Метров триста-четыреста ниже зимовья вышел к реке, рассмотрел в бинокль результаты дядь Саниной рыбалки на берегу, потом, перейдя речку, слушал у окошка, затянутого полиэтиленом, как в его зимовье жарят рыбу и болтают. Темнело. Степан вернулся за панягой, отвязал как будто все понимающего Карама.
Когда открыл дверь избушки, Колька, на корячках подкладывающий поленья в печку — над ним как раз и распахнулась дверь, — так охнул, что Карам отскочил в сторону, а дядь Саша выронил дымящийся кусок рыбы на пол.
— Здорово! — Степан глядел строго, карабин стволом вперед висел под правой рукой.
— Ну, Степан, напугал. — Дядь Саша нервно опустил руку на ручку сковороды и следом за тем куском опрокинул всё.
Сковорода мягко брякнула рыбой об пол, и снова тишина сделалась. Колька встал молча от печки, посторонился, присел на край к дядь Саше. Фонарик поправил налобный. Потом выключил его. В избушке совсем темно стало, одна свеча на столе трепетала от холодного воздуха из распахнутой двери, да прогоревшая печка чуть краснела через щели. Степан, бегло глянув по избушке, вошел, поставил панягу на ближние нары, снял суконку. Поверх толстого самовязанного свитера была надета меховая сильно вытертая безрукавка-душегрейка. Развесил все по гвоздям да проволочкам вокруг печки, отвязал от паняги тяжелый полиэтиленовый куль и вынес его на улицу. Достал «Приму», сел на нары, против мужиков. Поднял голову:
— Ну, какая беда занесла в мои края? — Лицо ровное, не сильно приветливое. Закурил.
Колька, явно раздосадованный, толкнул дядь Сашу:
— Скажи... — и, засветив фонарик, присел собрать рыбу с пола.
— По дороге завернули, тебе тут приволокли кое-что, — сказал дядь Саша и тоже растерянно нахмурился.
— Мне? — Степан по-прежнему смотрел хмуро.
— Ну, Москвича завозили на охоту...
Колька, собрав с пола, толкнул боком дверь избушки. Слышно было, как он скребет ложкой пригоревшую сковороду и разговаривает негромко с собакой. Степан, глядя в пол, сосал подмокшую сигарету. Та выгорала неровно, по краю, потом погасла. Степан бросил ее к печке, нашарил в кармашке паняги фонарик и вышел, ничего не сказав. Колька вернулся:
— Ну, бляха, и человек, — зашипел. — Хоть вставай и уходи!
— Да ладно, ты, — глянул на дверь дядь Саша... — Рыбу-то я уронил, сучье вымя... Чего же, новую будем жарить или бог с ней?
Колька сидел на нарах рядом, чесал плохо растущую шерстишку на подбородке и нервно сучил пяткой по полу. Ложечка в кружке тряслась на столе. Проснувшаяся муха с летним жужжаньем кружилась над столом.
— Не знаю... — мотнул раздраженно головой и зашептал:
— Моих тоже в поселке трясут... И что? А-а?
Снаружи послышался скрип снега, и он замолчал. Степан занес мешок, плотно прикрыл дверь, присел к печке, дров подложил. Достал из мешка на стол керосиновую лампу, бутылку-полторашку с керосином, упаковку дешевых сигарет, замотанную в полиэтилен. Он действовал так, будто был здесь один. Развязывал неторопливо бечевку, но вдруг поднял голову и прислушался. Мужики, глядя на него, тоже невольно прислушались — тихо было, печка разгоралась и начинала гудеть... Степан бросил сигареты, строго и почти зло посмотрел на мужиков и, распахнув дверь, снял карабин, висевший на привычном месте на улице. Встал, придерживая дверь, и не упуская из виду окончательно растерявшихся мужиков.
С улицы явственно уже доносился визгливые звуки снегохода. Степан выскочил наружу. Дверь захлопнулась.
— Не понял! — Колька цапнул свое одноствольное ружье, стоявшее в углу, преломил, оно было пустое.
Снегоход подъехал к самой двери, затих было, но, взревев, протянул еще немного к реке, и все смолкло. Колька поставил ружье на место и, надев шапку, открыл дверь.
— Есть кто живой? — раздался осипший от мороза голос Шурки Звягина. — О! Ништяк! Кто это? — сощурился против луча Колькиного налобника.
— Я это! Кто... — одновременно обрадовался и удивился Колька. — Студент! Ты, что ль? Вот охрема, здорово!!
— А Кобяка-то не видели?
Колька молчал растерянно. И тут сам Степан вышел из темноты сзади Студента. С карабином в руках. Стоял, не приближаясь.
— Ого! Степан, ты чего? Студент я... — радостно заорал Студент и повернулся к Поваренку. — У вас тут что, война? Вертак вчера летал... у вас был? Не, Колька, ты-то как тут, екорный бабай?
— Заходите, что ли? — Колька потянулся к двери.
Потихоньку все выяснилось. Пересказали поселковые новости. Наладили лампу на столе. Колька достал из мешка в углу семидесятиградусную гамызу:
— Твоя это, Степан, тебе везли, врежем, что ли?
Он сидел на лавочке напротив Степана, который неторопливо работал у печки. Нарубил топором налимов на порожке, сложил в большую миску, посолил, мукой обсыпал, перемешал... Разобравшись в ситуации, Степан успокоился, но по-прежнему вел себя так, будто он один. Сам все молча делал.
Зимовье было просторное. Дядь Саша сидел за столом у окна слева, Студент справа, Степан у печки. Колька как всегда суетился. Бегал на улицу, принес полмешка картошки, потом еще что-то доставал по просьбе Студента из его нарт.
Пожарили рыбы. Дядь Саша содрал шкуру и нарезал кусками гору замерзших харюзей в миску. Выпили. Даже и Студент дернул Колькиного «сургуча». Сидели, жевали, поглядывая друг на друга, оттепливаясь и отходя маленько душами.
— Ну... что думаешь делать? — спросил Колька, цепляя темно-коричневыми ногтями сигарету из пачки.
— Да что мне думать... соболей вон ловлю...— Степан засунул пальцы в рот, вынул рыбью кость и положил в кучку на клеенку рядом с тарелкой. — Занесешь соболей Нинке? — посмотрел на дядь Сашу. — Обработать бы, там у меня часть замороженные, некогда было высушить.
— Я сделаю, все нормально... — вмешался Студент. Он с дороги метал уже который кусок. — Ты где этих налимов набрал? Вкусные, черти, а я их и не ел никогда!
— На Еловое ходил...
— А-а, доброе озеро, я бывал. «Буран» тебе оставлю. Специально белым выкрасил, чтоб сверху не разглядели. Если с вертака будут искать...
Степан промолчал. Доел кусок. Вытер руки туалетной бумагой. Колька нарвал ее и положил каждому вместо салфеток.
— Мы с дядь Саней дорогу на Якутскую сторону протоптали, можно бригаду собрать, машин пять-шесть... — Колька смотрел на Студента, ожидая его одобрения, но тот не слушал, думая о чем-то своем. — Бензовоз возьмем и попрем. Снегу пока немного, за двое-трое суток до Юдомского креста можно дочапать и там уже по зимнику. Надо только ОМОН этот переждать.
Степан молчал, сидел по привычке на корточках у печки, покуривая в открытую дверку. У него уже не было икры. Студент же, так и не слушал Кольку, помялся, лампу двинул ближе к окну... потом заговорил, обращаясь к Степану:
— Я по мужикам ходил. По нормальным! Разговаривал, хватит терпеть-то это все... И что? Все согласны, всех достало... и никто не пошел. Там делов-то! Разоружим ментовку, прокурорских тоже под замок. Вызываем из Москвы комиссию... требуем открытого разбирательства всего этого дела. Кто вообще во всем этом браконьерстве виноват? Требуем, чтобы лицензии давали на частный промысел нормальный...
— Вы, ребят, если банду какую сколачивать приехали, — Степан спокойно посмотрел на Студента, — то я — пас! Тут за самого себя суметь ответить, а уж за других... да и ментов разоружать... В Москве такие же!
— Ну-у... я не знаю, тогда что... — Студент в растерянности развел руками и с обидой сложил их на груди. Брови сдвинул зло. Но вдруг продолжил, горячась: — Я, когда ОМОН прибыл и это все завертелось, взял карабин и пошел сука, смотреть за ними. Не дай Бог, думаю, что учинят... у Трофимыча-покойника перед этим был. Без балды говорю, мужики, готов был стрелять. И что?! Они ничего особенного не делают, стоят, проверяют машины, я карабин в кусты сунул, подошел: «Здорово, ребята!». Они: «Здорово!» — так на «о» отвечают — «Здорово!». И рожи вроде нормальные. Стою и понимаю, что они — не враги мне. Как стрелять?
— Что ты все стрелять да стрелять?! — нагнув голову и почесывая макушку, неодобрительно буркнул помалкивавший до этого дядь Саша. — Что по-другому нельзя?
— А кстати, кто Гнидюка отмудохал, а? — Колька выпялился на Студента.
— Нашлись люди!
— Ты, что ль, колись? В эфире только об этом и орут...
— Не-е, я там случайно оказался. — Лицо Студента расплывалось в самодовольной улыбке. — Правда. Даже неинтересно было, такой трус, и не вякнул. Трясется: «Ребята бейте, бейте, я не прав! Я не буду! Больше не буду!». И на жену валит... у него жена такая же пышка, и та смелее оказалась, как взревет. Как сирена! Драться полезла!
— Не, ну как было-то? — настаивал Поваренок, булькая по кружкам.
Кобяков тоже заинтересованно смотрел.
— Иду, короче, смотрю — ребята одни знакомые тащат на плечах контейнер с икрой... Что такое? — спрашиваю. Они — пойдем, если хочешь, Гнидюка кормить. Пошли.
— Да какие ребята?
— Тебе, Коля, только прокурором...
— Ну ладно, ладно... А как же он вам открыл?
— Стукнул в дверь погрубее: ОМОН, открывайте! Он и открыл со страху...
— И что?
— Да что-что, говорю, неинтересно было. Ей только рот шарфом замотал, ну и связали их жопами...
— А правда, что ему чего-то засунули... ну... — Колька захохотал и показал, куда засунули.
— Да не-ет... — сморщился Студент.
— Люди говорят! — не унимался Колька.
— Не-ет, связали и на бошку ему контейнер напялили... Ну все в икре, понятно, течет по ним...
— Моя по рации говорит, что шнобель ему на бок свернули и синяк во всю щеку!
— А она откуда знает? — заинтересовался Студент.
— У нас соседка в больнице работает.
— О! — Студент обдумал что-то. — Не знаю, может, потом кто заходил?
— Так, может, все-таки засунули? Ты просто забыл! — заржал Поваренок.
— Ладно, это все неинтересно, тут вот... — Студент глянул на Кобякова. — Что делать? Непонятно... Есть же у нас верховная власть или нет?