Вечером к Щелкунову заявился Валентин Рожнов. Принес полную сетку яблок и большой толстокожий апельсин, очевидно, купленный на базаре, поскольку в магазинах апельсинов было не купить уже где-то лет семь-восемь. Старший оперуполномоченный доложил о полученных результатах и, посидев с полчаса, ушел, пообещав завтра прийти снова, – Виталий Викторович мало что понимал из сказанного и, конечно, ни проанализировать, ни дать своему подчиненному дельный совет он не мог. Потому и разговаривать с Щелкуновым было трудно. Ну, это как трезвому говорить с сильно пьяным: ничего путного дать такой разговор не может…
Ночью Щелкунову снился странный сон. Сказочный, а может, и не очень. Будто он заблудился в лесу, да еще забрел в какое-то болото, и куда идти дальше, а главное, как идти, ему было неведомо. Стоит он на каком-то пятачке (незнамо как он туда попал), и куда бы ни ступил – чувствует, что увязнет все больше. А тут к нему нечисть всякая норовит прикоснуться: болотная кикимора – старуха в рваном вонючем тряпье – своими крючковатыми пальцами за одежду дергает и щерится беззубым ртом, дышит на него застоявшейся плесенью. Из воды к нему тянет руки безглазый и отвратительный толстяк-болотник, на которого глянешь, и сразу блевать хочется. Какой-то мужик с зеленой бородой и усами угукает, как филин, и зло скалится: еще чуть, и тебе кранты. Верно, леший. Еще немного, и захватит его вся эта нечисть в свои очумелые объятия и утащит в болото на самое дно, если оно вообще имеется. А может, и нет тут никакого дна. А есть преисподняя, где вся эта гадская нечисть всячески мучает потопленных людей…
Тут вдруг появляется невесть откуда старичок малого роста и в шляпе, смахивающей на шляпку гриба, белой подпоясанной рубахе едва не до пят и лапотках из липового лыка. Смотрит на него и манит: пойдем, мол, дружок, со мной. «Да куда я пойду, увязну же», – хочет он сказать старичку, да только то ли язык не слушается, то ли слова все из головы повыветривались, и черепная коробка пустая и гулкая, как комната, из которой вынесли всю мебель. А может, это нечисть болотная чарами своими околдовала его и не дает возможности даже слово произнести – одно мычание исходит. А старичок в подпоясанной рубахе манит и манит: ступай, мол, со мной и ничего не бойся, не то поздно будет. А оно и впрямь, дело к развязке близится: болотник вот-вот его за ноги схватит да с собой в болото утянет, а кикимора ему в этом с большим удовольствием поможет… Остается одно: послушаться старичка, похожего на гриб-моховик. А он уж спиной к нему повернулся и пошел неторопливо и не оглядываясь. Мол, пойдешь со мной или не пойдешь – дело твое, и меня уже не касаемо. Делать нечего, двинулся Виталий Викторович за ним. Ноги едва не по колено проваливаются, однако трясины болотные то справа, то слева остаются. Очевидно, знает старичок-моховичок дорогу… Скоро выбрались на сухое место.
«Все, – довольно произнес старичок. – Теперь можешь идти смело, куда вот этот клубок укажет»…
Достал он из кармана клубок бечевы и катнул его меж деревьев. Клубок покатился, разматываясь, и Щелкунов пошел за ним, бечеву из виду не упуская… Шел долго, покуда клубок весь не размотался. Чаща лесная кончилась. Он прошел еще несколько шагов, и в глаза ему ярко шибанул солнечный свет…
Виталий Викторович открыл глаза. В щель между занавесками пробились лучи солнца, и оно светило ему прямо в лицо, и уже не утро, а день был в самом разгаре. Солнце подбиралось к зениту.
Щелкунов поднялся – это получилось у него не без труда, однако не так, как вчера, когда ему понадобилось с полминуты (если не больше), чтобы сначала присесть на постели, а потом, собравшись с силами, встать – и потопал на кухню. Попил прямо из носика чайника кипяченой воды, зажег керосинку и поставил на нее чайник.
Чувствовал он себя лучше, однако в голове продолжал стоять туман, и глаза видели неясно, будто поломался фокус. Высокая температура еще держалась, хотя уже сдавала позиции. Отсюда и туман в голове, и размытое зрение. Впрочем, так в жизни и не бывает: чтобы вчера еле передвигался, а сегодня был бы здоров и свеж, как огурчик.
Покуда закипала в чайнике вода, Виталий Викторович подошел к окну и сквозь запыленные стекла глянул на улицу. Солнце светило по-летнему ярко, небо было голубое, без единой тучки. Какие славные деньки стоят! Прямо летние. И последние в этом году. Как только они закончатся – а это наступит совсем скоро – тогда и начнется настоящая осень. С ветрами, вроде бы и не очень и холодными, однако пронизывающими насквозь. И моросящим дождиком, изматывающим и словно бы проверяющим нервы на крепость, от которого напрочь портится настроение. В такие солнечные дни и работается славно, и настроение что надо. А он – на тебе! – умудрился заболеть. Обидно… А ведь сколько важных дел ждет и нерешенных вопросов… И разрешить их надлежит как можно скорее, покуда бандиты не натворили новых бед. А то как получается? Горожане четыре года кое-как существовали, поджав животы от голода, да потом еще два с лишним года жили по продовольственным карточкам, утеря которых была страшной бедой для семьи. А теперь что же получается, жители города еще вынуждены терпеть от бандитов? А он, вместо того чтобы их защищать, валяется в постели. Видишь ли, упадок сил у него и нервное истощение…
Вечером снова заявился Валентин Рожнов. Он доложил про прошлые дела Пижона и допросы свидетелей и рассказал, что в ресторане «Столица» был задержан схожий по описанию с Пижоном некий молодой человек по имени Васянин Андрей Гаврилович и допрошен на предмет соответствия доходов и расходов. Как оказалось, молодой человек является художником-модельером производственного комбината Республиканского областного союза советских художников. И заработная плата у него вполне подходящая, чтобы частенько посещать лучшие рестораны города.
– Он справку показал о своей средней зарплате, – как-то криво улыбнулся Валя Рожнов. – Представляешь, у него в месяц в среднем выходит тысяча семьсот шестьдесят рублей. Может, мы не ту профессию выбрали, а, Виталий Викторович? – хмыкнул старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом.
– Она что, справка эта, с собой у него была? – спросил начальник отдела по борьбе с бандитизмом.
– Да, – ответил капитан Рожнов.
– Он что, все время ее с собой носит? – вскинул брови больной.
– Похоже, что так, – встретился взглядом со своим начальником и другом Валя Рожнов.
– Гм, – произнес Виталий Викторович и, немного помолчав, спросил: – Обыск у него дома провели?
– Ну, не обыск это был, а осмотр, – поправил своего приболевшего начальника капитан Рожнов. – Для обыска оснований не достало…
– Ну, осмотр, – ворчливо промолвил Виталий Викторович, прекрасно понимая, что при желании осмотр можно провести так, что от обыска он будет мало чем отличаться.
– Провели…
– И что? – спросил Щелкунов.
– Да ничего, – последовал ответ. – Ничего такого, за что можно было бы зацепиться…
– И его, этого Васянина, вы, конечно же, отпустили… – без тени сомнения произнес Виталий Викторович.
– А куда деваться? Отпустили, – подтвердил Рожнов и виновато посмотрел вбок, будто это он отпустил этого самого художника-модельера вместо того, чтобы малость помариновать в камере и попробовать отыскать на него компрометирующий материал.
– Надо было хотя бы издали показать его твоим свидетельницам, – буркнул майор Щелкунов. – Вдруг бы они его опознали? Тогда его можно было еще под каким-нибудь предлогом задержать и в это время провести опознание уже официально. Не опознали бы его как Пижона – пусть идет на все четыре стороны и дальше гуляет со своими бабами по кабакам. А уж если опознали – так крутить его вплоть до признательных показаний под давлением неопровержимых доказательств и улик…
– Задержал этого Васянина лейтенант Гайтанников, – оправдываясь (хотя оправдываться ему было не в чем), произнес Валя Рожнов. – Он про имеющихся в этом деле свидетелей был ни сном, ни духом. Ему подполковник Фризин поручил провести рейд по лучшим в городе кабакам, он и провел. Сделал он все, что было надо, четко и по регламенту. Так что укорить его не в чем.
– Ну да, он практически сделал все, что было предписано, – раздумчиво произнес Виталий Викторович. – Только вот теперь этот художник-модельер вряд ли будет шататься по кабакам. И нам отыскать его будет намного труднее. Если это был Пижон, разумеется…
Майор Щелкунов оказался прав: больше губастого молодого мужчину ни в одном из ресторанов города не примечали. Да и в квартире он больше не появлялся. Надлежало практически начинать все сначала…
Часть II«Пижонами» не рождаются
Глава 5Становление Пижона
Олежка Рамзин родился в Москве в те самые апрельские дни 1923 года, когда проходил Двенадцатый съезд Российской коммунистической партии (большевиков). И в тот самый момент, когда член Политбюро ЦК Григорий Евсеевич Зиновьев выступал с политическим отчетом Центрального Комитета партии, Мария Захаровна Рамзина, в девичестве Рюмина, родила мальчика, которого нарекли Олегом.
Когда Олежке исполнилось четыре месяца, на испытаниях разбился первый советский опытный истребитель-моноплан Ил-400, разработанный в конструкторском бюро Государственного авиазавода № 1, на котором отец Олега Рамзин Егор Панкратович работал начальником технического отдела. Появление на вооружении нового самолета-истребителя было очень важно для молодой советской страны, только-только завершившей кровопролитную Гражданскую войну и оказавшейся в окружении враждебно настроенных государств, ухо с которыми следовало держать востро и иметь достойное оружие, способное отразить любую агрессию. И буквально на следующий день, ближе к обеду, за Егором Рамзиным и его заместителем пришли люди со строгими лицами и мандатами с пугающей аббревиатурой. Это были подчиненные Филиппа Демьяновича Медведя, начальника Московского Губернского отдела ГПУ. Разбирательство по делу крушения опытного истребителя было недолгим: после допроса человек с козьей бородкой и фамилией Пельзер предъявил Егору Панкратовичу обвинение в контрреволюционной деятельности, а именно в злостном саботаже. То есть в «сознательном неисполнении им служебных обязанностей с целью ослабления обороноспособности страны», приведших к столь неудачному испытательному полету нового истребителя Ил-400. Хорошо хоть, что летчик, пилотировавший этот злосчастный истребитель-моноплан, остался в живых и не покалечился настолько сильно, что мог бы остаться на всю жизнь инвалидом. А так еще, может, в строй вернется… В противном случае гражданину Рамзину было бы не миновать высшей меры социальной защиты. Иначе – скорого расстрела в каком-нибудь полутемном сыром подвале с заляпанными кровью стенами и выщерблинами от пуль. А так Егор Панкратович получил десять лет с конфискацией имущества и отправился во вновь созданный Соловецкий лагерь принудительных работ, предназначенный «для изоляции, трудового использования и перевоспитания особо опасных политических и уголовных преступников». Следом