Я узнаю комнату, инструменты, стены. Даже запах… спертый воздух, искусственная лимонная отдушка, хлорка и ржавчина. Леденящий душу страх заползает в меня, сначала медленно, а потом охватывает меня целиком.
Я снова на базе в Океании.
Внезапно мне становится плохо.
Я на другом краю света. На расстоянии международного полета от моей семьи, не кровной, а избранной, опять в доме ужаса, в котором выросла. Не помню, как я сюда попала, и не знаю, какую разруху оставил напоследок Андерсон. Не знаю, где мои друзья. Не знаю, что стало с Уорнером. Знаю одно: все ужасно, ужасно неправильно.
Теперь мой страх иного рода.
Мои похитители – Андерсон? Эта женщина? – очевидно, что-то со мной сделали, ведь я не чувствую свои силы, как обычно. Впрочем, в этой ужасной ситуации есть нечто обнадеживающее. Я просыпалась в кандалах уже не раз, со счета сбилась сколько, и каждый раз выбиралась. Выберусь и сейчас.
По крайней мере, я не одна.
Здесь Эммелина. Насколько я могу судить, Андерсон и понятия не имеет, что она со мной.
Тишину разрушает многострадальный вздох.
– Кстати, а зачем ее будить? – интересуется женщина. – Почему нельзя провести процедуру, пока она спит?
– Не я придумал правила, Татьяна. Тебе прекрасно известно, что, согласно протоколу, при инициации перехода испытуемый субъект должен находиться в сознании.
Беру свои слова обратно.
Беру свои слова обратно.
Чистый, неподдельный ужас пронзает меня насквозь, одним ударом развеивая былую уверенность. Надо было сразу догадаться: они попытаются сделать со мной то, что в первый раз не смогла закончить Иви.
Накативший приступ паники почти меня выдает.
– Две дочери с абсолютно идентичным ДНК, – вдруг говорит Татьяна. – Кто-то другой решил бы, что это невероятное совпадение. Но у Иви всегда наготове план Б.
– С самого начала, – тихо произнес Андерсон. – Она проследила, чтобы под рукой был дублер.
Такого удара я не ожидала.
Дублер.
Доходит, я была всего лишь дублером. Запаской, которую держали взаперти. Резервная система на случай, если все остальное выйдет из строя.
В случае опасности разбить стекло.
Мне приходится собрать всю волю в кулак, чтобы лежать спокойно, чтобы сдержать порыв и не сглотнуть вдруг ставшие комком в горле эмоции. Даже теперь, даже лежа в могиле, моя мать умудряется сделать мне больно.
– Нам крупно повезло, – говорит женщина.
– Безусловно, – отвечает Андерсон, однако в его голосе сквозит напряжение.
Напряжение, которое я только сейчас начинаю распознавать.
Татьяна принимается болтать.
Она рассуждает, как умна оказалась Иви, поняв, что кто-то препятствует ее работе; как умна она оказалась и сразу поняла – именно Эммелина исказила результаты процедуры, которую она со мной проводила. По словам Татьяны, Иви всегда знала, что опасно привозить меня на базу в Океанию – и опасность, по ее словам, заключалась в физической близости Эммелины.
– В конце концов, – продолжает Татьяна, – девочки почти десять лет не контактировали. Иви беспокоилась, что Эммелина попробует выйти на связь с сестрой. – Пауза. – И она вышла.
– К чему ты ведешь?
– Я веду к тому, – медленно начинает Татьяна, словно разговаривая с ребенком, – что ситуация опасна. Ты не думаешь, что в высшей степени неразумно снова помещать девочек под одну крышу? После случившегося в прошлый раз?
В груди дает ростки глупая надежда.
Ну, конечно.
Тело Эммелины где-то рядом. А вдруг то, что голос сестры исчез из моей головы, вовсе не связано с ее неминуемой смертью? А вдруг мне кажется, будто она далеко, потому что она передвинулась? Ведь есть шанс, что с момента возвращения в Океанию обе части ее сознания воссоединились. А вдруг я так слабо чувствую Эммелину, потому что она пытается достучаться до меня из своего резервуара – как и в прошлый раз?
Я не одна, говорю я ей. Ты не одна.
– Ты знаешь не хуже меня, это была единственная возможность, – заявляет Андерсон Татьяне. – Мне нужна помощь Макса. Ранения были очень серьезными.
– Похоже, в последние дни ты без помощи Макса и шагу ступить не в состоянии, – сухо отрезает она. – И я не одна считаю, что твои потребности становятся помехой.
– Не дави на меня, – тихо произносит он. – Не лучший день.
– А мне все равно. Намного безопаснее было бы провести всю процедуру в Сорок пятом секторе, за тысячи миль от Эммелины. И не забывай, нам пришлось тащить сюда и мальчишку. Очень неудобно. То, что тебе так срочно понадобился Макс, потешить тщеславие – совсем иная история, она имеет отношение и к твоим ошибкам, и к твоей глупой выходке.
Повисла тишина, тяжелая и густая.
Понятия не имею, что происходит у меня над головой, могу лишь представлять, как эти двое прожигают друг друга взглядом.
– Иви питала к тебе слабость, – в конце концов говорит Татьяна. – Всем известно. Всем также известно, как легко она прощала твои оплошности. Но Иви больше нет. И все было бы уже дважды закончено, если бы не постоянные попытки Макса сохранить тебе жизнь. Только остальные уже теряют терпение.
Андерсон не успевает ответить, как распахивается дверь.
– Ну? – Новый голос. – Все готово?
Впервые Татьяна смягчила тон.
– Боюсь, она еще не проснулась.
– Тогда буди, – в голосе слышны требовательные нотки. – Мы выбиваемся из графика. Всех детей уже испортили. Нужно еще взять оставшихся и как можно скорее прочистить им мозги.
– Сначала выясним, что им известно, – торопливо вставляет Андерсон. – И кому они могли рассказать.
Тяжелые шаги, быстрые и твердые, уже в комнате. Я слышу какую-то суету, короткий вдох.
– Хайдер поведал мне кое-что интересное, когда твои люди притащили его сюда, – тихо начинает мужчина. – По его словам, ты застрелил мою дочь.
– Я действовал из практических соображений, – отвечает Андерсон. – Пришлось вывести из строя и ее, и Кишимото.
Мне потребовалась вся моя выдержка, до последней капли, чтобы не закричать.
Кенджи.
Андерсон застрелил Кенджи.
Кенджи и дочь этого человека. Должно быть, он говорит про Назиру. Бог мой. Андерсон застрелил Кенджи и Назиру. Из чего следует, что этот человек…
– Ибрагим, иного выхода не было. – Каблуки Татьяны застучали по полу. – Да и наверняка она в порядке. Ты ведь знаешь, у них есть девушки-целительницы.
Верховный главнокомандующий Ибрагим пропускает ее слова мимо ушей.
– Если моя дочь не вернется ко мне живой, – злобно чеканит он, – я лично извлеку твой мозг из черепной коробки.
Дверь с грохотом захлопнулась за ним.
– Буди, – велит Андерсон.
– Это не так просто… Прописан алгоритм…
– Я повторять не стану, Татьяна! – кричит Андерсон, его эмоции просто зашкаливают. – Буди немедленно! Я хочу, чтобы все закончилось.
– Парис, тебе нужно осты…
– Я пытался ее убить несколько месяцев назад. – Раздается звяканье металла. – Я всем вам твердил, что надо закончить начатое. Мы сейчас в такой ситуации – и Иви мертва – только потому, что никто меня тогда не послушал. А следовало бы.
– Ты бесподобен, – смеется Татьяна; смех, правда, вялый. – Вообразил, что у тебя есть полномочия убить дочь Иви… Парис, ты идиот.
– Убирайся! – кричит Андерсон, весь на взводе. – Не нужно мне дышать в спину. Иди, проверь лучше свою невзрачную дочь. А об этой я сам позабочусь.
– Взыграли отцовские чувства?
– Выметайся.
Татьяна не произносит больше ни слова. Я слышу, как сначала открывается, потом закрывается дверь. Слабый звук, лязг металла и звон стекла. Не знаю, что там делает Андерсон, но сердце дико колотится. Злого, негодующего Андерсона нельзя недооценивать.
Следовало бы догадаться.
Внезапно я чувствую ужасную вспышку боли и кричу. Страх заставляет глаза открыться.
– Я подозревал, что ты притворяешься.
Андерсон грубо выдергивает скальпель из моего бедра. Я сдерживаю крик. Не давая и шанса перевести дух, он снова зарывает скальпель в мою плоть, глубже. Я кричу в агонии, легкие почти схлопываются. Когда он наконец выдергивает скальпель, от боли я практически в обмороке. Я задыхаюсь, грудь так сдавливает, что невозможно дышать.
– Я надеялся, что ты услышишь этот разговор, – преспокойно говорит Андерсон, сделав паузу, чтобы вытереть скальпель о свой белый халат. Кровь очень темная. Густая. Картинка перед глазами то выводится в фокус, то туманится. – Я хотел, чтобы ты узнала: твоя мать была далеко не глупа. Она понимала: что-то пошло не так. Она не разобралась, где именно процедура дала сбой, зато сообразила, что инъекции не дали нужного эффекта. А заподозрив, что дело нечисто, приготовила план. На непредвиденный случай.
Я все еще ловлю ртом воздух. Боль в ноге обжигает, туманит разум.
– Ты же не думала, что она была глупа? – Андерсон почти смеется. – Иви Соммерс не сделала ни одной глупости за всю свою жизнь. Даже умирая, она придумала план, как спасти Оздоровление, потому что именно этой цели была посвящена вся ее жизнь. Вот этот план, – с этими словами он тычет мне в рану. – Ты. Ты и твоя сестра. Вы были работой всей ее жизни, и она не собиралась спускать все коту под хвост.
Я не понимаю, пытаюсь выговорить я.
– Я знаю, что не понимаешь. Конечно, не понимаешь. Ты же не унаследовала гениальность своей матери. У тебя никогда не было ее мозгов. Нет, тебя всегда рассматривали лишь в качестве марионетки, с самого начала. Тебе одно нужно понять: теперь ты принадлежишь мне.
– Нет, – выдыхаю я, тщетно сражаясь со своими оковами. – Нет.
Чувствую, как одновременно и жжет, и колет. Введенный препарат вызывает такую мучительную боль, что мое сердце почти забывает биться. Кожа покрывается обильным потом. Волосы липнут к лицу. Внезапно меня парализует, я будто падаю, я – в свободном падении, ввергаюсь в самые холодные глубины ада.
Эммелина, кричу я.
Веки дрожат. Я вижу Андерсона, взгляд его темных глаз неспокойный. Он смотрит на меня так, словно наконец-то поместил меня туда, куда всегда хотел поместить, и я понимаю, что он воодушевлен. Я чувствую его счастье. Хотя не знаю, как я это понимаю. Могу судить лишь по тому, как он стоит, как он меня разглядывает. Он доволен.