нем конфликте, а на каких-то внешних целях, жизнь в целом становится более здоровой, даже если невроз не исчезает до конца»[104]. Такие цели можно найти при помощи определенной аналитической процедуры, которую мы называем Existenzanalyse[105]. Таким путем пациент может найти конкретный смысл своего существования[106] .
В заключение я хочу рассмотреть случаи, когда показано применение парадоксальной интенции с точки зрения четырех характерных моделей реакции на невротические проблемы[107].
1. Ошибочная пассивность. Относится к поведенческой модели, которую можно наблюдать в случаях невроза страха или фобии. Это избегание тех ситуаций, в которых пациент из-за страха ожидания предчувствует повторения, возвращения своих страхов. В этом случае мы имеем дело с «бегством от страха» — чаще всего страха упасть в обморок на улице или от страха испытать сердечный приступ.
2. Ошибочная активность. Поведенческая модель, являющаяся характеристикой прежде всего невроза навязчивых состояний. Индивид не старается избегать конфликтных ситуаций, он борется с навязчивыми идеями и неврозом, таким образом усиливая их. Один аспект «ошибочной активности» выражается в борьбе, которая мотивируется двумя основными страхами: а) что навязчивые идеи указывают на надвигающееся, или уже наступившее, психотическое состояние и б) что навязчивые мысли в один прекрасный день доведут его до убийства или до самоубийства. Другой аспект «ошибочной активности» можно наблюдать при сексуальных неврозах, а именно при борьбе, скорее, за что-то, чем против чего-то, при усилиях, направленных на достижение оргазма и потенции. В основе этой борьбы обычно лежит следующая мотивация: пациент чувствует, что партнер требует от него полноценного полового акта, требует ситуация, требует он сам, требует, наконец, «запланированность» этого события. Вследствие этой «погони за счастьем» индивид, страдающий сексуальным неврозом, терпит неудачу, точно также, как это происходит в случае с компульсивным неврозом, когда реакции человека не соответствуют ситуации — усилие вызывает контрусилие.
В отличие от этих негативных, невротических, «ошибочных» моделей поведения существуют две позитивные модели, нормализующие жизнь пациента.
3. Правильная пассивность. Это тот случай, когда пациент при помощи парадоксальной интенции пытается посмеяться над своими симптомами вместо того, чтобы избежать их (фобия), или бороться с ними (компульсия).
4. Правильная активность. Посредством дерефлексии пациент получает возможность игнорировать свой невроз, фокусируя свое внимание на чем-то постороннем. Он направляет свое внимание на жизнь, полную потенциальных смыслов и ценностей, которые имеют непосредственное отношение к его личным способностям.
Но, кроме этого личностного аспекта, существует еще социальный фактор. Все больше и больше мы встречаем индивидов, которые страдают оттого, что логотерапия называет «экзистенциальным вакуумом». Такие пациенты жалуются, что чувствуют полную бессмысленность своей жизни. Они чувствуют внутреннюю пустоту, в которой процветают невротические симптомы. Таким образом, заполнение этого вакуума может помочь пациенту преодолеть свой невроз, раскрыть перед ним весь спектр его конкретных и личных смысловых и ценностных возможностей, или, другими словами, поставить его перед «логосом» своего бытия.
ПСИХОТЕРАПИЯ, ИСКУССТВО И РЕЛИГИЯ
Задача логотерапии — привнести свет в духовную борьбу человека, следовательно, мы должны задать вопрос — что представляет собой эта борьба. Чем психотерапия может помочь невротику в этой борьбе? История болезни, которая приводится ниже, показывает, как ответить на этот, возникший во время логотерапевтического лечения, вопрос.
В процессе этого исследования мы должны помнить о двух моментах. Во-первых, если художник становится психотиком и тем не менее продолжает рисовать, он делает это, несмотря на свой психоз, а не вследствие него. Само по себе психическое заболевание не может способствовать творчеству, болезнь, как таковая, не может ничего создать. Творить может лишь человеческий дух, но не его болезнь. Противодействуя ужасной судьбе человека, страдающего от психического заболевания, человеческий дух может дойти до высшей точки своего творчества. Верно и обратное. Если мы не верим, что заболевание как таковое может способствовать творчеству, то мы не можем использовать факт психического заболевания как аргумент, позволяющий не признавать художественной ценности какого-нибудь предмета искусства. Психиатр не может компетентно судить о том, что представляет собой ценность, а что нет, что является истинным, а что подделкой, истинны ли воззрения Ницше и насколько прекрасны стихи Гельдерлина.
Здесь приводятся записи истории болезни и лечения пациентки, которая боролась за свою работу и за свою веру. Мы должны заметить, что религиозной проблематики не было в начале лечения, но она неожиданно возникла в его процессе. Это лишний раз доказывает правильность выводов, о которых я всегда говорил: у врача нет ни необходимости, ни права вмешиваться в мировоззрение пациента, поскольку такое вмешательство было бы диктатом авторитета добродетельного доктора. Это лишний раз показывает, что корректно проводимая психотерапия пробуждает религиозное чувство пациента, даже если оно никак не проявляло себя и его пробуждение не входило в планы терапевта.
В нашем случае мы имели дело с женщиной средних лет, художником по профессии. Она жаловалась на постоянный «недостаток контактов с жизнью». «Так или иначе, все есть обман», — провозгласила она. «Мне непременно нужен кто-то, кто помог бы мне выйти из порочного круга», — написала она в анкете по самооценке. «Я задыхаюсь от всепоглощающей тишины. В моей душе воцаряется хаос. Приходит момент, когда осознаешь, что жизнь бессодержательна, все становится бессмысленным и нет спасения от гибели. Но я хочу найти новый смысл своей жизни».
Вне стен больницы пациентка производила впечатление хорошо приспособленного человека, в том числе, социально; но она сама чувствовала, насколько несерьезны были ее социальные, художественные и эротические достижения. Она говорила: «Сейчас я могу существовать, только когда постоянно куда-то тороплюсь. Приглашения, концерты, мужчины, книги, все... Когда эта череда впечатлений замедляет свой ход или останавливается, передо мной возникает пропасть пустоты и отчаяния. Театр — это еще одна отдушина. Моя живопись (единственное занятие, которое действительно интересует меня) пугает меня своей силой подобно любому другому глубокому переживанию! Как только я начинаю сильно хотеть чего-то, все идет не так. Кого бы я ни полюбила, я все сама порчу, и так всякий раз. Я больше не осмеливаюсь влюбляться. Следующий раз будет последним — я повешусь».
Лечение такого невроза должно начинаться с обращения внимания пациента на типичный невротический фатализм: в разговоре на общие темы ей помогли понять этот фатализм, убедить ее в том, что она свободна от прошлого и его влияния, — не только «свободна от» того, что подавляло ее, но также «свободна для» того, чтобы найти свой особый, личный смысл жизни во всей его уникальности и чтобы найти свой «собственный стиль» в живописи.
Однажды ее спросили о ее художественных принципах, и она ответила: «Нет никаких, кроме абсолютной честности! — И добавила: — Я рисую, потому что меня влечет к этому, потому что я должна рисовать. Иногда я даже чувствую себя одержимой живописью». В другой раз она сказала: «Я не знаю точно, почему я рисую, но я знаю, что должна это делать, — вот почему я рисую». Из этих объяснений следует, что пациентка не заигрывает с той силой, которая заставляет ее рисовать: нельзя сказать, что ей нравится этот феномен, который ассоциируется у нее с заболеванием, — она сама сказала: «Я боюсь этой одержимости». Но факт остается: «Это происходит не отчего-то и не для чего-то — только вследствие жажды и давления». В какой-то степени она сознавала, что это происходит в результате проявления «активности» ее бессознательного. Она заявила: «Я не знаю ничего, кроме работы, старания, отказа признать созданное чем-либо стоящим и новых усилий. Я, например, ничего не знаю о выборе цвета, кроме того, что он не зависит от настроения художника. Выбор осуществляется на гораздо более глубоком уровне!»
Затем последовали жалобы, которые позже подсказали, как достичь терапевтического результата: «Во сне я часто рисовала картины, которые нравились мне, но которые я никогда не могла воспроизвести проснувшись». Это была ниточка, за которую терапевт мог ухватиться. В другой раз пациентка эмоционально заявила: «Я хочу найти картину, которой бы всем своим сердцем сказала «да». Я должна прекратить копировать саму себя я должна побороть эту привычку. Я должна осознать те творческие формы, которые живут во мне». Однажды она неожиданно спросила: «Я хотела бы знать, можно ли заниматься творчеством, находясь под гипнозом; я бы, например, освободила таким образом свои собственные переживания и придала бы им форму произведения искусства». Она заявила, что ей было бы интересно проявить для сознания впечатления прошлого. Ее сознание художника, ее самоощущение и даже ее недоверие к себе как к художнику настолько обострились, что она спросила: «Хотела бы я знать, как далеко сюрреалисты заходят в своем обмане. Их так называемое автоматическое рисование нисколько не отличается от обычного».
Пациентка говорила об увиденной во сне цветной композиции, которую она была не в состоянии воссоздать после пробуждения. Настала необходимость обратиться к ее бессознательной сновиденческой жизни; при этом была использована модифицированная форма системы упражнений на расслабление («аутогенная тренировка»), созданная Д. X. Шульцем. Пациентка описала то, что она ощутила сразу после этого: «Чувство потрясающей ясности. Меньше осознаешь себя, зато все объекты гораздо более отчетливы. Чувство свежести, как будто завеса спала с моих глаз. Это что-то новое. Теперь я лежу на кушетке. Кресло, корзина для бумаг, тень от письменного стола — все очень отчетливое... Я рисую...» Это были заметки, которые она сделала позднее.