку? — хрипло спросила она, и высморкалась.
— Дважды, — тихо ответила Трис. — После этого, я старалась не давать парням знать, когда они мне нравились. Однажды парень назначил мне встречу в саду. А потом он с друзьями облили меня мёдом. Сказали мне, что даже галлона мёда не хватит, чтобы удовлетворить такую кадку, как я.
— Жалкие, дерьмокопы-павао, — прошептала Даджа. — Ты… потеряла контроль?
— Я вызвала дождь, — ответила Трис. — Чтобы смыть с себя мёд. Ну, ладно. Ещё чтобы прогнать их. Но я пыталась вести себя хорошо. С погодой.
— А второй парень? — спросила Даджа, вставая, чтобы умыть лицо.
— Над ним насмехались, пока он меня не возненавидел, — сказала Трис, пожав плечами. — По крайней мере, оба раза мы, в конце концов, покидали город. — Она ощутила, как её лицо заливается румянцем. Если бы там был свет, то Даджа увидела бы, как она покраснела от унижения. — После этого я зарылась в учёбу, и старалась не замечать парней. Большинство из них — не как Браяр, знаешь ли. Он тебя доведёт до смертоубийства, но скрыто в нём только хорошее. И он никогда не ведёт себя гадко с женщинами, ты заметила? Ни с деревенскими девочками, ни со старушками, которые хотят ему рассказать, какие они в своё время были красивые.
— Потому что он знает, что Розторн вытащит его с корнем, и бросит в компостную кучу, если он будет грубо себя вести, — сказала Даджа. Они переглянулись, и тихо захихикали, представив Браяра, брошенного среди гниющих капустных листьев и куч выполотых сорняков.
Когда они притихли, Даджа внезапно поцеловала Трис в щёку:
— Я и забыла, что Сэндри — не единственная моя саати, — прошептала она. — Спасибо.
— Только никому не рассказывай, — заволновалась Трис. — Мне нужно поддерживать репутацию. — Она съехала с кровати. — И мне жаль насчёт Ризу, Даджа.
Даджа шмыгнула носом, и снова высморкалась.
— Я думаю, какое-то время мне, наверное, будет больно, — сказала она. — Когда я была с ней, то чувствовала себя такой свободной. — Она встряхнула одежду, избавляя её от складок. По-прежнему повинующиеся желаниям Сэндри, предметы одежды разгладились так ровно, будто Даджа никогда в них не лежала на кровати. — Я поговорю с Жэгорзом. Хотела бы я, чтобы он не воспринимал всё так буквально, но он всё же безумец. Не так ли?
— Я думаю, что он навсегда останется немного сумасшедшим, да, — ответила Трис, следуя за ней вниз по галерее. — Но он поправляется.
Они садились за несколько натянутый ужин, когда Жэгорз резко выпрямился:
— Человек с клинком, — сказал он, широко раскрыв глаза. — В доме!
Браяр и девушки вскочили на ноги, когда из кухни вбежал лакей с полным паники взглядом.
— Миледи, милорд, он вошёл через вход для слуг, — воскликнул он. — Простите меня, но охранник просто отошёл! — К его спине был прижат меч, эфес которого сжимал Джак. Браяр приготовил свою магию, его сёстры сделали то же самое; краем глаза Браяр увидел, что Жэгорз схватил серебряный кувшин, чтобы использовать в качестве оружия.
— Ты смеешь, — воскликнула Сэндри. — Ты…
Джак вложил меч в ножны, и поднял руки:
— Прости, но я должен был увидеть тебя, и дверь посетителям ты как-то не открываешь, — сказал он, глядя на Сэндри. — Я просто хотел, чтобы ты знала, что я к проделанному Фином не имею никакого отношения. И я не буду участвовать ни в чём другом подобном. Клянусь Врохэйном Судьёй, и пусть он отрубит мне руки, если я лгу.
Какое-то время все смотрели на него. Затем напряжение в комнате спало. Браяр сел, и снова принялся за еду. Если Джак не представлял угрозу, Браяр не собирался позволять своей еде остыть.
— Почему? — потребовала Сэндри, подрагивая, будто она ещё могла броситься бежать от него. — Почему ты находишь это столь противным, когда так многие другие мужчины это одобряют?
Амброс прочистил горло:
— Ты судишь нас всех по поступкам нескольких людей, Кузина.
Сэндри поморщилась:
— Прости, Амброс, — попросила она прощения всё ещё скрипучим голосом. — Полагаю, я слишком разнервничалась.
Элага вздохнула:
— Правда, мой дорогой муж, для столь смышлёного человека, ты можешь быть таким близоруким, — сказала она с грустной терпеливостью. — Что ещё ей остаётся, когда любая незамужняя женщина в западном Наморне должна жить в страхе и судить всех мужчин по тем немногим, кому удаётся успешно украсть женщин? Каждый раз, когда кому-то это удаётся, мы принимаем новые меры, чтобы обезопасить наших дочерей и сестёр. Мы накладываем новые ограничения на их жизни. Мы даём им новые признаки того, что мужчина, в чьём обществе они оказались, может планировать их похитить. Разве мы не учим наших женщин судить большинство мужчин по делам меньшинства?
Амброс уставился на свою жену, потеряв дар речи.
«Ай», — подумал Браяр, доедая осетра. «Это попало ему в мягкое место. Интересно, придаст ли это ему гнева на этот драгоценный обычай, с которым он мирился?»
Элага поманила служанку и объявившего Джака лакея, и пробормотала им инструкции. Служанка поспешила прочь из комнаты; лакей принёс стоявший у стены стул, и поставил его за столом между Амбросом и Даджей.
— И я — один из тех, кому приходится жить с тем, что сделали те немногие. — Джак посмотрел на Элагу. — Ты помнишь, так ведь? Лучшая подруга моей матери?
Браяр увидел, как на лице Элаги промелькнула тень.
— Да, я определённо помню. Она предпочла убить себя, нежели жить с похитившим её человеком.
Джак посмотрел на Сэндри, и пожал плечами:
— Моя мать всю жизнь рассказывала мне эту историю. Она заставила меня поклясться, что я никогда не нанесу доброй женщине такое оскорбление, и что я буду защищать подопечных мне женщин, попавших в такую ситуацию. Ты — чудесная девушка, Сэндри, пусть и не совсем обузданная…
Браяр подавился с полным еды ртом, думая: «Кто-то ещё не ластится перед её Клэйхэймшеством!». Сэндри зыркнула на него.
— Но я не нарушу данную матери клятву, — продолжил Джак, — ни за какие богатства в мире. Ты не можешь судить весь Наморн по имперскому двору, Сэндри. Мне кажется, ты осудила нас слишком поспешно.
Сэндри опустила взгляд себе на колени. Какое-то время она молчала. Наконец она тихо ответила:
— Возможно, что это так. Но пока я — та, кто я есть, я думаю, что ваш двор тоже будет меня судить слишком поспешно
«Разумно», — подумал Браяр. «И она в чём-то права. Они все хотели стать её друзьями, даже не зная, кто она».
Даджа отодвинула свой стул, освободив Джаку место, чтобы сесть, когда служанка вернулась со столовыми приборами, и он смог присоединиться к трапезе. Когда лакей наполнил бокал Джака вином, молодой дворянин посмотрел на Сэндри:
— Помимо прочего, это — также моё прощание, на какое-то время. Я у Её Имперского Величества в немилости, поэтому я уезжаю обратно в земли моей семьи.
Элага ахнула. Браяр осклабился. Он почему-то не был удивлён. «Бьюсь об заклад, предполагалось, что он попробует сграбастать Сэндри, если она не примет обычное предложение», — подумал он.
— Ты плохо себя вёл? — спросил он.
Джак осклабился:
— Только пока одна из её гончих не заболеет, или пока во дворец не нагрянет с визитом одна из её старых двоюродных бабок. Тогда-то она вспомнит, что я небесполезен. — Он подмигнул Сэндри: — Я хорошо умею ладить с капризными леди — старыми и молодыми.
Сэндри резко выпрямилась, зыркая на него, затем, похоже, вспомнила, где она оставила своё чувство юмора. Она начала хихикать.
— О, хорошо, — сказал Джак, уплетая телятину с икрой. — Я уже было испугался, что та сосновая шишка, на которой ты так праведно сидела, впилась в тебя навсегда.
— Джак! — воскликнула шокированная Элага. Амброс и Даджа застонали. Трис покачала головой, увидев дворянина с этой неожиданной стороны, а Браяр заржал. Поглядывая на Сэндри, он мысленно сказал ей:
— «Здорово видеть кого-то, кто прямо высказывает свои мысли».
Она ответила ему неприличным жестом.
— «А вот этому ты научилась не от герцога», — сказал ей Браяр. — «Этому ты научилась от меня».
— Нужно не забыть про эту шишку, — сказал он Джаку. — Каждый раз, когда Сэндри её теряет, ты думаешь, что жить снова стало безопасно, а потом она снова её находит.
Сэндри кинула в него булкой, и посмотрела на Джака:
— Раньше ты никогда таким не был, — бросила она ему обвинение.
Джак отрезал себе ещё телятины:
— Видишь ли, я больше не на привязи. Мне больше не нужно волноваться о том, чтобы кого-то ублажать — ни тебя, ни императрицу.
— Так почему ты не уедешь? — с любопытством спросил Браяр. — Если это тебя так достаёт?
— Потому что мне нравится быть полезным, — ответил Джак. — А тебе — нет?
После этого вечер принял более непринуждённый оборот. Они засиделись за столом, беседуя ещё долгое время после того, как были съедены последние крошки фруктов и сыра. Потом они пошли в гостиную, чтобы играть там в игры, рассказывать истории, и клевать пирожные к чаю. Даже Даджа осталась и, похоже, была по крайней мере рада чему-то, отвлекающему её мысли от Ризу. Наконец Джак попрощался в парадной зале, и ушёл.