некрупные гроздьями торчали на вершинах длинных лап. Илья остановился, прислушался к миру гор. Тихо было, чуть шелестел ветерок. Не надо представлять, что ты здесь один, и тогда не так страшно, подумал.
До выхода из стлаников осталось немного, склон был уже не такой крутой, камни под ногами стали крупнее. Он пошел совсем осторожно, следя за каждым шагом — какие-то камни только притворялись вросшими, но были живые и, отыгрывая, издавали гулкие звуки, которые звери слышали далеко. Илья старался дышать ровно, останавливался, отдыхал. Если придется стрелять быстро, а в горах такое случалось часто, — дыханье будет нужно. Вскоре стланиковый коридор кончился, открылся обзор вверх и в обе стороны, Илья сел на камень, переломил штуцер, вынул тяжелый медвежий патрон, в ствол заправил пулю для дальнего выстрела. Бинокль достал. Внизу километрах в трех была видна крыша избушки — подарок завалить здесь барана, подумал.
На склоне до самого верха ни свежих следов, ни троп не видно было, он перевел взгляд ниже и стал внимательно смотреть вдоль зарослей. Были! Следы были в тени стланика, рассмотреть их как следует не удавалось, но нарушенность снега была хорошо видна. Он еще раз проследил внимательно, пытаясь понять, куда двигались звери. На чистое совсем не выходили — не похоже было на северных оленей. Он осторожно поднялся еще немного на ровную площадку между невысокими уже, едва достающими до пояса стланиками, и, присев на камень, чтобы не торчать, стал просматривать другой склон. Здесь тоже пока было непонятно. Какие-то не очень свежие тропы были.
Илья поднялся и пошел вдоль склона. Его было хорошо видно отовсюду, он понимал, что зоркие и осторожные бараны такой открытой ходьбы не простят, но идти вдоль зарослей не отважился — многие ветки были сломаны, и он не очень уютно чувствовал себя в этой медвежьей столовой. До перегиба дошел, отсюда открывались просторные виды на юго-восточные склоны. Было не холодно, солнце приятно грело воздух сквозь утреннюю морозную мглу, деревья и стланики стояли, мелко осыпанные серебром изморози.
Северные и северо-восточные вершины, белые как молоко, замерли на светло-голубом небе, южные из-за утреннего тумана или мглы были не видны как следует. Илья время от времени оборачивался назад и глядел в бинокль: кто мог набродить ночью на склоне над самым зимовьем? Надо будет сходить, подумал. Он чуть довел резкость, и ему показалось, что стланик в поле зрения бинокля зашевелился. Душа затрепетала, Илья присел, опер локоть о колено, стал внимательно вглядываться в заросли, ожидая, что из них кто-то высунется, но они только еще раз шатнулись, как ему показалось. Он вцепился взором — ничего не повторялось, никто не появился. Это было странно, если на кого и похоже, то на кормящегося медведя, но медведи должны были залечь.
Илья поднялся еще выше, подальше от кустов, опять невольно отметив, что боится, хмурился на себя и все-таки шел, все время слушая и осматриваясь. Присел на землю и стал ждать, наблюдая за краем стлаников. Если это был медведь, он должен был показаться. Он просидел минут пятнадцать — ничего не менялось. Прошлогоднее начинается, решил Илья. В прошлом году целую неделю из-за того медведя... на нервах проходил. Воспоминание было неприятное. И то, что потом весь этот невроз и осторожности кончились, почему-то не принималось во внимание.
Должны лечь, и Генка вчера говорил, что легли, и шатунов здесь не бывает — это известно... Илья докурил сигарету и встал. Дошел до следующего перегиба, откуда был виден перевал, просмотрел все желтые травянистые поляны и пятна, ища баранов. Они, в отличие от других зверей, паслись днем. Ничего не было. Несколько старых оленьих троп уводили к перевалу.
Было уже одиннадцать, Илья закурил и пошел обратно. Перед входом в стланики снова поставил в штуцер медвежий патрон. Утренний ветерок поднимался, тянул с низа долины, покачивал стланиковые лапы. Только порывы ветра слышно было да собственные шаги. Илья остановился, замер, окидывая взглядом тайгу, широко теряющуюся в туманной дымке, белые холодные вершины справа, и опять ясно, низом живота почуял, что он здесь один. Никого, только я и этот ветерок, заплутавший в стланиках, да горы, ручьи и речки, да эти осторожные заросли.
Возле его лыж были следы большого медведя. Он не сразу понял — только когда подошел вплотную, увидел громоздкую снежную борозду, тянущую вдоль лыжного следа. В висках застучало, Илья скинул штуцер с плеча и замер, слушая и быстро осматривая заснеженный лес. Запасной патрон машинально вытащил из кармана и зажал в кулаке, указательный палец снова лег на спуск. Тихо было, медвежьи следы поднимались в ближайшую заманиху стланика, Илья присел машинально, проглядывая низ зарослей. Сердце бухало. Под стланиками в снежном надуве зверь продавил полутораметровую траншею! Какого же он размера? — мелькнуло.
Зверь подошел к торчащим лыжам, не тронул их и не испугался, он был здесь недавно... может, и только что... Илье казалось, что он слышит медвежий запах.
Тайга вниз по склону хорошо просматривалась, и Илья, зажав лыжи под мышкой, стал выходить из стлаников. Если кинется сейчас, будет секунды три-четыре. Бросаю лыжи, разворачиваюсь и напускаю в упор, у меня один выстрел. Отойдя метров на двадцать, осмотрелся, воткнул лыжи в снег, достал сигареты и закурил. Запах кубинского табака показался странно резким, он удивился, машинально нюхнул саму сигарету, потом воздух вокруг и присел на корточки.
Тишина давила, Илья почувствовал, что вспотел, расстегнул ворот нижней куртки. Он сделал несколько глубоких затяжек, почувствовал, что немного успокоился, встал на лыжи, щелкнул креплениями и пошел параллельно своему старому следу. Тридцать метров выше тянулись непролазные стланики, отдельные их колки торчали и посреди леса на его пути, но эти более-менее просматривались.
Илья успокаивал себя, все было за то, что этому медведю он никак не был интересен. Зверь большой, сытый — шишки кругом море, да и ложиться пора... в это время они очень осторожничают... Тут не сходилось — если так, то почему открыто вышел на мой след? И шел по нему? Бывает, ответил сам себе. Ответ был плохой, но другого не было. Он вышел на свой утренний след, скатился к речке, перешел ее в сапогах. Подошел к камню, на который ставил капкан... сзади разорались кедровки. Сразу несколько, совсем недалеко, скандально и очень настойчиво. Илья замер, слушая их крики, а больше стук своего сердца, присел к камню, внимательно глядя на свой след на другой стороне ручья. Он подождал так минут пять-десять, раздумывая, и, оставив лыжи, пешком пошел обратно. Тем следом, как поднимался с утра. Ему мнилось, что медведь бродит по его следам, это, скорее всего, была ерунда, и надо было решать эту ситуацию, иначе страх преследовал бы долго. В прошлом году даже на снегоходе боялся ездить первое время. Илья шел вперед, как будто и не боясь уже, отгоняя ненужные мысли, — надо увидеть, как он ушел и успокоиться.
Не дойдя метров тридцать до стлаников, остановился, переводя дыхание и присматриваясь к зеленой мясистой гущине, солнце как раз хорошо со спины светило. Достал сигареты. Кедровки опять разорались, и опять сзади, на пути к зимовью, где он только что сидел. Он чиркнул зажигалкой, прикурил, подумал, станут ли вообще кедровки орать на медведя, но там, где они кричали, что-то хрустнуло довольно громко, будто сук сломали. Илья вздрогнул, смял сигарету в варежке и присел, прислонившись к березе. Он просидел так довольно долго. Тишина стояла. Временами ночная кухта сыпалась с веток длинным легким столбиком. Встал и осторожно пошел обратно. Не доходя до речки метров двадцать, остановился. Где-то здесь орали птицы. Теперь было тихо. За перегибом берега ничего не было видно. Илья аккуратно перешагнул ствол дерева, лежащий под ногами. Снег легкий, но приглушенный хруст шагов все равно был слышен.
На бугре над речкой остановился. Глянул вниз. Кроме его собственных следов, что вели к камню и переходили речку, других не было. На часах было полвторого, он больше часа тут кружился.
— Сука! — выругался громко, аж сам вздрогнул.
Решительно, не глядя по сторонам, стал пешком спускаться к ручью...
Огромная медвежья лежка отпечаталась в двух метрах от него под совсем небольшим кустом стланика! След прыжками уходил косогором вниз по ручью. Илья рассмотрел силуэт в снегу. Медведь был здесь только что, лежал мордой к его следу. Он меня скрадывает, забухало сердце. Так! Так-так-так! Илья снял шапку, пригладил мокрые волосы, еще раз осмотрелся и стал осторожно спускаться вниз. Положил лыжи на камень, сел на них. Капкан все так же глупо стоял в середине камня с крылышком рябчика на косо торчащем потаске.
Просто так в открытую не кинулся, значит, и не кинется. Но он охотится,делает петли и скрадывает. Очень странно — в стланиках полно жратвы. Что делать? Ждать в зимовье? Днем он туда не сунется, а ночью его не увидишь. Так-так-так... Он ведет себя аккуратно, заходит сзади... значит, он и сейчас должен быть сзади. Илья глянул через речку, по своему следу, поднимающемуся крутым берегом, снял куртку и, прислонив лыжи к камню, повесил ее сверху. Ему не нужен был силуэт человека, важно, чтобы это было «что-то», что надо прийти и обследовать.
Осмотрелся внимательно и по утренней лыжне пешком направился в сторону зимовья. Зайдя в лес, прошел метров сто, потом, своим же следом, стал возвращаться, в одном месте потоптался, оставил сверху салфетку, которой протирал оптику. Она третий день лежала в кармане и пахла так, что зверь, не обнюхав, мимо не должен был пройти. Стараясь двигаться совсем тихо, дошел до зарослей густого прибрежного стланика. Выбрал место на краю. Куртка у камня была метрах в десяти-двенадцати и через кусты. Стрелять не получилось бы, но это и не важно было, все подходы к ней чисто просматривались, и главное, спуск в речку с его собственными следами и речное русло вверх и вниз были как на ладони. Он должен был где-то переходить речку.
На Илье была пуховая поддевка, меховая шапка, холодно не было. Илья ждал. С высоких и стройных береговых лиственниц сыпалась мелкие серебряные блестки. Где-то далеко тарахтели кедровки.