шено.
Ясно, однако, что прежде оно использовалось по полной.
Продвигаясь дальше, вглубь помещения, я замечаю стабильное лиловое свечение, льющееся откуда-то неподалеку. Заворачиваю за угол и вижу его источник.
Поперек всей лаборатории в идеальную прямую линию выстроились восемь стеклянных цилиндров, каждый высотой с комнату и шириной с рабочий стол. В пяти из них человеческие тела. Три цилиндра в конце пустуют. Лиловый свет исходит из цилиндров; по мере приближения я понимаю, что тела подвешены в воздухе, связанные исключительно этим светом.
Трех юношей я не узнаю. Одна девушка мне тоже незнакома. Зато другая…
Я подхожу ближе к резервуару и вздыхаю.
Валентина.
– Что ты здесь делаешь?
Я круто разворачиваюсь, поднимаю винтовку, целясь в направлении голоса. И опускаю оружие, увидев лицо Андерсона. Вмиг всепроникающее тепло покидает мой мозг.
Ко мне возвращается разум.
Мой разум, мое имя, мое положение, мое место – мое постыдное, неблагонадежное, безрассудное поведение. Страх и ужас заполняют меня. Как я объясню то, чего сама не понимаю?
Лицо Андерсона остается каменным.
– Сэр, – быстро реагирую я, – эта молодая женщина – дочь Верховного главнокомандующего Южной Америки. Как слуга Оздоровления, я посчитала своим долгом ей помочь.
Андерсон не сводит с меня взгляда. Наконец интересуется:
– А как ты узнала, что эта девушка – дочь Верховного главнокомандующего Южной Америки?
Я встряхиваю головой.
– Сэр, мне было… что-то вроде видения. Когда я стояла в коридоре. Она сказала, что она Валентина Кастильо и что ей нужна помощь. Она знала, как меня зовут. И сообщила, куда идти.
Андерсон выдыхает, явно расслабляясь.
– Это не дочь главнокомандующего Оздоровления, – тихо произносит он. – Тебя ввело в заблуждение тренировочное упражнение.
Чувство стыда с новой силой ввергает меня в жар.
Андерсон вздыхает.
– Мне очень жаль, сэр. Я решила… я решила, что просто обязана ей помочь, сэр.
Андерсон вновь смотрит мне в глаза.
– Понятно.
Я держу голову прямо, но от позора внутри все горит.
– И? – продолжает он. – Что ты подумала?
Андерсон жестом показывает на выстроившиеся в ряд стеклянные цилиндры, на выставленные внутри фигуры.
– Я думаю, что экспозиция просто прекрасна, сэр.
Андерсон едва сдерживает улыбку. Подходит на шаг ближе, изучает меня.
– Прекрасная экспозиция, да неужели…
Я сглатываю возникший в горле комок.
Его голос меняется, становится нежным. Мягким.
– Ты ведь никогда меня не предашь, правда, Джульетта?
– Так точно, сэр, – быстро отвечаю я. – Никогда.
– А ну-ка скажи мне, – велит он, поднимая руку к моему лицу. Костяшками пальцев слегка касается моей щеки, ведет по линии подбородка. – Ты умрешь за меня?
Мое сердце колотится в груди.
– Так точно, сэр.
Он берет мое лицо в свои руки, водит большим пальцем, нежно поглаживая, по подбородку.
– Ты пойдешь на все ради меня?
– Так точно, сэр.
– И все же ты умышленно меня ослушалась. – Он опускает руку. Внезапно лицо словно холодеет. – Я приказал подождать снаружи. Я не приказывал где-то бродить. Я не приказывал с кем-то разговаривать. Я не приказывал думать самостоятельно или спасать кого-то, кто заявляет, что нуждается в спасении. Разве не так?
– Именно так, сэр.
– Ты позабыла, что я – твой хозяин?
– Никак нет, сэр.
– Лжешь! – кричит он.
Сердце буквально выскакивает из груди. Тяжело сглатываю. И молчу.
– Спрашиваю последний раз. – Он сверлит меня взглядом. – Ты позабыла, что я – твой хозяин?
– Д-да, сэр.
У него загораются глаза.
– Мне напомнить тебе, Джульетта? Напомнить, кому ты обязана жизнью? И кому обязана преданно служить?
– Да, сэр, – отвечаю, задыхаясь.
От страха меня мутит. Лихорадит. От жара покалывает кожу.
Из внутреннего кармана пиджака Андерсон извлекает нож. Осторожно его раскрывает, в неоновом свете поблескивает металл.
Он вкладывает рукоять в мою правую кисть. Потом берет мою левую и изучает ее, держа обеими руками, прочерчивая линии на моей ладони, обводит контур моих пальцев, гладит шрамы на костяшках. Ощущения, прекрасные и ужасные одновременно, пронизывают меня насквозь.
Он мягко нажимает на указательный палец. И смотрит мне прямо в глаза.
– Этот, – говорит он. – Отдай его мне.
Сердце выпрыгивает из груди. Потом убегает в пятки. Колотится где-то внутри.
– Отрежь. Положи мне на ладонь. И будешь прощена.
– Да, сэр, – шепчу.
Трясущимися руками я прижимаю лезвие к нежной коже у основания пальца. Нож такой острый, что мгновенно разрезает плоть, и с приглушенным криком боли я вдавливаю его сильнее, запнувшись, лишь когда чувствую сопротивление. Нож доходит до кости. Тело взрывается слепящей болью.
Я падаю на одно колено.
Повсюду кровь.
Задыхаюсь, испытываю рвотные позывы, отчаянно сдерживаю подступившую к горлу – то ли от боли, то ли от страха – тошноту. Так плотно стискиваю зубы, что болевые разряды бьют прямо в мозг, этот отвлекающий маневр очень кстати. Чтобы зафиксировать окровавленную руку, мне приходится прижать ее к грязному полу, и с отчаянным криком я прорезаю кость.
Нож, выпав из дрожащей руки, падает на пол. Указательный палец еще болтается на ладони, висит на полосочке плоти, и быстрым, резким движением я его отрываю. Меня так адски трясет, что я едва стою на ногах, тем не менее умудряюсь переложить палец на протянутую ладонь Андерсона и лишь потом валюсь на землю.
– Хорошая девочка, – спокойно произносит он. – Хорошая девочка.
Это все, что я слышу, а затем теряю сознание.
Кенджи
Мы оба еще с минуту не можем оторвать глаз от кровавой картины, потом Уорнер внезапно расправляет плечи и выходит. Я засовываю пистолет за пояс и мчусь за Уорнером, не забыв закрыть дверь. Не хочу выпускать скорпионов.
– Эй, – кричу я ему вдогонку, – ты куда собрался?
– Ищу Касла.
– Отлично. Дело хорошее. Только, может, в следующий раз, вместо того чтобы молча уходить, ты бы сообщал что, черт возьми, происходит? Мне за тобой бегать не нравится. Унизительно как-то.
– Твоя личная проблема.
– Ну да, ну да… Хотя вроде бы личные проблемы у нас по твоей части, – парирую я. – У тебя же, если мне не изменяет память, таких проблем наберется примерно пара тысяч? Или миллионов?
Уорнер бросает на меня мрачный взгляд.
– Тебе бы со своими психическими закидонами разобраться, прежде чем мои критиковать.
– Эй, и как это понимать?
– Даже бешеный пес может учуять твое безнадежное, разбитое состояние. Ты не в том положении, чтобы судить меня.
– Прости, что?
– Кишимото, ты врешь самому себе. За напускным безразличием скрываешь истинные чувства, паясничаешь, а тем временем копишь эмоциональный мусор, который не желаешь анализировать. Я, по крайней мере, не прячусь сам от себя. Я знаю, в чем мои просчеты, и я их принимаю. А тебе… – продолжает он, – тебе, наверное, следует обратиться за помощью.
У меня глаза лезут на лоб, аж больно.
– Шутишь? Это ты-то советуешь мне просить о помощи? Что происходит? – Я смотрю в небо. – Я уже помер? Попал в ад?
– Я хочу знать, что творится у вас с Каслом.
От удивления я застываю.
– Что? – Я пытаюсь собраться с мыслями. – О чем ты? У нас все нормально.
– За последние пару недель ты сквернословил чаще, чем за все время, что я тебя знаю. Что-то не так.
– Нервничаю, – оправдываюсь я. Ситуация начинает меня напрягать. – А когда нервничаю, я могу и ругнуться.
Уорнер качает головой.
– Это совсем другое. Ты испытываешь сильнейший стресс.
– Ого! – От удивления я приподнимаю брови. – Очень надеюсь, что тебе не пришлось воспользоваться своей (открываю кавычки) суперсилой считывать эмоции (закрываю кавычки), чтобы это выяснить. Ясен пень, я сейчас весь на нервах. Мир летит к чертям собачьим. Список того, что меня бесит, просто огромен, я даже со счета сбился. Мы по уши в дерьме. Джей исчезла. Адам переметнулся на сторону противника. Назиру подстрелили…
Уорнер пытается что-то сказать, я ему не даю.
– …и буквально пять минут назад девушка из Прибежища – ха, смешно, жуткое названьице – пыталась тебя прикончить, а я прикончил ее. Пять минут назад. Поэтому да, точно, я испытываю сильнейший стресс, гений ты наш.
Уорнер пренебрежительно мотает головой.
– Ты намного чаще используешь нецензурную брань, когда тебя раздражает Касл. Похоже, выбор слов напрямую зависит от ваших взаимоотношений. Почему?
С трудом удерживаюсь, чтобы не закатить глаза.
– Не то чтобы эта информация относится к делу, но мы с Каслом пару лет назад заключили своего рода сделку. Он считал, что моя типа чрезмерная зависимость от ненормативной лексики угнетает способность конструктивно выражать эмоции.
– И ты пообещал попридержать язык.
– Ага.
– Ясно. Похоже, ты отказался выполнять условия соглашения.
– Тебе-то что? Зачем мы вообще об этом говорим? На нас только что напал кто-то из Прибежища. Нужно найти Сэм и Нурию, разузнать, кто эта девушка, ведь она явно из лагеря, а они-то точно в кур…
– Можешь сообщить Сэм и Нурии все, что душе угодно, – вставляет Уорнер. – Мне надо пообщаться с Каслом.
Что-то в его тоне меня пугает.
– Зачем? – уточняю я. – Что происходит? Почему ты на нем зациклился?
Уорнер в конце концов останавливается.
– Потому что, – снисходит он до объяснения, – Касл со всем этим как-то связан.
– Что? Исключено. Не может быть.
Уорнер молчит.
– Да ладно, чувак, не сходи с ума. Касл, конечно, не идеален, но он бы никогда…
– Эй! Что случилось, черт возьми? – К нам бежит запыхавшийся Уинстон. – Я услышал выстрел из вашей палатки, пришел проверить и увидел… увидел… Что стряслось? – Голос Уинстона срывается на крик. Он напуган.