про
бу
ждать
ся
Я проснулась, но все равно грежу. В грезах вижу красные губы и нежные пальцы, вижу глаза, сотни глаз, чувствую воздух и злость и смерть.
Я вижу сны Эммелины.
Она здесь.
Поселившись в моей голове, она притихла. Успокоилась, замкнулась. Спряталась от меня, от всего мира. Ее присутствие меня тяготит; она затухает, ее разум медленно разлагается, оставляя за собой гниющий след. И мне тяжело. Я не способна нести этот груз, не важно, сколь сильной меня сделала Иви, я неспособна, несовместима. Во мне недостаточно места, чтобы вобрать оба наших разума. Эммелина слишком могущественна. Я тону в ее разуме, я в нем тону, я
вдыхаю,
когда моя голова снова показывается на поверхности.
Втягиваю в легкие воздух, молюсь, чтобы глаза открылись, а они издевательски хохочут. Глаза хохочут над легкими, которые задыхаются от боли, отдающей в позвоночник.
Сегодня здесь какой-то мальчик.
Не один из тех, что заходят обычно. Не Аарон, не Стефан и не Хайдер. Новенький, его я раньше не видела.
Я просто стою рядом, но понимаю, что он напуган.
Мы находимся в просторной комнате, полной деревьев. Рассматриваем белых птиц, птиц с золотыми макушками вроде короны. Мальчик смотрит на этих птиц так, словно никогда раньше ничего подобного не видел. Он вообще на все смотрит с неприкрытым удивлением. Или страхом. Или сожалением. И до меня доходит: он просто не знает, как скрывать эмоции. Каждый раз, когда мистер Андерсон переводит на него взгляд, мальчик задерживает дыхание. Каждый раз, когда смотрю на него я, он сильно краснеет. Когда с ним заговаривает мама, он запинается.
– Что думаете? – обращается мистер Андерсон к маме.
Он пытается говорить шепотом, но комната столь велика, что в ней слышится эхо.
Мама наклоняет голову к мальчику. Изучает его.
– Сколько ему сейчас? Шесть? – Она не ждет ответа. Качает головой и вздыхает. – Неужели так много времени прошло?
Мистер Андерсон смотрит на мальчика.
– К несчастью.
Я бросаю на него беглый взгляд, на мальчишку, что стоит рядом, и вижу, что он напрягается. Из глаз брызжут слезы, больно даже смотреть. Невыносимо. Я ненавижу мистера Андерсона до глубины души. Не знаю, почему он нравится маме. Не знаю, как он вообще может нравиться. Мистер Андерсон ужасный человек и постоянно обижает Аарона. Если честно… теперь мне кажется, в этом мальчике есть что-то от Аарона. Что-то в его глазах.
– Привет, – шепчу я, разворачиваясь к нему лицом.
Он сглатывает застрявший в горле комок, с трудом. Вытирает краем рукава слезы.
– Привет, – пытаюсь я снова. – Я – Элла. А тебя как зовут?
И тут мальчик поднимает глаза. Сочного темно-синего цвета. Это самый печальный мальчик из всех, что я встречала, грустно даже смотреть на него.
– Я А-Адам, – тихо произносит он.
И снова краснеет.
Я беру его за руку. Улыбаюсь.
– Давай дружить? Не переживай из-за мистера Андерсона. Его никто не любит. Он ко всем плохо относится, честно.
Адам смеется, хотя глаза все еще красные. Его рука дрожит.
– Не знаю, – шепчет он в ответ. – Ко мне он очень плохо относится.
Я сжимаю его руку в знак поддержки.
– Не переживай. Я тебя защищу.
И тут Адам мне улыбается. Улыбается настоящей улыбкой. А когда мы в конце концов поднимаем взгляд, на нас смотрит мистер Андерсон.
И он злится.
Внутри меня жужжащий улей, куча звуков, которые истребляют мысль, поглощают разговор.
Мы мухи – слетаемся, роимся – глаза навыкате, косточки хрупкие, нервно машем крылышками, летим навстречу воображаемым судьбам. Мы швыряем свои тельца в стеклянные проемы манящих окон, страстно желая попасть в обещанный по ту сторону мир. День за днем мы таскаем за собой поломанные крылья, глаза, органы, запертые в четырех стенах; а все выходы – открытые ли, закрытые – от нас ускользают. Мы надеемся, нас спасет легкий ветерок, уповаем на шанс увидеть солнце.
Проходят десятилетия. Скапливаются столетия.
А наши помятые тельца все так же носятся по воздуху. Мы продолжаем швырять себя навстречу обещаниям. Из раза в раз одно и то же – есть в этом однообразии какое-то безумие, в этом повторяющемся однообразии, однообразии, обесценивающем наши жизни. И лишь за пару секунд до смерти мы осознаем: окна, в которые мы бились, – зеркала.
Кенджи
Прошло четыре дня.
Четыре дня – и все по-прежнему. Джей так и не проснулась. Близнецы называют это комой, я же называю сном. Предпочитаю верить, что Джей просто очень сильно устала. Ей нужно выспаться, и она поправится. Не устаю повторять это всем вокруг.
Она поправится.
– Она просто устала, – говорю я Брендану. – А когда проснется, то обрадуется, что мы не пошли без нее за Джеймсом. Все наладится.
Мы сидим в ТП, сокращение для тихой палатки. Довольно глупое название, потому что тишиной здесь и не пахнет. ТП – комната отдыха, по умолчанию. Такое «место для сборищ» тире «игровая», где люди, живущие в Прибежище, расслабляются по вечерам. Я стою в зоне кухни, облокотившись на шаткую стойку. Брендан с Уинстоном и мы с Ианом ждем, когда закипит электрический чайник.
Чай.
Идея Брендана, кто бы сомневался. По какой-то причине в «Омеге пойнт» мы ни разу не смогли получить чай. Пили только кофе, и то – строго порционно. И лишь когда перебрались в Сектор 45, до Брендана дошло, что можно пить чай. Но даже тогда он не был столь воинственно настроен.
Зато здесь…
Брендан решил, что заливать чай нам в глотки каждый вечер – его прямая обязанность. Кофеин ему не нужен – способность управлять электричеством всегда поддерживает тело в тонусе, – но, по его словам, он любит чай, поскольку его успокаивает сам ритуал чаепития. Теперь мы собираемся по вечерам и пьем чай. Брендан добавляет в свой молоко. Уинстон капает виски. Мы с Ианом пьем просто так.
– Я прав? – снова вступаю я, поскольку мне никто не отвечает. – Ну, то есть кома, по сути, всего лишь долгий сон. Джей поправится. Девушки ее полечат, и она поправится, все будет хорошо. И у Джеймса с Адамом все будет хорошо, понятное дело, ведь Сэм их видела, и она говорит, у них все нормально.
– Сэм их видела и сказала, что они были без сознания, – говорит Иан, открывая и закрывая ящички в шкафу. Потом он находит то, что искал – длинную пачку печенья, – и разрывает обертку. Не успевает вытащить печеньку, как Уинстон все отбирает.
– Печенье для чая, – резко говорит он.
Иан сердито смотрит в ответ.
Мы все переводим взгляд на Брендана, который, похоже, подзабыл, на какие жертвы мы пошли ради него.
– Да, Сэм сказала, что они были без сознания. А еще она сказала, что они выглядят здоровыми. И живыми.
– Точно. – С этими словами я показываю пальцем на Брендана. – Спасибо. Здоровыми. Живыми. Существенный момент.
Брендан забирает спасенную пачку печенья из протянутой руки Уинстона и начинает так уверенно расставлять тарелки и приборы, что приводит нас в замешательство.
– Великолепно, правда? – спрашивает он, не поднимая головы.
Мы с Уинстоном обмениваемся озадаченными взглядами.
– Великолепно? – Иан выдергивает ложечку с подноса и пристально ее изучает. – Вряд ли. Хотя, наверное, вилки и всякая такая фигня – довольно прикольно, далеко зашел прогресс.
Брендан хмурится.
– Я говорю о Сэм. О ее способности видеть на таком большом расстоянии. – Он выдергивает ложечку из рук Иана и возвращает ее на поднос. – Выдающаяся способность!
Вообще-то именно сверхъестественная способность Сэм видеть на больших расстояниях убедила нас в угрозе со стороны Андерсона. Несколько дней назад – когда мы только узнали, что ребят похитили – она, вооружившись первичными данными и исключительным упорством, смогла засечь местоположение Андерсона на нашей старой базе в Секторе 45. Сэм потратила на поиски четырнадцать часов без перерыва, и, хотя у нее не получилось установить визуальный контакт с другими детьми главнокомандующих, она смогла увидеть отдельные моменты, увидеть Джеймса и Адама – единственных, по факту, о ком я переживал.
– Согласен, Сэм крута, – признаю я и потягиваюсь, облокотившись на прилавок. – Мы возвращаемся туда, откуда я начал: с Адамом и Джеймсом все будет хорошо. Джей скоро очнется и тоже будет чувствовать себя прекрасно. Мир мне задолжал, пусть исполнится хотя бы это.
Брендан с Ианом обмениваются взглядами. Уинстон снимает очки и медленно протирает их подолом рубашки.
Электрический чайник щелкает и выпускает пар. Брендан бросает парочку чайных пакетиков в настоящий заварник и наполняет его фарфоровый живот кипятком. Затем оборачивает вокруг заварника полотенце и передает Уинстону, и уже вдвоем они несут все в уголок, который в последнее время мы застолбили для себя. Ничего особенного, так, кучка стульев и пара журнальных столиков посередине. В других местах в комнате кипит какая-то деятельность. Все тусуются, общаются.
В одном углу Нурия и Сэм погружены в диалог. Касл тихо переговаривается с Соней и Сарой. С тех пор как в Прибежище официально был объявлен режим изоляции, каждый из нас тут провел не один час. Вокруг много всего происходит, а нам не разрешают покидать лагерь. Нельзя никуда ходить, нельзя ничего предпринимать, ни по какому поводу. Во всяком случае, пока. Просто ждем, когда очнется Джей.
Здесь, естественно, есть еще туча народу, но я начинаю узнавать лишь отдельных личностей. Киваю в знак приветствия парочке людей, которых знаю по имени, и плюхаюсь в мягкое, потертое кресло. Пахнет кофе и старым деревом, мне начинает нравиться. Формируется заведенный распорядок. Брендан, как обычно, расставляет на кофейном столике чашечки, ложечки, крохотные тарелочки и салфеточки, свернутые треугольником. Маленький кувшинчик для молока. Он очень, очень серьезно к этому относится. Поправляет печенье, которое разложил на тарелке, и разглаживает бумажные салфетки. Иан каждый вечер пялится на него с одинаковым выражением лица – как будто Брендан свихнулся.