– Господин генерал, Федор Иванович, поверните назад, – умоляли его офицеры штаба. – Богом просим!
– Убьют ведь, Федор Иванович, – не отставал от него, двигаясь с командиром на вражеский огонь, через мертвых и раненых, генерал-майор Вильбоа. – В начале битвы убьют, Федор Иванович!
– Посмотри на солдат, Андрей Арсеньевич, на офицеров посмотри! – Соймонов гневно кивнул вперед. – Штабелями кладут! – Он перекрикивал какофонию битвы. – С ними я должен быть, с ними! Меншиков с Данненбергом путаницу учинили, Павлов как сквозь землю провалился, вот я и буду распутывать! Некому более! Двум смертям не бывать, одной не миновать! Все под Богом ходим! Убьют – ты командование примешь!
Еще на подходе к Сапун-горе Федор Соймонов решил: не останется он позади, за спинами солдат и офицеров, пойдет за судьбой на английский свинец – и будь что будет! Он – русский офицер: сердце можно вырвать, честь – никогда!
И вот уже первые русские батальоны добрались до подъема. Потрепанные, ополовиненные картечью и свинцом, но не павшие духом, они полезли вверх по глинистому склону Сапун-горы, на обрывчатом карнизе которой насмерть стояли англичане. Деваться врагу было некуда! Да и бежать не имело смысла. Только драться! И тоже теряя силы, но куда меньшим числом, они били и били по наступавшим русским. Тех было в пять раз больше! Они выступали и выступали ротными колоннами из таявшего предрассветного тумана – прямо под огонь англичан! И ничто не могло напугать их! Только выбить, покосить! И в середине наступавших, сдерживая прыть белого жеребца, ехал впереди русский командир.
– Вперед, братцы! – гремел голос генерала над головами пехоты, сверкала поднятая сабля в ослепительных вспышках артиллерийского огня. – За матушку Россию и за государя-императора не пожалеем жизни своей! Впере-е-ед!
Сотни людей – разорванных тел! – уже укрывали подступы к Сапун-горе. Лошадь генерала то и дело шарахалась от взрывов, приседала на задние ноги, потому что снаряды рвались и позади командующего, и впереди него. Штаб следовал за ним, следовал точно к краю пропасти, куда во что бы то ни стало решил броситься генерал, и никто не смел повернуть коня! А из-за спины били свои пушки – и ядра пролетали над головами русских, наступавших в сторону англичан солдат, били в Сапун-гору, срезая камни над королевскими солдатами, выбивая там, на карнизе, полураздетых штуцерников в высоких медвежьих шапках. А вот русские винтовки все еще были бессильны! – не хватало еще шагов пятидесяти, чтобы добраться раскаленному свинцу до захватчика.
Замедлив шаг боевого коня, Соймонов протянул руку своему адъютанту:
– Трубу!
Ему тотчас протянули подзорную трубу, и он грозно уставился на противника, вросшего в карниз Сапун-горы, тоже погибавшего под огнем русских пушек, но стоявшего насмерть. Точно сам рок, думал генерал Соймонов, свел их на рассвете у развалин Инкермана, и пути назад уже не было ни для кого! И сейчас оттуда, с каменного «балкона», на него тоже смотрели в подзорную трубу – и Соймонов знал, кто это был. Генерал Пеннифазер – в белой рубашке и галифе! Даже без сабли! Но каково было его лицо – англичанин ликовал! Лицо его пылало! Скольких врагов он уже уложил – и такой легкой ценой! И вот это ликование и бессилие русского огнестрельного оружия особенно больно ранило сердце генерала Соймонова! И гневом ранило – великим гневом!..
– Снимите его! – не выпуская подзорной трубы из рук, – горячо твердил генерал Пеннифазер. – Сто фунтов тому, кто уложит русского генерала!
Но слышали его немногие – впереди склона и позади рвались ядра русских пушек. Страшно осыпались камни. Английские гренадеры тоже выбывали десятками. А дело еще было за русским свинцом! Вот только подойти ближе, не ткнуться мордой в грязь раньше времени!..
Федор Иванович Соймонов знал, что только чудом еще уцелел со своим летучим штабом среди шквального огня англичан. А роковое течение все несло и несло их к Сапун-горе! Тащило, затягивало в свой неминуемый водоворот! «Ах!» – выдохнул рядом кто-то, генерал Соймонов обернулся и увидел, как адъютант, только что подавший ему подзорную трубу, схватился за грудь и, бледнея и задыхаясь, уже сползал с коня. Его подхватили – и место тотчас занял другой адъютант: помоложе и потоньше. «В аду как в аду! – подумал Соймонов. – Ничего не попишешь!..»
А вслух выкрикнул:
– Где же Павлов?! Куда подевался?! Поляжем мы без него – все поляжем! О чем Данненберг думает, черт бы его подрал!
Андрей Арсеньевич Вильбоа, не отстававший от своего командира, только отрицательно замотал головой:
– Знал бы, Федор Иванович, ответил бы! Чертовщина – одно слово! Конфуз, насмешка, глупость!
– Все – так! – кивнул Соймонов и вновь обернулся к атакующим английские позиции солдатам своей дивизии. – Бейтесь, родные, насмерть бейтесь! – скоро шептал он. – Я с вами! С вами!
Тысячи полторы русских уже карабкались вверх – на самый правый фланг английских позиций. Но размокшая за ночь глина не давала взбираться уверенно и быстро – солдаты ползли, хватались за кусты, подтягивались. Уже в первые пятнадцать минут атаки более полутысячи тел нападавших укрывали гористые подступы к английскими редутам, и еще столько же, с разорванными телами, крича и стоная, звали на помощь. Колыванский полк, оказавшийся впереди Томского, наполовину полег на подступах к Сапун-горе, у Томского выбили только четверть личного состава. Он-то и добрался до подъема в силе! Сзади подходил и поредевший Селенгинский полк.
Русская артиллерия наконец-таки пристрелялась с изрытого английскими ядрами поля между Килен-балкой и Сапун-горой: пушки выбивали самих англичан, калечили коней артиллерии, сносили походные шатры. Гренадеры Пеннифазера сражались стойко, но их ряды тоже заметно таяли. Так долго продолжаться не могло – нужна была подмога!
– Огонь, английские черти, огонь! – в белой рубашке, забрызганной кровью убитого адъютанта, разорванного русским ядром, на каменистом карнизе рычал генерал Пеннифазер. Он сжимал в руках свою подзорную трубу, то и дело прикладывая ее к правому глазу. – Огонь!..
Увидев подлетевшего к нему ординарца, мигом спрыгнувшего с коня, Пеннифазер вцепился ему в мундир:
– Отвечайте, Уокер, где Кадрингтон и Буллер?! Где они?!
– На подходе, сэр! – заорал ординарец, стараясь перекричать артиллерийскую канонаду. – Скоро будут! Сэр, это еще не все!..
– Что еще?
– Сюда идут свежие русские полки!
Генерал побледнел.
– Откуда?!
– От развалин Инкермана!
– Так и знал! – сжав кулаки, прошептал генерал Пеннифазер. – Так и знал… Кто принес весть?
– Гонец генералов Бентинка и Кемпбела. Они тоже идут к нам на помощь! Но русские уже близко!
– Сколько их?
– Тысяч пятнадцать, не менее, так мне передали!
Пеннифазер оттолкнул от себя ординарца:
– Мчитесь навстречу Кадрингтону и Буллеру, скажите, что я продержусь не более получаса! Скажите, треть моих людей убита, еще одна треть – ранена. У меня заканчиваются силы. Мчитесь, Джон, мчитесь быстрее ветра!
И когда адъютант ветром полетел по карнизу, Пеннифазер вздохнул – и тяжело, и с облегчением одновременно. В этот час его спасала исключительно позиция, которую они занимали! Сзади – скала, в спину им не ударят! Но силы его не бесконечны! Только бы продержаться до подхода своих частей, выстоять!..
Русские солдаты ползли в гору. Ноги разъезжались по глине, руки срывались с камней. Матюгались, взывали к Господу. Все подмога!
– Не боись, кузнечик! – с хрипотцой вырвалось у Ивана Журавлева. – Давай руку! – Он подтянул молодого солдатика, державшегося за камень. – Кто сробел, тот и в лужу сел! Верно, Гаврила Никитич?
– Верно, сукин ты сын! – откликнулся коломенский человек-гора, которому и винтовка со штыком мала казалась. Все они, с ног до головы перепачканные глиной, осторожно ползли вверх. – Доберусь я до них, англичан проклятущих! Ох, доберусь! Что буду с ними делать – страшно подумать! На ломти резать стану! Строгать буду, мать их!
Над их головами гремела канонада. А еще били со стороны бухты пароходы «Владимир» и «Херсонес» – они палили по каменистому карнизу, туда, откуда подступали свежие дивизии генерала Броуна и герцога Кембриджского. По две бригады в каждой – восемь тысяч бойцов! И еще рвался в бой генерал Кэткарт с двумя бригадами. Еще четыре тысячи!
И все это в первые полчаса сражения, когда отряд генерала Соймонова оставался уже поредевшим и частью обескровленным. Но не потерявшим боевой дух! Напротив, умытый кровью, он рассвирепел и ожесточился на противника…
В эти самые минуты за горой, на дороге, ведущей от Инкерманского монастыря, показалось огромное воинство. Сверху их было видно! Оно ползло сюда – к месту битвы. Наверняка спешило! Это войско мог вести только один человек – запоздавший к началу боя генерал Павлов. Сотни людей потянули головы влево, когда один за другим солдаты стали кричать: «Наши идут! Подмога, братцы! На-аши-и иду-ут!».
Федор Соймонов и офицеры его штаба одними из первых увидели на дороге русские полки.
– Что ж так долго, Прокофий Яковлевич! – с досадой хрипло вырвалось у Соймонова. – Где ж тебя носило, генерал?! Скорее же, скорее!
В это самое мгновение Федора Ивановича обожгло и повело в сторону. Он едва удержался в седле. Его обожгло в боку – и саднящее жжение это только распалялось. Соймонов сразу даже и не сообразил, что случилось. И только когда оторвал руку от тела, увидал на ладони и пальцах кровь. «Ранен?! – молнией пронеслось у него в голове. – Да серьезно ли?..» Его и прежде брал на прочность басурманский свинец – ничего, выжил! Но в глазах уже темнело, он вцепился что есть силы в уздечку и, тяжело выдохнув, теряя силы, повалился на конскую холку. Его уже покидало сознание, когда он, через пальбу и гром взрывов, услышал отчаянный голос ординарца: «Генерал ранен! Федор Иванович!..» Его звали и другие голоса, а потом ушли и они…
Мало кто, кроме штаба, обратил внимание на генерала – все жадно выглядывали отряд Павлова на дороге. Соймонова, без сознания, положили на носилки. Командование немедленно принял генерал-майор Вильбоа.