— Из-за меня? — вскинулся тот. — Из-за меня?
— Пожалуй, что так, — медленно ответил Петр Петрович, ему не хотелось разговаривать. — Из-за тех пяти червонцев.
— Я, как только жалованье… — начал было Черкас.
— Я вам не напоминаю вовсе, — прервал его Петр Петрович, — держите сколько хотите. Только деньги казенные. Когда пришлось отдавать, их не хватило.
— Вас уволили, Петр Петрович? — вскричал Черкас.
Петр Петрович посмотрел на него с полным недоумением.
— Меня? Уволили? С чего вы взяли? Я же сказал вам, я в отпуску. Мне отпуск дали. На месяц.
— А деньги как же? — нетерпеливо спросил Черкас.
— Деньги? Какие деньги? Ах, эти… Ваши пять червонцев? Ну, их покрыли. Это ведь мелочь. Я четырнадцать рублей дал, еще собрали. Это мелочь.
— Петр Петрович! — сказал Черкас и даже приложил руку к сердцу. — Мне так совестно, что из-за меня…
Но Петр Петрович снова его прервал:
— Пустяки. Да это и не из-за вас, а для здоровья. Мне надо отдохнуть. То есть это они так говорят, я что-то не замечал. Но почему ж и не отдохнуть?
Черкас был взволнован. Он поглядывал на Петра Петровича, на часы, переминался с ноги на ногу. Он явно чувствовал себя виноватым, а тон Петра Петровича еще больше смущал его. А Петр Петрович был совершенно спокоен, даже закрывал глаза — не то от солнца, не то от легкой скуки. Спокойствие его не было деланным. Он просто хорошо знал, что перед Черкасом вовсе не следует раскрывать душу. Он вообще не собирался делать это ни перед кем. Да он и сам еще не знал своих чувств. Он сознательно старался не думать о вчерашнем, на время вычеркнуть это из жизни. Он понимал, что ему, действительно, нужно спокойствие, как для того, чтобы понять, что произошло вчера, так и для того, чтобы попробовать осознать то большое, что вошло в его жизнь и перед чем все остальное могло навсегда отступить в тень.
— Разрешите, я посижу с вами, — сказал Черкас, решив, очевидно, пожертвовать тем делом, из-за которого он смотрел на часы.
— А, пожалуйста, — равнодушно ответил Петр Петрович и слегка отодвинулся, чтобы дать ему место.
— Скажите, Петр Петрович, — с искренним участием, и вовсе не подчеркивая этого участия, спросил Черкас, — вы давно себя плохо чувствуете?
— Я? — переспросил Петр Петрович. — Я себя хорошо чувствую.
— Но вот вы говорите, что вам надо отдохнуть. Значит, вы переутомились.
— Это не я говорю. Это они говорят. Сослуживцы.
— А вы сами ничего, ничего не чувствуете?
— Нет.
— А может быть, вам все-таки к доктору пойти, Петр Петрович? Так, для проверки.
— Я был у доктора, — терпеливо повторил Петр Петрович то, что уже один раз говорил Черкасу. — Он мне пешком велел ходить побольше и лекарство пить. Я со службы и на службу всегда пешком хожу и гуляю еще, и лекарство тоже пью. Зачем я еще к нему пойду?
— Ну, мало ли, — неопределенно, но настойчиво ответил Черкас. — Может быть, за последнее время в организме что-нибудь произошло.
— Чему там происходить, — скучая, возразил Петр Петрович. — Я бы почувствовал. Скучно это, Аполлон Кузьмич, — о здоровье разговор. Давайте о чем-нибудь другом.
— О чем прикажете, — быстро ответил Черкас. — Рассказать вам что-нибудь?
— Нет, зачем рассказывать. Все равно одно и то же. Лучше так поговорим.
— На отвлеченную тему, — подхватил Черкас, пытаясь быть веселым. — Можно и на отвлеченную. Что вас интересует?
Петр Петрович закрыл глаза, помолчал, будто обдумывая что-то, и, вдруг оживившись, спросил:
— Вот скажите, Аполлон Кузьмич, вы тогда в пивной очень верно мое состояние описали, когда вы говорили о человеке, который взял деньги просто так, — значит, вы многое можете понять, — вот скажите мне, отчего бывает человеку так скучно? Вы не шутите, мне все равно не смешно, я вас серьезно спрашиваю. Скуку вы очень хорошо описали, а вот откуда она берется?
Черкас пожал плечами и сощурился.
— Как вам сказать, — медленно ответил он. — Это или очень просто, или очень сложно. Скучно, потому что скучно. Пожалуй, для скуки объяснения нет.
— Да, — вздохнул Петр Петрович и опять полузакрыл глаза, — не утешили.
— Конечно, — продолжал Черкас, — живем скучно. Но скука приходит и от веселой жизни. Может быть, дела настоящего нет.
— Как будто про меня этого сказать нельзя, — усмехнулся Петр Петрович. — Я всю жизнь работаю.
— Не скажите, Петр Петрович, — осторожно ответил Черкас, — тут не в работе дело, а в том — какая работа.
— Всю жизнь я одним делом занимался, — сказал Петр Петрович, — я и знаю его и люблю.
— И все-таки вы могли ошибиться. Человек выбирает свое дело случайно, иногда ему кажется, что оно даже вполне ему подходит. И все же мало кто не ошибается. Потом уж поздно, даже подумать бывает поздно, а в конце концов выходит, что всю жизнь занимался не тем, чем бы мог.
— Вот как вы рассуждаете, — протянул Петр Петрович. — А еще нет ли какой причины?
— Уж не знаю, — чуть-чуть раздражаясь, ответил Черкас. — Просто, может быть, звоночек услыхали?
— Какой звоночек? — открыл глаза Петр Петрович.
Черкас смешался, чего с ним никогда не случалось. Он встал и сказал фальшивым голосом:
— Мне надо бежать, Петр Петрович. Я и так опоздал.
— Какой звоночек? — строго переспросил Петр Петрович.
— Я вам потом как-нибудь расскажу, — нетерпеливо ответил Черкас. — Мне теперь некогда.
— Ну, одна минута — ничего, — настойчиво сказал Петр Петрович, задерживая его руку в своей. — Какой звоночек?
Черкас хотел даже вырвать свою руку, но Петр Петрович держал ее крепко и пытливо смотрел ему в глаза. Черкас отвел глаза и пробормотал:
— Да нет, что вы… Так говорится только… ну, знаете, у кого-нибудь сердце заколет, он схватился за него, а ему и говорят: «Первый звоночек». В шутку, конечно.
— А-а… — протянул Петр Петрович и отпустил руку Черкаса.
— Но это я так, я пошутил, — сказал Черкас быстро. — Это, знаете, в старое время говорили тоже: «Время о душе подумать».
С Черкасом случилось что-то очень странное. Он во второй раз сегодня смешался, чувствуя, что после одной неловкости он сделал другую. Петр Петрович внимательно посмотрел на него и тихо сказал:
— Что же вы не уходите, Аполлон Кузьмич, вы ведь торопились.
— Я бы не хотел, чтобы вы меня плохо поняли, — запинаясь, ответил Черкас.
— А зачем я буду вас плохо понимать, — возразил Петр Петрович. — Как вы сказали, так я и пойму. До свиданья, Аполлон Кузьмич.
Черкас пожал плечами, помялся, но не нашел слов и удалился.
Петр Петрович посидел еще на скамейке один, закрыв глаза. Он не думал о словах Черкаса. Они прошли мимо него. Он сказал: «А-а!» — не потому, что испугался или согласился с Черкасом, а потому лишь, что своим звоночком актер переносил объяснения причин скуки в иную совсем область. Эта область Петра Петровича сейчас не волновала и даже не интересовала. Когда начали затекать ноги, он встал и пошел домой.
Дома ничего не изменилось, конечно, разве только в опасливых и до того взорах домашних замелькало теперь какое-то недоверие, испуг, вопрос. Петр Петрович не знал, что Елизавета утром была у Лисаневича и что родным теперь все известно, и слегка удивился новому выражению их глаз. Он все прекрасно видел, напрасно они надеялись скрыть что-нибудь от него. Но это его не трогало.
Он выпил чаю, походил по комнатам. Ему предложили снова прогуляться. Это показалось ему бессмысленным: все ходить по улице без цели да сидеть в саду. Он стал придумывать себе занятие. Собственно говоря, день его был не заполнен оттого, что он не был на службе. От этой мысли он перешел к мыслям о сослуживцах. Он вспомнил Райкина и Геранина, их отношение к нему, проводы в коридоре, которые они ему устроили, пожелания и взгляды. Другие отошли как-то в сторону. Вместе с тем его заинтересовало вдруг, как прошел в распределителе день без него — первый день за несколько лет. Он решил пойти к мальчикам, как он всегда называл Райкина и Геранина, посмотреть на них, обрадовать их своим приходом и заодно узнать все о распределителе. Час был уже подходящий.
Мальчики жили вместе на окраине города в небольшом домишке. Петр Петрович с трудом разыскал их — адрес их был у него записан, как и все адреса сотрудников распределителя. Подходя к их дому, он еще издали услышал игру на мандолине. Очевидно, окно было раскрыто и грустный всегда Райкин упражнялся после службы.
Когда Петр Петрович вошел в их комнату, они оба вскочили и выпучили на него глаза. Они были так удивлены, что даже не поздоровались.
— Чего вы? — ласково спросил Петр Петрович. — Делать мне нечего, я и пришел к вам, принимайте гостя.
Но мальчики не двинулись с места и как будто чего-то не понимали.
— Ну, — нетерпеливо сказал Петр Петрович, — сесть-то хоть дайте. Живете ведь у черта на рогах.
Райкин пододвинул ему стул и растерянно взглянул на товарища. Тот погрозил ему незаметно кулаком, а сам постарался выдавить улыбку, что было ему нетрудно, так как он улыбался всегда, и сказал:
— Это мы от радости, Петр Петрович. Соскучились очень, а когда повидали бы, не знали. И не ждали мы, что сами придете к нам.
— Один день не видали, а уже соскучились? — усмехнулся Петр Петрович.
Мальчики снова смущенно переглянулись и промолчали.
— Ну, что на службе было? — усевшись, спросил Петр Петрович.
— Да, что ж, — тихо ответил Геранин. — Ничего не было особенного. Как всегда.
— Попало вам от Анатолия Палыча?
— За что? — удивился Геранин.
— Ну, как обычно. За суету вашу.
— Да нет, что же, — не понимая шутки и отчего-то поеживаясь, ответил Геранин. — Как всегда.
— Что вы скучные какие?
Мальчики промолчали. Петр Петрович вздохнул и уже равнодушно спросил:
— Ну, а остальные как?
Мальчики словно боялись чего-то, боялись, может быть, невпопад ответить, не понять вопроса или сказать не то, что нужно. На этот раз ответил Райкин:
— И все то же… ничего…