Нравственный распад постепенно распространялся и на офицерский корпус. Первые добровольцы, горячие патриоты и идейные, бескорыстные сподвижники Л. Г. Корнилова, были уже повыбиты. Нынешнее офицерство состояло из новых людей, частью пленных или перебежавших из Красной армии, из мобилизованных в освобожденных от большевизма областях и из приезжавших с Украины, Грузии и окраинных государств. Прежние лозунги остались, но внутреннее содержание их стало другим. Прежний дух отлетел от армии. Не ощущалось и внутренней спайки между офицерами и солдатами.
Мобилизуемые принудительно крестьяне и рабочие интересовались прежде всего программой Добрармии. Ощутившие на своей шкуре грубую неправду большевистских обещаний, народные массы, разбуженные политически, хотели видеть в Добрармии прогрессивную силу, противобольшевистскую, но не контрреволюционную. Программа Корнилова была ясна и понятна; по мере же успехов Добрармии программа ее становилась все более неясной и туманной. Идея народоправства не проводилась решительно ни в чем. Даже мы, старшие начальники, не могли теперь ответить на вопрос: какова же в действительности программа Добрармии даже в основных ее чертах? Что же можно было сказать о деталях этой программы, как, например, в ответ на вопрос, часто задававшийся мне шахтерами Донецкого бассейна: каковы взгляды вождей Добрармии на рабочий вопрос? Смешно сказать, но приходилось искать добровольческую идеологию в застольных спичах и речах, произнесенных генералом Деникиным по тому или другому случаю; простое сравнение двух-трех таких «источников» убеждало в неустойчивости политического мировоззрения их автора и в том, что позднейший скептицизм и осторожность постепенно аннулировали первоначальные обещания. Никаких законоположений не было; ходили слухи о том, что что-то пишется в тиши кабинетов; нас же, полевых работников, постоянно сталкивавшихся с недоумениями и печалями населения, ни о чем не спрашивали и даже гневались, когда мы поднимали эти вопросы…
В конце апреля красная конница Думенко перешла в наступление от Великокняжеской, направлением на Батайск. Предпринявший контроперацию Врангель разгромил Думенко и отбросил его на восток от Великокняжеской. Положение Май-Маевского, предоставленного собственным силам, становилось все более тягостным, он едва держался. Я получил задание сосредоточиться около Матвеева Кургана и прикрыть отход Май-Маевского. 2 мая мы стали сосредоточиваться у Харцизска с целью приступить к исполнению директивы и идти к Матвееву Кургану.
В ночь на 4 мая Врангель вызвал меня к аппарату, спрашивая о состоянии корпуса; я доложил, что люди и особенно конский состав очень переутомлены, но, если мне дадут несколько дней отдыха, можно было бы вновь пуститься в рейд, дабы не отдавать Каменноугольного района. Врангель предоставил мне свободу действий, а Май-Маевскому разрешил отступать, предоставляя ему выбрать момент для этого по его усмотрению. 4 мая я отправился к Май-Маевскому в Иловайскую.
— Мой корпус уже несколько отдохнул, — сказал я ему. — Я готов поддержать вас. Давайте удерживать Донецкий бассейн.
Май-Маевский предложил мне отдохнуть еще денек.
— Еще красные не будут наступать сегодня, я продержусь еще один день, — сказал он.
Эвакуация складов и запасов была им начата заблаговременно. Однако уже в два часа дня красные перешли в энергичное наступление и принудили к отступлению Корниловский и Марковский полки. Скоро снаряды красных стали ложиться на станции Иловайская. Бывшие на ней поездные составы стали уходить один за другим. Вскоре остался лишь один поезд Май-Маевского. Обстрел все усиливался. Повсюду рвались снаряды с оглушительным треском. Железнодорожники разбежались. Начальник штаба Май-Маевского, генерал Агапеев, струсив, хотел было бежать. Май-Маевский сохранял, однако, полное спокойствие и хладнокровие; он успокаивал всех.
Я отдал приказание 1-й Терской дивизии Топоркова, выйдя из Харцизска, поддержать корниловцев, 1-й же Кавказской, стоявшей у Иловайской (временно командовал ею генерал Губин{211}), прорвать фронт красных южнее ее, направляясь на Волноваху, и отрезать таким образом Красную армию от Махновской. В резерве, в Иловайской, я оставил один полк 1-й Кавказской дивизии и свою волчью сотню, а также хор трубачей, которых заставил играть на станции.
Прошло часа три. Пулеметная трескотня все приближалась. Стали появляться отдельные беглецы — марковцы и корниловцы. Видя, что поезд Май-Маевского на станции, а мои трубачи играют, и узнав от «волков», что я прибыл с корпусом на помощь, они подбодрились и поспешили обратно в свои части. Сев на коня, в сопровождении своих резервных частей, я поехал к Корниловскому полку; его цепи были в 3 верстах от Иловайской; трубачи играли Корниловский марш. Корниловцы повскакали в цепи, черно-красные фуражки полетели в воздух, радостное «Ура!» огласило окрестность.
Опешившие красные прекратили стрельбу. Вдруг справа и в тылу у большевиков началась артиллерийская канонада. Это появились конные цепи терцев. Корниловцы с криками «Ура!» бросились тотчас же в атаку. Я двинул вперед своих «волков». Красные начали поспешно отступать.
Вернувшись в Иловайскую, я получил донесение о действиях 1-й конной дивизии. Оказалось, что 1-й партизанский полк, исполняя задачу, нарвался на крупный отряд красных, засевших за илистой, непроходимой вброд речкой. Понеся потери, партизаны стали отступать. Решившие преследовать их красные перешли на тот же берег этой речки. Тогда командовавший 2-м партизанским полком есаул Соломахин по собственной инициативе ударил внезапно во фланг большевикам и погнал их к речке. Много большевиков потонуло и было изрублено.
Мы взяли около 1500 пленных, несколько пушек, множество пулеметов и другой добычи. Фронт красных был прорван. Я бросил обе дивизии в этот прорыв, нацелив их на Юзовку, которую Кавказская дивизия должна была атаковать с юга, а Терская с севера.
5 мая прибыл к Май-Маевскому дивизион танков — оружие невиданное до сих пор. Я дал для охраны их свою волчью сотню. 6 мая корниловцы с танками перешли в наступление и взяли Ясиноватую. В тот же день мои дивизии овладели Юзовкой, забрав там много пленных красных и махновцев. Перевешав коммунистов, я распустил всех прочих по домам. Не задержавшись в Юзовке, мы взяли последовательно станции Чаплино и Волноваха без больших потерь.
По представлению временно командующего Добрармией генерала Юзефовича я произведен в генерал-лейтенанты; 4 мая был утвержден командующим конным корпусом{212}, составленным из моей прежней конной группы: дивизии 1-я Кавказская и 1-я Терская. В середине мая донской генерал Калинин прорвал фронт красных и продвигался с востока на Луганск. Для того чтобы помочь ему, я должен был нажать на красных со стороны Дебальцева. Я двинулся на Антрацитовку. Калинин овладел Луганском.
В это время Махно опять перешел в наступление на корпус Май-Маевского и вынудил его очистить Юзовку. Я получил задание атаковать махновцев. Стянувшись обратно, я отнял Юзовку от махновцев, затем южнее ее разбил дивизию красной пехоты и двинулся на Мариуполь, который атаковал и взял одновременно со сводным отрядом Добровольческой армии генерала Виноградова. Оставив 1-ю Терскую дивизию для поддержки Добровольческого корпуса, сданного Май-Маевским генералу Кутепову, двигавшемуся на Харьков и взявшему уже Бахмут, с 1-й Кавказской дивизией, я предпринял операцию против столицы махновцев и склада их награбленной добычи — поселка Гуляй-Поле, взял его с боем, разгромил и рассеял остатки махновцев. Затем я сжег важный Синельниковский железнодорожный узел.
Красные, разрезанные на две группы, отступили на правый берег Днепра, в районе Екатеринослава и Александровска. Взамен 1-й Терской дивизии мне были приданы пластунские бригады: 2-я Кубанская генерала Геймана и 1-я Терская генерала Расторгуева. Эта мера отнюдь не была выигрышной для меня. Мой корпус из конного обратился в смешанный конно-пеший, что лишало его подвижности и препятствовало производству дальних рейдов. В то же время Май-Маевский, употреблявший 1-ю Терскую дивизию в качестве своей дивизионной конницы, отнюдь не мог использовать всех прекрасных боевых качеств этой доблестной дивизии.
В командование моей бывшей 1-й Кавказской дивизии вступил мой бывший начальник штаба генерал Шефнер-Маркевич. Начальником штаба корпуса вместо него я взял полковника Генерального штаба Соколовского. Я был назначен командующим Западным фронтом Добрармии с подчинением Май-Маевскому, утвержденному уже в должности командующего Добровольческой армией взамен генерала Врангеля, вступившего окончательно в командование Кавказской (Царицынской) армией.
Мой фронт тянулся теперь по линии Мелитополь — Александровск — Синельниково и на север к Ново-Московску. Бывший у Мелитополя отряд Виноградова был влит во 2-й армейский корпус генерала Бредова{213}, также мне подчиненный. Тем временем Май-Маевский овладел Харьковом и перешел туда со своим штабом. Вскоре туда приехал генерал Деникин. Туда же был вызван и я, но уже не застал главнокомандующего. Население Харькова, много слышавшее обо мне от многократно разбитых мною красных войск и видевшее в моем лице представителя славного Кубанского войска, устроило мне торжественную встречу. Было устроено несколько банкетов, а также поднесены иконы и крупные суммы денег в мое личное распоряжение. Тем временем Шефнер-Маркевич вел бои с красными на левом берегу Днепра, против Екатеринослава.
А. Власов{214}О бронепоездах Добровольческой армии{215}
Схематически можно себе представить Донецкий бассейн в виде круга с диаметром в 150 верст. Внутри круга пролегала сложная сеть железнодорожных линий, наиболее густая — в то время — во всей России. Кроме железных дорог общего пользования, в Донецком бассейне имелись еще частные, заводские и рудничные железнодорожные ветки. Близ географического центра Донецкого бассейна находились главные узловые станции: Никитовка (несколько западнее) и Дебальцево (несколько восточнее). От окружности отходили большие железные дороги по всем направлениям: на юг (на Таганрог — Ростов и на Волноваху — Мариуполь), на запад (на Синельниково — Екатеринослав и на Лозовую — Полтаву), на север (на Изюм — Харьков и на Купянск — Белгород) и на восток (на Луганск — Миллерово). При такой обстановке действия бронепоездов получали особое значение. Их подвижность и огневое могущество до известной степени восполняли недостаточное количество войск и подкрепляли упорную оборону.