— Мирон, не тяни! — Хапа расстегнулся, обнажив тельняшку, и достал карту из-за пазухи. Развернул.
Илья показал.
— Да, это далековато, а другой дороги нет? Через его участок? Как мужиков зовут? — Майор достал блокнот и карандаш.
Жебровский вспомнил их имена, Мирон записал. Подумал о чем-то и, отойдя в сторону, так, чтобы стало видно кабину вертолета, махнул рукой.
— Из Москвы? — спросил вполне добродушно.
— Ну...
— Где живешь?
— На Гоголевском...
Вертолет начал набирать обороты.
— Роскошно. Так какие будут предложения?
— Какие предложения! Есть такса — дело не заводим... — вмешался Хапа.
— Хапа, терпи... человек московский, с понятиями... можно недорого купить хорошее оружие, дивную медвежью шкуру и свободу. — Мирон явно издевался.
— Стоп, стоп! Только оружие и свободу! Все, если что, вот наручники, я ушел. — И Хапа, нагнувшись и придерживая слегка выцветший краповый берет, направился к вертолету.
— Пятерки хватит? У меня случайно здесь деньги...
Мирон смотрел на него, не мигая и ничего не говоря.
— Ну вот, — Жебровский достал пачку долларов, — семь тысяч, больше нет. В Москве если — не проблема.
— О-кей. — Майор взял деньги и небрежно сунул в карман. — За информацию спасибо, вы не против, если мы присовокупим ваши ценные показания к делу? Ну, ни пуха, ни пера!
И он пошел в вертолет.
Дверь захлопнулась. Машина набрала обороты, покачалась и, нехотя оторвавшись, поднялась в воздух.
Жебровский сидел, как оплеванный. Рука, на которую наступил омоновец, пухла и была круглая, как шар. Встал, закрыл дверь, из головы не шли дядь Саша с Поваренком. Получалось — сдал мужиков. Он перебирал в памяти произошедшее и не мог понять, как это вообще получилось. Омоновцы были здесь пятнадцать минут... Увидел дыру в потолке на месте печной трубы. Труба валялась за избушкой. Поставил лестницу, полез наверх, с трудом насадил одной рукой.
Затапливать не стал, опять сел на нары. Голова не соображала. Мысли ползали друг по другу, как опарыш на гнилом мясе, извивались, падали... Такого косматого в упор кончил, а майора сраного испугался. За пятнадцать минут в дерьмо превратили! Мог мужикам навредить? Если они уже дома, то все нормально, отговорятся. А если еще не доехали, стоят сломанные где-нибудь в тайге? Жебровский представил, как омоновцы садятся к ним... валят их на снег... Он потрогал свою опухшую руку... Господи, что за перевернутый мир. Гондоном сделали! На раз!
Он стоял среди зимовья, тряс головой, в которой, как заведенная пластинка, жестким фоном крутилось: «В Канаду! На Аляску! Хоть в Австралию! Валить! Сегодня же!». Он представлял, как в поселке встречает Поваренка: «Как же так, Москвич? Продал? Икрой мы занимаемся? А говоришь, в Москве не все козлы?».
Мысли о Москве трезвили. Он, заставляя себя успокоиться, затопил печку. Достал виски. Правда заключалась в том, что этот его сегодняшний выбор не был случайным, он и был его жизнью. Он всегда так поступал — удобства жизни, собственные затеи всегда были важнее всего. Горевать по этому поводу не имело смысла.
Достал упаковку очень дорогих сигар, неторопливо обрезал одну, протер вискарем. Хотел глотнуть из бутылки, но передумал и спокойно налил в хрустальный стаканчик. И даже как будто улыбнулся внутренне, прислушиваясь к тишине за стенами избушки. Он был здесь один, оружие на месте, все было, как и час назад, и можно было продолжить свою охоту. Денег не жаль, жаль было только медвежьей шкуры.
Это был не просто медведь, это был медведь, которому пары метров не хватило до жизни Ильи Жебровского. Это была проверка его кондиций: руки, психика, оружие — все сработало безупречно — и это было важно! Наглые омоновцы были просто неприятным эпизодом. Раскурил, тянул носом богатый аромат и спокойнее уже думал.
Есть мужики, которые тут живут, у них есть их жизнь, их желания, и они хотят жить по их воле. А есть я, я хочу жить по своей! У меня другие желания и совсем другая жизнь, которую я построил честно, и почему я должен от нее отказываться?! Я сюда не за мужиков воевать приехал! Они вообще никогда не поймут, даже не задумаются, кто я и почему здесь. Почему же я должен помогать им? Кто заставляет меня?
К вечеру он окончательно успокоился и решил остаться.
Вертушка поднялась, второй пилот высунулся из кабины, подзывая Шумакова. Тот указал направление, и через семь минут они зависли над верхней кобяковской зимовейкой, в которой Гена Милютин оставлял записку. С первого взгляда видно было, что оно нежилое. Ни следов, ни вертолетной площадки рядом не было. «Давай!» — махнул рукой Мирон. Бобович выпустил длинную очередь, целясь в окно. Задымилось сразу. Машина стала набирать высоту.
Шумаков опять показал что-то на карте второму пилоту, вертолет начал опускать нос и заваливаться набок в долину Эльгына, одновременно набирая скорость. И тут слева на чистом снежном склоне возникли три темные человеческие фигуры. Их трудно было не увидеть. Вертолет пошел к ним.
— Первый с автоматом! — показал командир, снижаясь и закладывая вираж.
— Кто такие? — спросил Мирон Шумакова, щурящегося вниз.
Тот удивленно пожал плечами. Машина, сбросив скорость, делала осторожный круг. Мужики внизу стояли, глядя на вертушку. Двое махали руками. Шумаков никого не угадывал. Мирон вышел в салон:
— Так, сейчас садимся выше них, Лукашов — старший, Бобович и Дима Остолоп, зайдете сверху аккуратно. Мы здесь повисим! Если что — море огня! Мы поддержим!
Вертолет завис, коснувшись одним колесом склона, бойцы выпрыгнули, и, когда уже набирали высоту, Шумаков узнал:
— Это Семихватский... капитан Семихватский. Он в гражданском просто! — Он тыкал пальцем в иллюминатор. — Первый стоит с автоматом.
— Так! Понял! Нашелся, а с ним кто? Вот эти, что руками машут?
— Не знаю...
Мирон повернулся в кабину:
— Это свои, кажется. Подсядь к ним! — Мирон показывал командиру. — Смотрите, если что...
Сели, вертолет чуть только сбавил обороты, готовый взлететь. Семихватский стоял, нагнув голову от ветра. Студенты отвернулись, обхватив руками рюкзаки. Бойцы как раз подтянулись, сняли с Семихватского автомат, обстучали у всех карманы. Дверь открылась, вышли Мирон и Хапа. Хапа сразу пошел в сторону, из-под винтов, настраивая спутниковый телефон.
— Капитан Семихватский? Отойдем! — кивнул Мирон в сторону.
Они отошли и о чем-то говорили. Мирон время от времени вальяжно раскидывал руки, как будто не понимал что-то... казалось, он отчитывает неумного парнишку. Семихватский, однако, стоял спокойно, отвечал что-то односложно и смотрел на Мирона прямо. Это Мирона злило, он явно лишнего махал руками. Вернулись. Лица жесткие.
— Кто такие? Документы? — Мирон, расставив ноги, встал напротив студентов.
— Они со мной, я же сказал, — повернулся к нему Семихватский.
— Сейчас я задаю вопросы, капитан, обосрался — стой тихо! Документы!
Андрей с Семеном достали паспорта. Мирон, не заглянув в них, передал бойцу.
— Да, брат, плохо дело... — обратился снова к Семихватскому. — Отдайте капитану оружие! — повернулся к Бобовичу.
— А я прошу прощения... — начал Семен почти уверенным голосом и тут же, жестко получив в сплетение, свалился задыхаясь.
Над ним стоял прапорщик Лукашов. По его напряженному лицу плавала улыбка.
— Ты чего делаешь?! — рванул его за плечо и ворот капитан Семихватский.
Ткань, липучки на бронежилете затрещали, но Семихватский с выломленной наверх рукой уже лежал на снегу. Сработали как часы. Два ствола упирались в бок и в грудь капитана Семихватского. Дима Остолоп целился глуповатыми мохнатыми бровями через прицел, Бобович щелкнул предохранителем. Прапор Лукашов, наступив коленом на могучую спину Семихватского, держал руку капитана на изломе. Кровь прапора неровно растеклась в скулы и в виски. Глаза побелели от вскипевшей ярости.
— Вставай, капитан! — взял на себя дело Мирон. — Лукан, отпусти!
Семихватский поднялся. Лицо бледное, ссадина на щеке, сплюнул кровью. Глаза прищурил...
— Извиняй ребят, капитан, привычка у них! Все время ж в работе! Давайте в машину! — Мирон повернулся к студентам. — В самый зад грузитесь!
Бойцы заходили в вертолет. Андрей цапнул в охапку свой рюкзак, потянулся за рюкзаком Семена.
— Ничего, не беспокойся, майор... — Семихватский надел автомат на плечо и не двигался с места.
— Не понял?
— Сами доберемся, — сказал Семихватский твердо.
Андрей посмотрел на него удивленно, а Семен, отвернувшись, сел на свой рюкзак. Мирон качнул головой и, крикнув Хапу, который, размахивая руками, орал что-то по телефону, пошел в вертушку. Андрей обреченно глядел на закрывающуюся дверь. Присел к Семену, тот с бледным несчастным лицом все не мог хорошо вздохнуть. Семихватский стоял, глядя себе на ноги. Потом поднял спокойный чуть прищуренный взгляд вслед удаляющейся вертушке.
— Машина! — заорал Хапа, врываясь через голову Мирона в кабину летчиков. — Разворачивайся, справа осталась!
Он вернулся в салон, схватил свой бронежилет, лежащий на лавке, нацепил и застегнул:
— Приготовились! Воевать будем! Бобович, Остолоп, отставить жрать...
Бойцы, вскрывшие было банку тушенки, застегнулись и приникли к иллюминаторам. Автоматы стояли между ног. Вертолет заложил крутой вираж и зашел сзади. «Урал», гребя перед собой снег, полз в гору на пониженной, черный выхлоп за ним тянулся.
— Что у него в кузове? — спросил Мирон Шумакова.
— Не знаю, «Буран», что ли...
— Белый?!
Шумаков пожал плечами. Летчик завис чуть сзади и сбоку, повернулся к Мирону:
— Тут нигде близко не сядем, лес высокий...
Мирон повернулся к Шумаку:
— Чья машина? Кобяков там может быть?
— Это они завозили Москвича. Не знаю, может, и он!
— Игорек, — положил Мирон руку на плечо командира, — засади-ка килограммчик помидоров у них перед мордой, посмотрим, кто тут катается. Да аккуратно! Если ответят, накрываем. Все готовы? — повернулся в салон.