глотки — пусть погрызёт её! Даже я так думал… Мы успели вовремя. Едва собралось ополчение, как прибыли люди с ответом от соседей. К тем тоже приходили мары — и тоже убрались ни с чем. Ополчения ещё четырёх племён присоединились к нашему, и отец Гоймира стал князь-стар-шиной. Нас не взяли. Мы страшно обиделись, мы чувствовали себя оплёванными, опозоренными на всю жизнь! Ополчение ушло навстречу врагу, который уже двигался через зимние леса — большим числом, хотя самих данванов там было мало. Ушло ополчение — и больше не вернулось.
Этими простыми словами Йерикка закончил рассказ. И Олег только теперь заметил, что остальные всадники, придержав коней, вновь едут рядом с ним и рыжим славянином. Олег обвёл взглядом суровые лица мальчишек:
— Значит, ваши отцы… — начал он и осекся. Вместо него закончил Ленко:
— И старшие братья, и дядья — все они погибли, горожанин. Врага не пропустили. И сам и легли в лесах. Ни один не вернулся.
— Заявочки… — пробормотал Олег. — И что же вы теперь собираетесь делать?
— Мы ждём и готовимся, — ответил Гоймир. — Это наша земля. Тут пепел наших навий[12], тут наши дома и наши корни. Мы люди племени Рыси, а не осенние листья, которые гонит ветер, Стрибожий внук.
«Веют ветры, Стрибожьи внуки…» — вдруг откликнулось в памяти. Невесть как как запавшая в голову строчка из мельком даже не прочи-танного — просмотренного! — «Слова о Полку Игореве» была словно странный укор. И Олег поспешно сказал:
— Но ведь они вернутся. Думаете, они оставят вас в покое?!
— Не оставят, — кивнул Гостимир. — Потому нам важен каждый меч.
— Вы собираетесь сражаться?! — Олег ощутил, как против воли вытаращились глаза.
— Разве можно по-иному? — с таким же удивлением спросил Гоймир. — Со своей земли умри — не сходи! Так сказано.
Олег подумал, что очень даже можно — по-иному. Он был развитым парнем, имел свои суждения по множеству вопросов, о которых большинство его сверстников даже не задумываются. И, глядя телевизор — репортажи о притеснениях русских в разных местах бывшего СССР — всегда очень переживал, не понимая, почему те не сопротивляются. Да хотя бы и с оружием в руках — что терять, когда тебя выгоняют из дома, издеваются над твоими близкими?! Отец с горькой иронией говорил: «Зато живём по божьим заповедям — ударили по щеке, другую подставляем.» Но вот рядом с Олегом ехали совсем другие славяне. Такие же, как он. Говорившие на неотличимом почти языке. И всё-таки — другие. Считавшие, что боги за тех, кто противится врагу. Готовившиеся вступить в войну, в которой им заведомо не было победы.
Это не около телевизора возмущаться — почему, мол, не сопротивляются, почему такая покорность. А если автомат в беспощадных руках уже нацелен в лоб и тебе говорят: «Беги!»? Или: «Бросай оружие!»? Кто не побежит? Кто не бросит?
Да вот они не побегут и не бросят. Но ему-то что делать?! Зимы ждать, до которой, может быть, никто тут и не доживёт?! Противное чувство страха поднялось откуда-то из района желудка. Снова вспомнились виселицы и тупой, исполненный высокомерной силы, полёт данванских машин… Против них — с мечами?! Да пусть даже с этой рухлядью — «дегтя-рёвым»?! И что?! Вон, даже когда дед со своими друзьями — или кем там! — помогал, и то ничего не вышло, а теперь?! Ведь объективно — им кранты, это же видно. И им, и сопротивлению в городах, и неведомым анласам-кочевникам, землю которых травят данваны… Мир этот — в их власти. Они тут самые сильные…
Было что-то… неправильное в этих мыслях. Неправильное и скользкое, как лягушка под босой ногой. Противное. Только Олег не мог понять — что.
Его спутники тоже ехали молча. То ли переживали совсем недавнюю безвестную кончину близких, то ли думали о своём вполне ясном будущем… А потом вдруг Гостимир вскинул голову, тряхнул волосами, улыбнулся и… запел. Здорово запел, словно солист хор мальчиков имени кого-нибудь там знаменитого. Чисто, звонко и сурово:
— Жаль, мало на свете свободных зверей.
Становятся волки покорней людей.
Ошейник на шею, убогую кость
В те зубы, где воет природная злость…
И почти тут же подхватили Гоймир, Ленко и Йерикка:
— А ловчие сети калечат волчат,
Их суки ручные вскормят средь щенят.
И будет хозяин под стук тумаков
Смеяться, что нету Перуна Волков!
Пусть лают собаки, таков их удел.
Восстаньте волками, кто весел и смел!
Кто верит в удачу и лютую смерть,
Кому бы хотелось в бою умереть!
Учите щенят, есть немало волков
Средь них, не запятнанных скверной оков.
Вдохнут они волю и примут наш вой,
Как клич, как девиз на охоту и в бой!.
Это была первая песня с рифмой, которую Олег тут слышал. И звучала она, как дерзкий вызов тому, что происходит в Мире. Не было в ней безнадёжной, суровой готовности ТОЛЬКО умереть, чего можно было ожидать. Олег почувствовал, как напрягаются мускулы, а руки сжимаются в кулаки…
— Покорная вера — в собачьих богах!
Ошейник Исуса — их слабость и страх!
Но вольные звери не знают преград,
Поймут волкодавов тупой маскарад!
Поймут и оскалят кинжалы-клыки!
Пощады не будем всем вам, выжлоки!
И вольные ветры завоют в лесах,
И знамя для волка — свобода, не страх![13]
— Почему песня о волках? — спросил Олег. — Ведь вы — племя Рыси?
— Волк — зверь Перуна, — сурово ответил Гоймир. — Зверь войны. И не надо больше спрашивать…
Бесшумно ступая по моховой подушке, коньки выбрались на поляну, посреди которой высился тот самый камень — словно памятник Ломку. Тут ничего не изменилось. Всё так же лежали трупы хангаров, да задувал холодный ветер между сосен.
— Вяжите носилки к лошадям, — приказал Гоймир, спешиваясь первым.
— Помоги, — обратился Гостимир к Йерикке, и они вдвоём начали особым образом пристёгивать носилки к конской сбруе. Гоймир, чуть пригнувшись, водил стволом ППШ, шаря взглядом между деревьев, по камням и зарослям папоротника ниже на склоне.
— Нету там никого, — слегка насмешливо бросил Ленко, перекидывая ногу через седло и сьезжая наземь, — довольно в бабки играться.
— Для многих последними стали такие слова, — через плечо заметил Йерикка. — И многие из тех многих были воинами не чета нам.
Олег тоже спешился, машинально закинул повод за сучок, потрепал коня по жёсткой долгой гриве. Расстегнул кобуру. С одним револьвером в окружении славян, особенно Йерикки с пулемётом и Гоймира с ППШ, он чувстовал себя каким-то голым. Тем более, что…
— Уж больно тихо тут, — сказал вдруг Гоймир раньше, чем Олег додумал свою мысль. — Вольг, Ленко, пошли тело подберём, да и поедем отсюда.
Они втроём двинулись к камню. Ленко шёл чуть впереди. Гоймир — сбоку Олега.
С камня взлетела сорока. Уже видно стало, что убитый лежит на животе и что его обыскали. Иного трудно было ожидать… Мох, покрывавший камни почти повсеместно, ощутимо пружинил под ногой. Олег всматривался вниз — туда, откуда доносился еле слышный шум речки. Взгляд мальчишки скользил по камням, тут и там поднимавшимся надо мхом и папоротником. Их бурые и серые бока пятнали лишайники…
И на одном из камней лишайник был содран.
Содран так, словно на него в спешке наступили… и обнажившийся камень был всё ещё влажным, непросохшим. В сухом, холодном воздухе, в солнечный день, в сосновом лесу камень высох бы минут за пять.
Кто-то пробежал тут не больше пяти минут назад.
Олегу стало жарко. Но он ничего не успел сказать — Йерикка сверху вдруг закричал:
— За-са-да-а-а!!! — и ударил вниз очередью из «дегтярёва» прямо через голову Олега. Услышав свист пуль, тот бухнулся на живот раньше, чем до него дошёл смысл крика. Прямо перед Олегом подпрыгивал на месте и крутился, словно танцевал рэп, Ленко, а потом — упал и скатился чуть вниз, упёрся в камни спиной, застыл. Гоймир прыгнул вперёд и в сторону, за похожий на мяч для регби валун. Йерикка продолжал стрелять, и Олег увидел, как бежит, прыгая с камня на камень, Гостимир — а потом ныряет в папоротник, словно в воду…
Потом взгляд Олега упал вниз.
Там, среди сосен и камней, передвигались от укрытия к укрытию люди в мешковатой серо-зелёной форме. Не хангары. Они перебегали и стреляли из длинных винтовок короткими очередями.
Сюда стреляли. Вот один из них как-то странно завалился в папоротник и уже не встал… другого, спрятавшегося было за дерево, словно удар передком автомобиля швырнул вниз по склону…
Что-то с коротким хлопком разорвалось среди камней позади. Рядом на живот рухнул Йерикка, с хрипом завозился, подтягивая за ремень пулемёт; спина у него заплывала кровью сквозь плащ. Только теперь до Олега дошло, что он находится в центре самого настоящего боя.
Почти инстинктивно, движимый страхом за свою незащищённость, Олег оттолкнулся и перекатился по склону вниз, к Ленко. Тот был прострелен пулями в десятке мест, не меньше, но Олег не заметил этого, как не заметил и того, что перепачкал кровью ладони, схватившись за самострел — к счастью, свободный, ни за что не зацепившийся…
— Горцы, суки! — закричали снизу, и Олег вздрогнул — столько было в этих словах злобы и до такой степени неожиданно оказалось услышать их на русском… на славянском языке. — Сдохнете сейчас, выродки вонючие! Сдохнете!
— Сам ты выродок, подстилка хангарская, выползок данванский! — зло крикнул Гоймир. Он стрелял, лёжа за камнем, выставив ствол ППШ, наугад, и ветер сносил облачка быстро рассеивающегося призрачного дыма.