Когда я высказал журналисту свое мнение – ныне существует тенденция уходить не от религии как таковой, а от подчеркнутых различий между различными конфессиями, – он уточнил, считаю ли я, что движение прочь от враждующих конфессий направлено к какой-то универсальной религии. Такой вариант я решительно отрицал и отрицаю. Скорее происходит нечто противоположное: мы движемся к глубоко индивидуальным религиям, каждый человек придет в итоге к собственному языку, найдет собственные слова, с которыми будет обращаться к абсолютному существу.
Но что же нам делать с вопросом, умер ли Бог? Я бы сказал: Бог не умер, но он молчит. Он всегда молчал. «Живой» Бог – всегда «скрытый» Бог. Не следует ожидать от него ответа на свой призыв. Исследуя глубину моря, мы посылаем в толщу вод звуковые волны и ждем эхо, отражающееся от морского дна. Однако Бог (если он существует) бесконечен, и напрасно было бы ждать отзвука. Сам факт отсутствия ответа доказывает, что наш призыв достиг адресата – достиг бесконечности.
Когда мы смотрим на небо, мы его не видим, ведь все, что нам удается разглядеть на небе, – это не само небо, а, напротив, то, что его скрывает, например туча. С бесконечной высоты, именуемой небом, – ведь сказано же, что пути Господни настолько выше путей человеческих, насколько небо выше земли, – с той бесконечной высоты не отражается посланный туда свет, из бездны не возвращается посланный туда звук.
Гордон Олпорт в известной книге «Человек и его религия» (The Individual and His Religion) рассуждает о глубоко личной религии индусов: у них «разные люди, и даже один и тот же человек в разные периоды жизни может придерживаться разных представлений о Божестве. Когда нам нужна милость, Бог есть любовь, понадобятся знания – Он всеведущ, утешение – Он дарует мир, превосходящий человеческое понимание. Когда мы согрешим, Он – искупитель, когда нуждаемся в руководстве – Святой Дух. И тут приходит на ум интересный обряд индуизма. Примерно в шестнадцать – восемнадцать лет молодой индус получает от своего наставника особое имя Бога, которое на всем протяжении жизни будет служить этому молодому человеку орудием молитвы и связи с божеством. Этот обычай явственно принимает во внимание тот факт, что подход к религиозным истинам во многом определяется темпераментом, потребностями и способностями самого инициируемого. Эта практика демонстрирует нам редкий пример институциональной религии, возводящей в абсолют индивидуальность религиозного чувства. Причем не довольствуясь тем, чтобы каждый человек получил особое имя божества, соответствующего его личным потребностям, – ему еще настоятельно советуют скрывать это имя от ближайших друзей и даже от супруги. В конечном счете каждый предстоит своему божеству в одиночестве: прекрасно продуманный обычай отображает это одиночество, особенно в тесноте индийских семей и общин, символизируя его печатью тайны»{164}.
Означает ли это, что отдельным вероисповеданиям или, если на то пошло, организациям и институциям религиозной сферы предстоит исчезнуть? Ни в коем случае. Как бы ни различались индивидуальные стили, в которых человек выражает себя и обращается к абсолютному существу, есть и общие символы, и общая история символов, которая пребудет всегда. Разве не пользуются самые разные языки одним и тем же алфавитом?
В заключение я хотел бы напомнить, что я в первую очередь врач. Я каждый день имею дело с неизлечимыми больными, с людьми, которых настиг старческий маразм, с женщинами, которые навеки бесплодны. Меня преследует их вопль: где же ответ на вопрос о смысле страдания?
Я сам прошел через чистилище, попав в концлагерь и утратив черновик моей первой книги. Позже, когда уже и смерть казалась неотвратимой, я спросил себя, для чего была вся моя жизнь. Ничего не оставалось, что пережило бы меня. Не было детей, даже плода моего разума, моей рукописи. Но после того как я часами сражался с собственным отчаянием, дрожа в тифозной лихорадке, я наконец задал себе вопрос: какого рода смысл определяется тем, будет ли моя рукопись опубликована? Лично я в тот момент гроша бы ломаного за это не дал. Если смысл существует, он должен быть безусловным, таким, что его не могут убавить ни страдание, ни смерть.
Вот это и нужно нашим пациентам – безусловная вера в безусловный смысл. Помните, что я говорил о бренности жизни: в прошлом ничто не является безвозвратно утраченным, все неотменимо и сохранено. Люди видят лишь скошенное поле мимолетности и забывают о богатых житницах прошлого, куда они сложили на хранение и тем самым навеки спасли урожай.
А как насчет тех бедолаг, чьи житницы пусты, как насчет одряхлевших мужчин, бесплодных женщин, тех художников и ученых, чьи столы и мольберты пусты, не заполнились картинами и рукописями? Что мы скажем о них? Безусловная вера в безусловный смысл способна обратить поражение в героический триумф. Такую возможность продемонстрировали не только множество пациентов в наше время, но и крестьянин, живший в библейские времена где-то в Палестине. У него были вполне реальные житницы, не метафорические. И они оказались пусты – буквально. И все же, безусловно веря в безусловный смысл, безусловно доверяя абсолютному существу, Аввакум воспел песнь торжества:
Хотя бы не расцвела смоковница и не было плода на виноградных лозах, и маслина изменила, и нива не дала пищи, хотя бы не стало овец в загоне и рогатого скота в стойлах, но и тогда я буду радоваться о Господе и веселиться о Боге спасения моего[19].
Хотелось бы мне, чтобы именно такой урок несла моя книга.
ПослесловиеДегуруфикация логотерапии
На основе обращения к Первому Всемирному конгрессу по логотерапии, Сан-Диего, 1980
Меня попросили обратиться со вступительным словом к Первому Всемирному конгрессу по логотерапии, который проходил в Сан-Диего в 1980 году. Организаторы мероприятия довольно придирчиво уточняли формат моего выступления. Меня просили объяснить – цитирую дословно, – «какой мне видится логотерапия после меня». Иными словами, меня пригласили спеть лебединую песню, сделать завещание. Но я не пророк и не могу провидеть будущее логотерапии, и тем более я не гуру, чтобы определять это будущее. Я так и озаглавил вступительное слово: «Логотерапия на пути к дегуруфикации», поскольку будущее логотерапии зависит от всех логотерапевтов.
Я потомок Махараля из Праги, легендарного рабби, прославленного романом «Голем» и фильмами по этому роману. Рабби состоял в задушевной дружбе с тогдашним австрийским императором и создал из глины робота-Голема. Однако меня от достопочтенного предка отделяет дюжина поколений, и за это время всякое желание создавать роботов испарилось и рассеялось. Я не чувствую желания создавать роботов или воспитывать попугаев, способных лишь воспроизводить голос хозяина. И я хочу, чтобы в будущем логотерапию подхватили и развивали независимые, творческие, изобретательные, новаторские умы. Логотерапия рассматривает человека в поиске смысла и возлагает на него ответственность за осуществление смысла. Свое назначение логотерапия видит в том, чтобы привести человека к осознанию «ответственности за свою готовность к ответственности». Это же верно и применительно к самому логотерапевту, он тоже обязан осознавать свою ответственность. Иными словами, ему требуется независимый дух.
Немалая заслуга Реувена Булки{165} – защита логотерапии от обвинения в «авторитаризме». Также и Элизабет Лукас в книге о логотерапии{166} утверждает, что за всю историю психотерапии еще не было столь недогматической и открытой школы, как логотерапия. Да, логотерапию можно назвать открытой системой. Однако при этом мы исповедуем не только открытость, но и системность. Как-никак, “el sistema es el honradez del pensador” – «мыслитель гордится своей системой», писал Ортега-и-Гассет. Х. Торелло{167} не усомнился даже заявить, что в истории психотерапии логотерапия – последняя школа, чье учение развивалось в рамках системно организованной структуры.
Это не уничтожает и не умаляет моего права зваться «отцом логотерапии», как титуловал меня журнал Existential Psychiatry. Латинская шуточка насчет того, что «отцовство нельзя установить с точностью» (pater semper incertus), неприменима к логотерапии. Но как отец или, попросту говоря, основатель логотерапии я всего лишь заложил ее основы, а основы, фундамент, – это, в свою очередь, всего лишь приглашение, обращенное ко всем желающим продолжать строительство на этой основе. Если они будут читать и перечитывать мою книгу, им не придется изобретать логотерапию с нуля, это сбережет время и позволит новым специалистам больше вложить в дальнейшее развитие системы. Логотерапия – система, открытая в двух аспектах: она открыта и для дальнейшей собственной эволюции, и для взаимодействия с другими школами. Такая двоякая открытость уже принесла плоды, о чем свидетельствуют пятьдесят семь книг по логотерапии, написанных на данный момент сорока авторами (свои я не учитываю). Эти книги опубликованы на пятнадцати языках. Добавим к ним сто двенадцать диссертаций. При этом охвачены разные уровни научной сложности – от популяризации (и даже вульгаризации) до публикаций, основанных на эмпирических данных и экспериментах. Эти работы намечают движение в разных направлениях. Поскольку расхождение в подходах порождает порой заметно отклоняющиеся друг от друга результаты, возникает вопрос: так что же мы относим к логотерапии, а что уже окажется за ее пределами? Я мог бы ответить на этот вопрос легко и просто, определив логотерапию в чистом и правильном смысле как исключительно то, что вы найдете в моих книгах. Однако для того, чтобы войти в сообщество логотерапевтов, вовсе не требуется подписываться подо всем, когда-либо написанным или сказанным доктором Франклом.