– Взвод, думаю, вооружить можно, – улыбнулся в усы Петр Владимирович. – Сами будете покупать, Мария Петровна, или нам, ветеранам, это дело доверите?
– Могу и сама, – бойко ответила кареглазая Мария.
Она была самой темненькой изо всех дочерей, самой норовистой, во всем похожей на отца.
Варвара Васильевна, стоявшая в дверях, улыбнулась:
– Пусть лучше военные покупают, Машенька, доверься им. А то тебе, девушке, еще чего-нибудь не то продадут…
– Вот-вот, – кивнул Петр Владимирович. – Ружьишек охотничьих, к примеру. – Он переглянулся с женой, тоже улыбнулся. Развернул газету. – Хотя и охотничьи ружья там сейчас бы тоже не помешали! Командир сербской армии генерал Черняев и за них бы нам поклонился. Другое не пойму, – уже иным тоном, не поднимая на жену и дочь разом потемневших глаз, заговорил он. – Сколько же Михаила Григорьевича можно еще мытарить? – Встряхнул газету. – Туда ведь эшелоны должны с оружием идти! – Петр Владимирович посмотрел-таки на жену – она хорошо знала его настроения. – Сколько можно дипломатией с волками заниматься? Они ведь только и ждут, когда ты руку подставишь или горло откроешь. Так ведь уже было, и не раз! – Он покачал головой. – Не разумею!
– Ладно, не кипятись, – подойдя к нему, села рядом жена. Потянула его руку от газеты, взяла в свою. – Будем надеяться, его императорское величество знает, что делает.
– Будем, Варварушка, будем, – глубже откидываясь на спинку дивана, вздохнул Алабин. – Надеждой жив человек…
А из Сербии вести приходили одна хуже другой. Говорили, что армия генерала Черняева терпит одно поражение за другим, а потом и того хуже, что это уже и не армия вовсе, а разрозненные отряды гайдуков-партизан, которые треплют турецкие части, за что те платят сторицей, вырезая мирное население. Сербская армия не справлялась с теми задачами, которые ставила перед собой, да и не могла справиться. А кадровых русских офицеров было слишком мало в ее рядах, чтобы войну сделать войной, а не хаотичными партизанскими вылазками.
Многие русские офицеры, надеявшиеся на скорую и торжественную победу, хлебнув лиха, возвращались домой, понимая всю профессиональную несостоятельность сербской народной армии.
В конце зимы вернулся домой Иван Петрович Алабин – разом повзрослевший, сухой лицом, без прежнего румянца, с глазами, блестевшими лихорадочно и устало. Дома устроили пир. Девчонки тянули молодого офицера за рукава, тащили его танцевать.
– Полил турецкой кровушки? – спросил Ивана отец.
– Полил, – кивнул тот.
– Напился славы?
– Вдоволь, – вновь кивнул тот.
– И каково?
– Сыт, – улыбнулся двадцатилетний возмужавший сын. – Теперь слово за царем-батюшкой. Ты был прав, отец: нам одним без него на Балканах делать нечего. Подождем. Турки лютуют – так долго продолжаться не может.
В эти дни выжидал и надеялся на лучшее и царь Александр Второй. Еще в октябре прошлого года Россия выдвинула Порте ультиматум, в котором требовала двухмесячного перемирия в войне с Сербией. К тому времени сербская армия была в плачевном состоянии, славянские селения оставались под ударом днем и ночью, и башибузуки свирепствовали безнаказанно и особо жестоко. А 20 октября Александр Второй выступил в Кремле перед сановниками с намерением отстаивать свою точку зрения любыми путем и дал приказ мобилизовать двадцать дивизий. Турция приняла ультиматум, война приостановилась. Одиннадцатого декабря в Константинополе состоялась конференция, на которой Россия предложила дать автономию Болгарии, Боснии и Герцеговине. Но уже 23 декабря Порта внезапно приняла на манер западных держав первую Конституцию, в которой заявляла о равенстве вероисповеданий на ее территории. На первый взгляд, всем показалось, что это прорыв. Но тут же Порта заявила, что в связи с принятой Конституцией она не принимает решений Константинопольской конференции, и балканские славяне остаются, как и были, ее подданными, а между строк читалось – бесправными холопами. Константинопольская конференция завершилась 20 января нового, 1877 года полным провалом для российской дипломатии. От турков в конечном итоге не получили ничего. Заявление русского посла, графа Игнатьева, что Порте придется отвечать, если она предпримет военные шаги против Сербии и Черногории, не возымело никакого действия. В «Московских ведомостях», невзирая на лица, так и написали в те дни: «Это – полное фиаско, которого можно было ожидать с самого начала!».
– Каковы подлецы, – с нервным смехом говорил князь Николай Николаевич Романов с глазу на глаз своему венценосному брату Александру в Зимнем дворце. – А ты хотел с ними, басурманами, кашу варить! Сладкая вышла каша?
– Не забывайся, Николя, – строго и на нервах отвечал ему старший брат. – Император – я.
– А что ты на меня сердишься, Алекс? – пожимал плечами кадровый военный, уже генерал. – Да их в морду без предисловий надо было бить! По носу-таки! – Он сжал крупный кулак, привычный к палашу. – В рыло их турецкое, в их поганое рыло!
Николая Николаевича с детства готовили к военной и полководческой карьере. С рождения он был приписан к лейб-гвардии Саперного батальона и уже восьмилетним мальчиком в офицерском мундире вышагивал рядом с матерыми офицерами и солдатами по плацу Зимнего. В Крымскую войну был награжден Святым Георгием 4-й степени, был с братом Александром при Инкермане, сам командовал всеми инженерными работами по укреплению Севастополя на северной его стороне. Для Николая Романова, ненавидевшего хитрости дипломатии, война была не шуткой!
Он был одним из тех крупных и влиятельных офицеров России, кто продавливал идею войны с Турцией, желая добиться реванша за бесславную Крымскую кампанию, которая тяжелейшим грузом лежала и на его сердце. Теперь, в полные сорок пять лет, он прекрасно понимал, каким бездарным было командование в той войне, когда он молодым офицером гарцевал на белом жеребце, вдыхая пушечную гарь, тянувшуюся с полей Инкермана, и безумно нравился самому себе! Именно ему теперь хотелось перекроить историю, вернуть России былую гордость! И он чувствовал в себе эти силы!
– Вот что, друг мой Николя, – сказал ему брат Александр, – я давно вижу, как ты бесишься. Но помни, если война начнется, тебя командовать и отправлю. И погляжу тогда, так ли ты хорош в деле, как и на словах. – Император покачал пальцем перед носом младшего брата. – Помни об этом!
– Да хоть сейчас, ваше величество, – вспыхнув, довольный, ответил Николай Николаевич. – Хоть сию минуту!
В феврале 1877 года Россия договорилась-таки со своим давним врагом по Крыму – Великобританией. Самовольные действия турок перестали устраивать всех. «Наконец, сейчас не времена Мехмеда Второго, пора бы и прислушаться к цивилизованному миру!» – остроумно и тонко заметил премьер-министр Великобритании Бенджамин Дизраэли. В составлении Лондонского протокола, где заметно урезались права Турции, участвовали пять европейских держав, втайне и явно ненавидевшие друг друга, но каким-то невероятным образом решившие сложить эту политическую мозаику вместе. «Великими державами», как они назвали себя на этом форуме и каковыми являлись на самом деле, были Россия, Великобритания, Франция, Германия и Австро-Венгрия. Россия до последнего не хотела этой войны, такова была политика Александра Второго, боялась ее и Франция. Побитая пруссаками в 1870 году, ненужная Англии, с которой ее лишь случайно во время Крыма свела судьба, она трепетала перед нарастающей мощью Германии и лишь в России, с которой прежде так часто жила в мире, видела своего возможного спасителя. Зато очень желал русско-турецкой войны Бисмарк, железный канцлер новой объединенной вокруг Пруссии Германии. Он знал, вступи Россия в войну с Турцией, Франция останется практически без защиты! Англия также хотела столкнуть лбами Россию и зарвавшуюся Порту – ее лозунг был известен: «Разделяй и властвуй!».
Лондонской протокол был подписан пятью великими державами 31 марта 1877 года, а уже 12 марта Порта откликнулась на этот документ. Отклонив все пункты протокола, Турция заявила буквально, что сей документ является «противным достоинству турецкого государства».
– Когда боги хотят наказать кого-то, они лишают того разума, – узнав о реакции Порты, сказал в тот день Бисмарк. – Возблагодарим за это решение судьбу, благоволящую к германцам!
Это решение Порты означало то, что она готова вступить в войну с Россией без поддержки Англии и Австро-Венгрии, которые примут выжидательную позицию. И Германии, и Франции было плевать на Турцию, им надо было разобраться друг с другом. Чего Турция никак не желала понимать, так это собственную техническую отсталость, ведь она до времени питалась жирными подачками англичан и французов, совсем не модернизируя свою промышленность, и никак не учитывала те стратегически важные реформы, которые произошли в России – и в промышленности, и в военном деле, и обществе в целом.
22 марта Россия официально объявила войну Турции, и четыре державы поддержали ее в этом решении. В Кишиневе прошел военный парад, епископ Кишиневский и Хотинский Павел прочел манифест Александра Второго и провел торжественный молебен за победу русских и поражение ее врагов.
Русские дивизии, мобилизованные заранее, готовы были отправиться на Балканы.
Для всех государств, подписавших Лондонской протокол, Балканская война являлась только политикой. Холодной и расчетливой. Решением корыстных вопросов. И только для русского народа, воистину переживавшего за славян-единоверцев, это была война народная.
Война зла с добром, света с тьмой.
Та война, которую ждали и которой избежать было нельзя. Как нельзя предавать самого себя. В воздухе уже носилась древняя фраза: «Так хочет Бог!»
3
Тем временем в Самаре дела гласного городской думы Петра Алабина шли своим чередом. В феврале он выступал за поставку осветительных материалов для самарских тюрем и воинских заведений. Посоветовал на заседании думы повесить портрет ярославского купца 1-й гильдии Константинова в богадельне, построенной на его средства и переданной в ведение города.