Горы отбирать…
Гладко вписано в бумаге,
Да забыли про овраги,
А по ним ходить…
На Федюхины высоты
Нас пришло всего три роты,
А пошли – полки!..
Стишок сразу разлетелся по всей русской армии. В нем было главное: голая правда, подмеченная и пережитая великим участником сражения, которое оказалось кровопролитным и совершенно ненужным!
Пятого августа началась пятая усиленная бомбардировка Севастополя. Она длилась до 8-го числа. В эти дни, когда восемьсот орудий союзников беспрерывно, день и ночь, били по Севастополю, защитники теряли ежедневно от девятисот до тысячи человек убитыми и ранеными. Огонь, но уже слабее, продолжался попеременно до 24 августа. В худшие дни ежедневные потери составляли до 500 человек. Но город продолжал сражаться и отстаивать свою независимость. Сдаваться никто не желал. А 25 августа началась шестая бомбардировка города-крепости. Тогда и замолчали батареи Малахова кургана. Город лежал в развалинах. 27 августа союзники двинулись на штурм и встретили отпор небывалой силы. Но судьба героического Севастополя уже была практически решена. Не было более черноморского города, не было самой крепости. И нечего оставалось защищать. Камни и трупы – вот все, что осталось от Севастополя.
Тридцатого августа союзники вступили на развалины и пепелище.
Оставшиеся русские войска отступили к северном берегу Большой бухты. За 11 месяцев осады русские потеряли убитыми 83 000 человек, союзники – 70 000. И хотя русские солдаты готовы были драться до конца, отстаивая Крым, дальнейшие битвы уже не имели никакого смысла. Ни для одной, ни для другой стороны.
Это был конец войны. Через несколько месяцев штабс-капитан Алабин, уже с орденом Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом за битву под Инкерманом на груди, получит еще и орден Святого Станислава 2-й степени с мечами за отличие, оказанное в защите Севастополя. И уезжая домой, будет вспоминать и о ротном капитане Алексее Черенкове, который скончался в госпитале, и о друге Павле Гридневе, погибшем на одном из севастопольских бастионов, и о спасителе своем, солдате Иване Журавлеве, которого более не видел. И о многих других боевых товарищах, что легли в суровую крымскую землю. Все это будет потом…
14
На других участках Восточной войны были успехи: на Кавказе русские взяли мощную турецкую крепость Карс, на Балтийском море англичане и французы побоялись штурмовать Кронштадт и ушли восвояси. Но было ясно: кампания, длившаяся три года и унесшая жизни сотен тысяч людей разных национальностей, проиграна.
Франция была удовлетворена исходом войны, но не Англия! До самого конца Парламент не хотел прекращения Восточной войны и желал новых побед для своей империи.
Газета «Таймс» заносчиво писала: «Хорошо было бы вернуть Россию к обработке внутренних земель, загнать московитов в глубь их лесов и степей». А бывший премьер-министр Великобритании, лидер палаты общин и глава Либеральной партии Джон Рассел заявил на очередном собрании сразу после взятия Севастополя: «Нам необходимо теперь же вырвать клыки у медведя! Пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушен, не будет в безопасности Константинополь, не будет мира в Европе!».
А вот что в ответ писал русский поэт Федор Тютчев: «Давно уже можно было предугадывать, что эта бешеная ненависть, которая с каждым годом все сильнее и сильнее разжигалась на Западе против России, сорвется когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал… Это весь Запад пришел выказать свое отрицание России и преградить ей путь в будущее».
Унижение подписывать постыдный для России мир досталось молодому царю Александру Второму. Парижский конгресс открылся 13 февраля 1856 года в столице Франции. Россия одна представляла свою сторону, на другой стороне были Османская империя, Англия, Франция, Австрия, Сардиния, и нейтральной стороной выступила Пруссия.
Наполеон Третий торжествовал – он отомстил за своего дядю и поднял престиж первого президента Франции выше облаков! Все пункты Венского трактата 1815 года, по которым наполеоновскую Францию союзники уничтожили и растоптали, были стерты. Воистину, история Европы оказалась переписана заново и Россия получила по заслугам. Только англичане жалели, что не добились большего в этой войне!
Им по-прежнему было мало.
Но России оказалось достаточно, по самое горлышко! Она не просто ничего не приобрела в этой затянувшейся бойне, которую так опрометчиво развязала, но отказывалась от былых завоеваний. Как, например, от протектората над Валахией, Молдавией, Сербией и Южной Бессарабией. От Аладских островов в Балтийском море. В обмен на турецкий Карс России возвращали развалины Севастополя, но он более не имел права иметь статус военного города. Никакого гарнизона, никаких укреплений, никакой артиллерии. По Парижскому договору Россия более не имела права иметь на Черноморском побережье крепости, вообще какие-либо вооруженные силы, включая флот. Так Османская империя становилась отныне абсолютной хозяйкой в Черном море! Босфор и Дарданеллы были закрыты для России раз и навсегда. «Верховенство в Европе, – как позже напишет один европейский философ, – отныне перешло из Петербурга в Париж». Представители России, граф А.Ф. Орлов и бывший посол в Лондоне Ф.И. Бруннов, которым выпало ставить свои подписи за царя, везли в Петербург скорбный документ. Россия отныне практически попадала в изоляцию относительно всех главных держав Европы. Ей показали козу и выставили вон за порог. И молодой царь, зная это, ждал общеевропейскую мировую с тяжелым сердцем. Но он, будучи человеком умным, знал и другое: впереди было еще унижение в своей стране. Правящая династия Романовых оказалось политическим банкротом, втянув свой народ в катастрофу, и ей это обязательно должны будут припомнить!
Глава третьяНовое назначение
Поволжское предание говорит, что Митрополит Московский и Киевский Алексий, причисленный впоследствии к лику святых, чтимых нашей церковью, проезжая Волгой в Золотую орду, посетил жившего близ устья реки Самары благочестивого пустынника и, взирая на счастливое местоположение окрестностей, предрек существование большого города в этой местности и блистательную ему будущность.
1
Весна 1866 года выдалась поздняя, оттого в первых числах еще вовсю мела февральская метель. Волжская, степная, колючая. Попробуй, поборись с нею! Да еще ночью, на открытом пространстве. Благо, что морозы стали отступать. По ледяному покрову Волги, плотно укрытому снегом, тяжело шла тройка, тащила громоздкие сани. Возница лишь изредка вскидывал хлыст. Пассажир был один – важный господин! Да гора чемоданов, что сразу становилось ясно – переезжает человек на новое место жительства, ищет свою землю обетованную! Бровастый, с густыми усами, пассажир кутался в шубу и все глядел на заснеженную даль. Сани приближались к левому берегу великой реки. Впереди по холмам уже поблескивали многочисленные огоньки домов, были видны купола церквей на фоне синего неба.
– Так это и есть Сызрань? – спросил пассажир у возницы.
– Именно так, барин! – вполоборота ответил возница. – Она самая! Тут мы на ночлег и остановимся! У меня батька отседова! Хорош городок, но ваша Самара-то получше будет: помноголюднее, пошумнее, позадиристей!
– Это я люблю, когда позадиристей, – пассажир разглядывал берега реки. – Сам не тихий. – Прищурил глаз на спину возницы: – Скажи, любезный, вот на этом бы месте да мосток через Волгу перебросить. Как думаешь? Река самая великая в Европе, а до сих пор ведь ни одного толкового моста не возвели!
– Мосток?! Через Волгу?! – вполоборота усмехнулся извозчик. – Шутник вы, барин!
– Отчего же шутник, любезный?
– Да нет, мосток сочинить – дело хорошее! – качнул головой возница. – Вот кабы, барин, по щучьему велению можно было бы!..
Весело скрипели полозья, сырой ветерок тихонько завывал над белым ледяным пространством. Мерцали звезды над головой.
– Не веришь, значит?
– Да кто ж его перебросит-то? – снисходительно рассмеялся возница. – Через нашу-то Волгу-матушку?! Мосток! Через Волгу и птица летит – устает! И рыба плывет – дохнет! Садись на лодочку и плыви – иначе никак! – Он весело хмыкнул. – Вот и весь разговор!
– Смейся, смейся! – снисходительно кивнул пассажир.
– Осерчали, что ли, барин?
– Была печаль! – откликнулся пассажир. – Смотреть, любезный, всегда наперед надобно. Коли с оглядкой на все жить, лучше сразу в шкуры наряжаться и вокруг костра приплясывать! Мосток был бы тут кстати! – он плотнее запахнул воротник шубы, стал очень серьезным. – Нужен мост через Волгу, еще как нужен! – Это пассажир говорил уже скорее самому себе. – Как бы торговле тогда руки развязали! Скольким бы людям помогли! Да будет волжский мост рано или поздно, – он сцепил пальцы в кожаных перчатках; размяв кисти рук, уверенно кивнул. – Обязательно будет!
Пассажиром был сорокадвухлетний Петр Владимирович Алабин, штабс-капитан в отставке, коллежский советник, чиновник с немалым опытом работы на государственной службе. Не думал он ехать в Самару, в другом городе хотел служить и не исключал, что всю жизнь, но так получилось. Полгода назад по распоряжению сверху расформировали Вятскую удельную контору, а управляющего этой конторой, которым он служил последние несколько лет, имея заботу о сорока тысячах крестьян, вызвали в Петербург для нового назначения.
А уезжать так не хотелось! Давно, за прошедшие восемь лет, появились и друзья, и оброс он семьей, ему верили и его любили, а тут надо было бросать всех и вся и ехать в места, совсем для него чужие. Одна радость – на Волгу! И удача, что с небольшим, но повышением: Петр Владимирович ехал занять место управляющего Самарской палатой государственных имуществ. Но этой радости и удачи было так мало! Ведь сердце оставалось там, в Вятке, и болело за этот город, где он на неопределенное время оставлял свою семью: жену Варвару, сыновей Ивана и Андрея, дочерей Елену, Машеньку, Ольгу и Сашу. Она родилась всего два месяца назад, и он переживал за нее, эту кроху, более чем за всех других детей. Слишком живо было воспоминание о несчастной Варечке, названной в честь Варвары Васильевны. Вторая их дочь прожила всего два года и умерла от коклюша в Вятке. Он помнил лицо жены на похоро