бы ходом, не спал бы! Куда в лесу уедешь?! Завтра дома были бы... Поля заждалась уже дурака старого!
— Ненадежно! — сказал Колька серьезно. — Охота, то-се, они с Кобяком не знакомы, где его искать? Оставит в каком-нибудь зимовье шмотки и айда... он тоже на охоту приехал. Москвич мужик-то неплохой, но... какой-то... себе на уме малость... Нет! — затряс головой.
— Москвич на «Ямахе» не найдет, а мы пешком найдем? Картой твоей я завтра задницу вытру! И все! Надо возвращаться до Москвича, что делать? Оставить ему и той дорогой назад. Там все пропилено...
Колька молчал. Ему нечего было предложить. Одно он точно знал: ему почему-то самому хотелось отдать все это Степану.
— Пойдем вдоль речки, тут у него избушки. Все равно где-то он будет? — сказал, и по голосу его ясно было, что сам он не очень верит в то, что говорит.
— Не знаю... а если он куда-то... капканы ставить отойдет?
— Куда он отойдет, он без «Бурана». Лыжи у него — и все...
— Ну да... иголку в тайге будем искать. Может, он вообще не здесь... — Дядь Саша говорил все это спокойно, понятно было, что он совсем не против пойти, просто домой было поехать лучше. — Давай, наливай твоих рябчиков. Тяги-то с них никакой, ухи бы сейчас жирной... или Полькиных щец со свининкой...
Ели молча. Дядь Саша, наложив полмиски майонеза, похваливал Колькино варево, тонкие птичьи косточки брезгливо все же откидывал в сторону от костра.
— Ничего он, этот Жебровский... не жадный, — сказал вдруг.
— Ну... Мне тоже отвалил... а чего это он должен быть жадным?
— Да маленький и лицом темный какой-то, мне всегда казалось, что если лицо темное, то жадный...
Колька даже есть перестал:
— Получается, что я жадный?
— Почему? Я не про тебя...
— Как же, маленький и лицо у меня... Ну, это я!
— Да не лицо, а... глаза... взгляд какой-то... непонятный.
— Тут не лицо, что-то у него не так... в жизни. — Колька задумался. — Все-таки у него там семья. Правильно? Чего от нее бегать? Кого искать?
— Люди по-разному живут... — философски заметил дядь Саша. — Ты, что ль, часто дома бываешь?
— Я все время дома, чего мне тут — день делов, и вот он я?
— У него другое, вон он достал спутниковый и поговорил с женой: как дела, то-се...
— Когда он разговаривал?
— Ну, я, например, говорю... есть же у него телефон.
— Телефон есть, а он ни разу не звонил. Какой-то он один, получается, совсем. Скучно так жить... И дети, чего детей бросать?
— Это просто у тебя маленькие еще, подрастут, они тебя сами бросят. И спрашивать не станут.
— Да я не об этом... видно же, что ему все эти наши дела — икра, менты-козлы... мы обсуждаем, а ему все равно. Прямо терпел, когда мы у него в зимовье жили.
— Ну понятно, мужик за десять тысяч верст приехал на охоту и с нами возится.
— Все-таки люди должны поддерживать друг друга... — Колька глядел серьезно.
Холодало. Промокшие и не высохшие части одежды схватывало дубарьком. Дядь Саша залез в кузов, качнул бочки с бензином, проверяя, сколько осталось, и завел мотор. Морозный таежный воздух запах выхлопом.
— Айда, давай, вдвоем теплее! — позвал Кольку из кабины.
Утром ветерок разгулялся, вьюжило от реки, засыпало кабину снежком с деревьев, выбираться не хотелось, но и спать сидя уже устали. Колька с матерками на погоду и природу, прихватив телогрейку, соскочил с высокой подножки, хлопнул дверью и пристроился к лиственнице. Другой рукой шапку поправлял, ветром сдувало. Дядь Саша тоже, кряхтя и морщась, полез из теплой кабины.
Запалили костер, грелись, чай пили, доели остатки шулюма, поспорили малость, дядь Саша сверху к своему мешку привязал еще овчинный полушубок, и отправились вниз по Эльгыну. Уговорились идти до первого зимовья и там посмотреть — ночевал, не ночевал, как вообще дела и обстановка. Там и решать, что делать дальше.
Шли буранным путиком, заблудиться было невозможно. Сквозь мелкие прозрачные облака проглядывало тихое солнце. Тепло было идти. Дядь Саша время от времени крутил головой и произносил: «О! Тут вот я бы проехал на своем, тут широко. Не лентяй, сосед-то мой, смотри, как простриг!». Снег шел все последние дни, и навалило нормально, местами до колена, а Кольке — так и выше. Они менялись, топтали тропу и к обеду, здорово устав, шли уже молча, перекуривали на поваленном дереве, снова надевали лямки. Подыскивали, где поесть. В одном месте переходили небольшой, захламленный тальниками ручей, дядь Саша присел зачерпнуть водички, а Колька, цепляясь за кусты — мешок оттягивал его назад, — поднялся косогором. Ткнул рукой на мысок с видом на речку:
— Давай здесь! Хорошее место... — Он стал выпрастывать плечо из лямки и в глубине леса среди деревьев увидел избушку.
— О-о! — заорал обрадованно и с одной лямкой на плече, раскачиваясь от рюкзака, заторопился вперед.
Дядь Саша подошел, сбросил поклажу, стряхнул снег с чурбака, на котором кололи дрова, и сел, устало распрямляя спину.
Вставили и законопатили окно, расположились, затопили печку, Колька варил. Дядь Саша перетаскал из «Урала» что надо было, принес воды. Прилег на лежанку и наблюдал потеющий потолок. Печка гудела, как реактивная, избушка набирала тепло. Колька пережаривал лук, им вкусно пахло на все зимовье:
— Сейчас узнаем последние новости, я уже подключился, у него антенна правильно стоит, надо только настроиться. Сейчас дожарю. Что там дома-то, хе-хе! — И смешок у Кольки был нервным, и в руках маленько не держалось, то одно ронял, то другое...
— Это да... Попроси свою, пусть моей позвонит.
— Понятно. — Колька брякнул пустую сковородку на печку, налил туда горячей воды из чайника. Зашипело.
— Давай, настраивай, я помою. — Дядь Саша сел на нарах.
Через час они все знали. Колька матерился и не сидел на месте.
— Ну, сука! — И чуть помолчав, опять: — Ты понимаешь! Погоди, погоди... — Мысли роем бились у него в голове и не давали ничего понять. — Получается, мне тоже надо в бега подаваться! Так, дядь Сань? Там больше пятисот килограмм, даже если по тысяче посчитают, уже пол-лимона. А в особо крупных, это сколько надо?
— Не знаю, миллион, кажется...
— Лет пять могут впаять? — вопросительно глянул на дядь Сашу.
— Да ладно, кто тебе впаяет, у тебя детей полон дом! Да и Галя же сказала, что не приходили больше! Может, заберут, да и все?
— Хм, заберут... Пол-лета корячился!
— Я не понял, ты чего хочешь? Сесть, что ли? Пусть уж забирают...
— Нет, это да! — Колька сморщился и продолжил совершенно серьезно. — Но жить тогда вообще непонятно на что.
— Придумаем чего-нибудь, может, правда, на Якутскую сторону ходку сделаем?
Колька смотрел куда-то в темный угол зимовья и не отвечал.
21
В это время на другом конце участка, километрах в сорока, в другом зимовье Степана Кобякова раскладывались уставшие, как собаки, Студент с Слесаренкой.
Они поднимались снизу, как по их соображениям должен был заходить на участок Степан. Выехали в ночь, покемарили коротко в Эйчане и к полудню, отмахав на снегоходах сто пятьдесят километров, были на участке. Обедали в большом нижнем зимовье на ключе Поповка, оставили Степану записку, долили бензин в баки и двинулись вдоль Эльгына по Степановой вездеходной дороге. Впереди Студент на нелепом белого цвета «Буране», с нартами, гружеными горой, за ним Андрей тянул в нартах двухсотлитровую бочку бензина и несколько канистр.
Солнце уже село, когда подъехали к зимовью, но было еще светло. Лица обоих были слегка бордовые и в крепком куржаке. Особенно густые брови Студента. С морозными скрипами слезли со своих «коней».
Затопили, лампу на батарейках к потолку пристроили, чайник поставили, стали потихоньку располагаться, снимали с себя теплое. И так же, как и дядь Саша с Колькой, наладив рацию, узнали про обыски в поселке. Про то, что опять все выгребли у Иванчука. Андрей сидел с микрофоном в руках и, убавив громкость, молчал. Рация трещала, шипела и тихо кричала голосом разных мужиков. Шутки шутила. Всего сутки не были дома — и такое. Он положил микрофон, выключил рацию. Долго задумчиво искал зажигалку по карманам. Она перед ним на столе лежала. Положил на нее руку и нахмурился решительно:
— Я поеду! — сказал спокойно.
— Куда? — очнулся Студент.
— Домой... — Андрей прикурил.
Встал, взял вещи с нар, которые не успел разложить, и вышел. Облако дыма повисло у распахнутой двери. Все правильно, думал Студент, у него девчонки.
— Хочешь, с тобой поеду? — крикнул в дверной проем.
— А как же Кобяк? — Андрей снова втиснулся в избушку. Сел за стол и поставил перед собой банку тушенки.
— Не знаю, может, оставить здесь «Буран» и уехать... — Студент сел напротив.
— Чертовы менты! Я так и не понял, у меня был обыск или нет? Ну, это не важно! — Андрей вынул нож, одним движением сунул его сквозь крышку банки и, провернув, наполовину вскрыл, до конца довел, отогнул язычок крышки. — Не дай бог сунутся, — буркнул себе под нос.
Печка трещала и подванивала дымом. Молча ели холодную тушенку, двигая друг другу банку, хлеб резали, потом вторую банку открыли. Дышали морозным паром в свете лампы. На улице окончательно стемнело.
— Может, мне с тобой все-таки? — Студент вышел за своими вещами, остановился, не закрывая дверь, как будто не знал, нужно ему будет тепло в зимовье или нет.
— Не надо. Приеду, найду суку Семихватского, не найду — сам пойду к этим ментам московским. Как есть, все доложу. Вот икра, вот Васька Семихватский, которому уплачено три с половиной тысячи баксов, вот рыба, которую коптил и коптить буду, пока здесь живу. Все у меня по вами же установленному закону: придете — буду стрелять! Так что лучше вместе с Семихватским приходите.
Слесаренко вышел к «Бурану». Упихивал под седушку необходимое.
— Канистру...
— Взял одну...
— Масла не дольешь?
— Не надо, если что, в Эльчане у Шурки Эвена возьму.