— Во-первых, я даже не знаю, есть ли другие континенты, — улыбнулся Йерикка. — В школе учили, что на Мире их только два — наш, большой, и Анлас — он меньше почти вдвое. А там тоже данваны разгуливают, как у себя на Невзгляде. А во-вторых… — он помедлил. — Понимаешь, я их ненавижу. Данванов. Даже не за отца, мать и братьев. Тут дело такое, тут война… Я их ненавижу за то, что они с нами сделали. За их тупую надменность и беспощадность ненавижу. Куда унести такую ненависть, в каком скиту её спрятать, Вольг? Да, можно ненавидеть и прятаться. Но я хочу ненавидеть и мстить. Даже если совсем нет надежды на победу… Лучше умереть, чем бежать, оплакивая своё поражение. Для мёртвых поражения нет.
— Ты веришь в богов? — поинтересовался Олег. Йерикка глянул строго:
— Я верю, что во мне есть что-то, не дающее делать подлости, — ответил он. — Если это не бог — то что?
— Совесть, — предположил Олег. Йерикка ответил:
— А это просто другое имя бога.
— А ты видел данванов? — спросил Олег, позабыв, что и сам их видел.
— Видел, — кивнул Йерикка. — Без их доспехов — видел, ты ведь про это спрашиваешь? Они рослые, могучие, с надменными лицами. Внешне — вполне люди. А вот детей и женщин их я не видел ни разу. Они их не привозят с Невзгляда… или откуда они там… и из наших там никто не бывал. По крайней мере, — поправил себя Йерикка, — никто оттуда не вернулся…
Гоймир что-то пробормотал во сне, выбросил из-под спальника руку и треснул ею Олега по носу. Олег отпихнул её — Гоймир даже не проснулся. Хмур, похоже, уснул. Йерикка тоже больше ничего не говорил — лежал с книжкой на груди, смотрел вверх и улыбался каким-то своим мыслям…
— Знаешь, — вдруг сказал он, — в отцовской библиотеке были книжки с Земли. Я умею читать и кириллицей… У моих родителей действовал канал связи с вашим миром — будь они живы, помогли бы тебе… Так вот. Среди прочих там была такая тоненькая книжечка в мягкой обложке. Сборник стихов «Альтернатива». Не все стихи хорошие, много было таких, что поют по данванской указке — в смысле, похожих на них… Но кое-какие мне понравились. Ты вообще любишь стихи, Вольг?
— Я? Н-н-н-н-н… — Олег затруднился с ответом. Если брать школьную программу — нет. Песни? Но это же не стихи… Он уже хотел ответить, что не очень, но вспомнил стихотворные предисловия к главам «Волкодава». И ещё — Киплинга, которого как-то начал читать со скуки, а потом… — Скорее да, чем нет, — решился с ответом он.
— Тогда послушай, — предложил Йерикка. — Я не помню автора, а стихи запомнил, потому что понравились…
И он начал читать — просто, очень обыкновенно произнося слова…
— Воды нашей реки то недвижны, то бешено быстры,
И не в силах никто предсказать накануне их ход —
Словно звуки из-под нервной руки пианиста,
Что играет без нот, и не знает двух нот наперёд.
Клавиш чёрных и белых вековой разговор —
Наши белые дни, переложенные чёрными днями,
Но мелодия льётся, и никак не погаснет костёр —
Значит, мы не одни, значит, кто-то невидимый с нами.
Ах, господа, ваши руки и помыслы чисты
В вечной битве за право мужчин быть всегда наверху —
Но, стреляя друг в друга, я прошу не попасть в пианиста —
Их так мало осталось на нашем мятежном веку.
Он всем вам нужен — он и сам это не понимает,
Соединяя ваши души в пассажи свои,
И к тому же, кто ещё вам сыграет
В день, когда вы окончите ваши бои?
Попеременно, вправо и влево толкая веслом,
Движемся мы в старой лодке по воле теченья —
Вот и арена, где зло будет биться со злом,
И седой пианист потихоньку играет вступленье…
Примерно с середины Олег перестал слышать слова. Остался лишь РИТМ — горьковатый и печальный, как запах полыни в степи. Иного сравнения Олег не мог подобрать — и оно казалось ему точным. И только когда Йерикка закончил читать, мальчишка встрепенулся, вспомнив фамилию автора, чьи песни он слышал на отцовских кассетах — фамилию, для большинства его ровесников обозначавшую лишь ведущего программы «СМАК»:
— Это же Макаревич!
— Может быть, — кивнул Йерикка. — Понравилось?
— Я почти не слышал, — признался Олег. — Слов не слышал, я имею в виду. Я… я ВИДЕЛ.
Это звучало глупо. Но Йерикка понимающе кивнул:
— Всё правильно. Ты точно сказал. ВИДЕЛ…
Лёжа с чуточку приоткрытыми глазами, Олег наблюдал, как Гоймир в коленно-локтевой позе подбирется к Хмуру. В правой руке Гоймира была банка с жиром для смазки оружия, на лице — выражение, характерное для охотника, загнавшего крупную дичь. Йерикка, жевавший кусочек ольховой коры, поглядывал на происходящее через плечо. Морок, сидя на «постели», затягивал ремни кут.
Хмур неожиданно ловко взял руку Гоймира на излом и резким движением ткнул банку ему в физиономию, а сам, выскочив из спальника, метнулся к бадье с водой, из которой умывались ребята. Гоймир с проклятьями начал стирать жир, залепивший ему глаза.
С кормовой палубы свесился один из охотников:
— Й-ой! — завопил он. — Да у них веселье!
— Ты по делу, или как обычно? — Йерикка сплюнул кору. Сверху свешивались и другие физиономии, на всех читался живой интерес.
— Вообще-то завтрак подходит, — заметил кто-то. — Вольг пробудился?
Или всё спит?
— Уже нет, — Олег приподнялся на локтях. — А тут не подают завтрак в постель?
— Обычно нет.
— Для вас разве только подать, князь-господин!
— А не в обиду ли вам будет есть ту же пищу, что и нам-то?
— Довольно зубоскалить, шутки грубые ему в оскорбление, неумойки дикие!
Олег засмеялся и, вздрагивая от холода, выскользнул из спальника:
— Ладно, ладно… Как погода за бортом?
— На открытую воду выходим, — торжественно сообщил Гоймир, вытерший наконец свою физию. — Спокойно пока… Завтракать-то будешь, или как?.
… Было холодно. В налетавших порывах ветра кружились мелкие снежинки, вылезавшие из спальников ребята плескались ледяной водой из нескольких бадей и поспешно натягивали тёплое, рассаживались, кто где хотел с мисками в руках. У многих на груди Олег замечал татуировку — оскаленную рысь. У многих, но не у всех, из чего и заключил, что когда-то это был племенной знак, ныне превратившийся просто в дань моде или традицию.
— Здесь тоже не подают? — осведомился Олег, доставая новенькую миску, выданную перед отплытием. Гоймир громко собщил:
— Сколько нужно горожан, чтобы работать на мельнице? Один. Он держит жёрнов, а свет вокруг него вращается, вращается…
— Совсем не смешно, — обиделся Олег. Несколько младших мальчишек быстро разнесли холодную кашу, вяленое мясо и хлеб — пока что свежий, не сухари. А ещё — жбан с чем-то непонятным, мутно-белёсым.
— Это что, берёзовый сок с мякотью? — поинтересовался Олег.
— Квас, — ответил Йерикка.
Небо почти цепляло мачту. Море, хоть и вовсе спокойное, было свинцово-серым, как небо. Жуя завтрак, Олег тихо мечтал о картошке и размышлял, как вышло, что никому из прежних землян не пришло в голову познакомить местных с таким полезным и неприхотливым продуктом. Хотя — Бранка говорила, что картошка тут есть. Так где она? И как там сама Бранка?
Было холодно, противно и сыро. Причём — к некоторому облегчению Олега — не только ему. Все с тоской посматривал за борт, даже ветераны из экипажа, бодрые деды, похожие на военных-пенсионеров. Ну, позавтракали. Будем ждать обеда…
Гостимир, обосновавшийся у самого носа, при общем одобрительном молчании извлёк из промасленного мешка небольшие гусли, игравшие в здешнем мире примерно ту же роль, что гитара — на Земле. Помимо гуслей тут употребляли редкостно пронзительные рожки (в основном — на войне, как понял Олег) и волынки. Сперва Олег, считавший волынку чисто шотландским инструментом, удивился, но потом вспомнил, что, кажется, в учебнике истории правда видел древнерусского музыканта с волынкой.
Пока он всё это обдумывал — Гостимир обратился к нему:
— Споёшь что? Я подыграю.
— Я?! — искренне удивился Олег. — Да ну нафик…
— Говорила сестра — знатно поёшь, — настаивал Гостимир. — Что-то из неслыханного. Скучно же!
Одобрительные возгласы посыпались со всех сторон. Олег понял, что отбиться не удастся — народ жаждал зрелищ.
— Ладно, спою, спою! — отчаянно махнул он рукой. — Не понравится — за борт не бросайте, я вам ещё пригожусь… Ну-ка, сыграй так…
Он тихо пропел, сбиваясь, без слов мелодию одной из песен Высоцкого. Гостимир согласно кивнул и умело подхватил — пальцы так и бегали по струнам на изогнутом лебединым крылом деревянном коробе. Олег улучил мгновение и включился:
— Возвращаюся с работы, рашпиль ставлю у стены…
Вдруг — в окно порхает кто-то из постели, от жены!
Я, конечно, вопрошаю: «Кто такой?!»
А она мне отвечает: «Дух святой!»
Ох, я встречу того духа!
Ох, отмечу его в ухо!
Дух — он тоже духу рознь;
Коль святой — так Машку брось…
… Может быть, не всё в песне было понятно горским мальчишкам, но общий не слишком пристойный смысл они уловили и похохатывали, косясь друг на друга, в нужных местах. А Олег, видя успех, разошёлся и хотел спеть ещё «Про любовь в средние века», но потом вдруг — неожиданно для самого себя! — задумался на несколько секунд и показал Гостимиру совсем другую мелодию… А сам, помолчав немного, отставил подальше миску и…
— Водой наполненные горсти ко рту спешили поднести…
Впрок пили воду черногорцы — и жили впрок. До тридцати.