Собственно, инициатором создания едва ли не самой кровавой банды города являлся не кто иной, как этот самый Сева. Это стало ясно после допросов Долгого и Шмата, когда они наконец начали давать признательные показания. Относительно себя они рассказывали скудно и неохотно, а вот то, что касалось Севы, – полно и с готовностью. В главари Сева не метил – предпочитал оставаться в тени (эдакий серый кардинал) – и если не был главным идеологом банды, то организатором многих налетов и ограблений являлся точно, и когда руководство бандой принял на себя Долгий, Сева не возражал…
– Это он сам нас нашел, меня и кореша моего Шмата, – показывал Жорка Долгих на допросе. – Мы со Шматом только-только порешили вместе клеить[45] и сидели на малине на Калугиной Горе. Кумекали, как и какие дела будем мастрячить. Шмат – он когда с фронта был списан по ранению, гоп-стопом промышлял. Ну а что, приложило его на войне крепко, потом кое-как подлечили и дали инвалидность с пенсионом в сто двадцать буланых. А что такое сто двадцать рубликов, начальник? – хмуро глянул на сидевшего напротив дознавателя вор. – Это же литр «сливок от бешеной коровы»[46] под названием «Московская особая». И вся пенсия! Напиться от души один раз, а потом зубами с голодухи клацать. Ну, вместо водки можно еще один кожаный ботинок купить. Скажем, на правую ногу. И ходить: левая нога в кирзаче, зато правая – в ботинке… – Жорка немного помолчал, потом продолжил: – Так вот… Не знаю, что да как, только вскорости Шмат с гоп-стопом завязал, домушником[47] заделался. И надыбал как-то красного товару[48] с горсть, а где сбыть – не знает. Ну и ко мне обратился. Куда, говорит, мне его девать, чтобы не особо задешево… Почему он ко мне пришел? – предвосхитил могущий возникнуть вопрос Долгий. – Так это, как-никак однокашниками мы в школе были. Да и жили недалеко друг от друга. Ну, дал я ему один адресок. Он раз сходил к барыге этому. Второй… Кажись, тем барыгою он не очень доволен был… После приходит и говорит, что будто бы следят за ним. Ну, мы и подались на Калугину Гору. Калуга – она завсегда была городской окраиной, куда власти нос свой редко совали. И при царе, да и ныне мало что изменилось. И мест здесь, где от ментов схорониться, – покосился Долгий на дознавателя, – не одно и не два, а намного больше будет. Завалились мы на одну малину и стали кумекать, а не поработать ли нам вместе. Одному что: гоп-стоп сбацать или хазовку[49] какую выставить – и все. Еще и неизвестно, как оно все обернется. На гоп-стопе, если мужик не хилый, так может и отпор дать: сопатку набок свернуть и налить как богатому[50]. Да и хазовку брать опасно одному… А вдвоем и сподручнее, и дела покрупнее проворачивать можно. Сидим, значит, кумекаем, ханку допиваем, и тут к нам один каринец[51] подсаживается, спросив, как положено, на то разрешения. Не то чтобы он совсем старый был. А так… пожилой. Крепкий еще вполне, и взгляд острый, как у молодого. Сразу было видно: пассажир битый и не единожды на дело ходивший. Выставляет он, значит, бутылку «Сучка»[52] и закусь, и такой заводит разговор… Мол, клиентов[53] себе ищу. Ходить наособняк[54] – сламу мало. А тут дельце одно надыбал, но одному, дескать, не потянуть. Я у него спрашиваю: что за дельце? А он отвечает – продуктовый склад противотуберкулезного госпиталя инвалидов войны стопорнуть… Мы со Шматом переглянулись, потому как дело это нам показалось дюже непростым. Ну, выпили. Познакомились. Он говорит, что кличут его Севой. Мы тоже ему себя назвали, и он продолжил. Сказал, что стремил[55] за складом не один день, и знает, кто и как его охраняет, чем они вооружены и в какую из ночей лучше всего этот склад взять. Только нужно оружие и подводы. Ну, посидели, допили «Сучок», дело это обмозговали и через день отправились этот склад брать. Шмат, по совету Севы, вырядился будником, милиционером то есть, – поправился Долгий, – чтобы на склад беспрепятственно войти. А как менту, да еще вооруженному, не открыть? Он постучит – сторож ему и откроет. Так оно и получилось. Шмат вошел, крепко успокоил шмирника и открыл ворота. Загнали подводы, сбили замки со складов и по-быстрому загрузили подводы мукой, крупами, сахаром, сливочным маслом, яичным порошком, суповыми концентратами, американской тушенкой, банками сгущенного молока под самую завязку, лошади бедные даже не враз с места тронулись, – и выехали. Для всех, ежели кто и заприметит, – подводы с продуктами едут до места назначения, а будник их сопровождает. Все чин чинарем, комар носу не подточит… Мандру[56] всю свезли к родителям лощенка[57], четвертого нашего хороводного, Костяна, прибившегося к нам перед самой стопоркой продуктового склада, жившего в Подлужной слободе. Я нашел одну бабу, что торговала на рынке всякой дребеденью и имела на нем свое место, и через нее мы стали сбывать слам. И наконец зажили…
Долгий вздохнул и закатил глаза, как какая-нибудь размечтавшаяся институтка, которой надоело быть скромной. И правда, до стопорки продовольственного склада они со Шматом жили одним днем: сходили на дело, пару-тройку дней пили-ели и баб… того самого, а потом снова превращались в нищих блатарей, каковыми, по сути, и являлись. После же того, как они подломили этот продовольственный склад противотуберкулезного госпиталя инвалидов Великой Отечественной войны, деньги потекли если не рекой, то полноводным ручьем. Пожрать (включая сгущенное молоко и фруктовый джем в банках) и выпить всегда было хоть от пуза! Опять же разные марухи и савостьячки, которые липли как мухи на мед. Не жизнь – малина!..
– …А тут Сева с новым делом. Вишь ли, он задумал загрунтовать базу-склад Военторга, что на левом берегу Протоки, – продолжил Жорка Долгих после того, как его поторопил дознаватель. – Мы со Шматом ему: давай, дескать, повременим. Жратвы у нас вдоволь, и хрусты покуда не перевелись. Чего ради скипидариться[58]? А Сева – у него прям как шило в заднице – давайте хоть автофургон военторговский стопорнем, поглядим, чем этот Военторг богат. Ну, сработали скок[59], остановив фургон прямо посередь дороги, благо ни машин, ни прохожих не было. Костян со Шматом грохнули водителя и экспедитора, а фургон отогнали в лесочек и выгрузили из него, помимо иголок с нитками – а на это спрос сами знаете какой, о-го-го! – лезвия для бритья, пуговицы, расчески, карманные зеркальца, мундштуки, курительные трубки, кисеты, бензиновые зажигалки. Были еще карандаши, бумага. Конечно, это не мука с крупой, но спрос все эти вещицы имели бешеный! А склад-базу Военторга взять не удалось: когда мы туда вошли, замочив шмирника, откуда-то набежали военные, и нам едва удалось нарезать винта[60]. Потом, с подачи опять же Севы, мы обнесли одного бывшего партийца, что на Максима Горького жил. И его, и жену с племянницей тово… пустили в доску. Насмерть порезали то есть, – пояснил Долгий, глядя мимо лица собеседника. – Слам на хазовке взяли богатый: два мешка шмоток, полный чемодан ладной посуды и саквояж с красным товаром и пачками лавье. Этот Сева фартовым оказался. С ним мы приличное бабло стали поднимать, не то что раньше, когда мы в однеху майнали[61], да все больше по мелочам…
Долгий снова замолчал. Верно, ему надоело распинаться перед фараоном или он решил, что сказал уже довольно, и пора заканчивать давать показания. Неохотно рассказав о том, что Сева единолично взял на мешок[62] одну бороху[63], заведующую пивным киоском в Черноозерском саду, и ее ухажера и забрал выручку, которую они несли сдавать, Жорка Долгих замолчал и попросил увести его в камеру. Его еще пару раз допрашивали, но ничего нового Долгий более не поведал. Кроме того, что Сева работал с конца тридцатых годов и до конца войны – об этом он сам как-то проговорился – на заводе обозных деталей со статусом оборонного завода, потому как на заводе стали выпускать вместо тачанок, телег, дуг и хомутов кабины и крылья для самолетов. Факт, что Сева работал на этом заводе, майор Щелкунов принял на особую заметку.
Последнее, что Долгий поведал, – что ограбление кассирши паточного завода «Пламя», когда они взяли двадцать восемь тысяч рубликов, тоже сработано по наводке Севы…
Кое-что про Севу рассказал и Шмат. К примеру, это по наводке Севы было совершено нападение на инкассатора Илинеску, проживающего в Пороховой слободе. При налете были убиты семь человек, включая детей, и все это из-за горсти колец и сережек и шести тысяч рублей.
– Сева самолично перо всадил этому Илинеску аккурат в печенку, – поведал немногословный Шмат.
Еще Шмат поведал о скоке на частный дом члена президиума Коллегии адвокатов Заславского в Козьей слободе, где положили всю семью из пяти человек и взяли денег около пятнадцати тысяч. И об ограблении пустующей богатой квартиры какого-то исполкомовского чинуши прямо против здания Верховного суда республики. Там замочили двух гражданских, попытавшихся преградить в подъезде путь бандитам, выходящим с добром из ограбленной квартиры.
Не забыл Шмат и про налет на частный дом профессора Манцевича, жившего у самой реки. Взяли денег восемь с половиной тысяч и горсть рыжья, принадлежащего сестре профессора. Дом по предложению Долгого сожгли. В пожаре сгорели и трупы профессора с сестрой…