{261} с пулеметом Максима Гершельман сам повел на опушку леса, вправо от нас, чтобы обезопасить обход неприятелем с фланга и тыла. Наш правофланговый пулемет Кольта, при котором был я с инструктором нашей пулеметной команды, поручиком В. Клименко, работал непрерывно и, видимо, метко, так как перебежки в неприятельской цепи замедлились и противник несколько отошел, но часам, вероятно, к десяти утра григорьевцы стали особенно упорно наступать. В это время в нашем пулемете случился перекос ленты и мы под сильным огнем не могли устранить задержки.
Общее положение становилось угрожающим! Красные явно приближались. Правофланговый пулемет бездействовал, и каждая наша попытка втащить его за стену парализовалась необычайно частым огнем по нас. Приходилось ложиться плашмя и руками окапываться. Часам к одиннадцати дня (вероятно), когда положение еще ухудшилось, показался скачущий от опушки леса, со стороны ротмистра Лазарева, полковник Гершельман. Шагах в пятидесяти от нас его рыжий конь неожиданно упал замертво, Гершельман успел соскочить и, прихрамывая, подбежал к нам, ободряя нас. Красные открыли по нему бешеную стрельбу, но Бог хранил его в этот момент, и он успел зайти за стену.
Через какой-нибудь час положение стало критическим: передняя цепь красных была от нас совсем близко и мы думали, что они перейдут в штыковую атаку, задавив нас своей численностью. Пулеметы работали непрерывно. Все до одного отстреливались из винтовок. Вспоминается, как рядом с нами, вкладывая обойму за обоймой, бывший пленный красноармеец из-под Ставрополя, Кузнецов, считавшийся «ненадежным» и поэтому назначенный кашеваром, оказавшийся чудным стрелком, сваливал поочередно подымающихся на перебежки красных.
Вдруг, совершенно неожиданно, с правого фланга красных, почти с тыла у них, раздалось «Ура!» и приблизительно полэскадрона наших пошли в атаку в конном строю вдоль их цепей. Сам Гершельман с вахмистром, прапорщиком Гуревичем (точно фамилии не помню), и, кажется, с корнетом Гардениным{262}, собрав коноводов и всех обозных, обойдя балкой красных, повел их в атаку на наступающих. Это было полной неожиданностью для красных: увидев атакующую конницу, не дав себе отчета, сколько ее, приняв, видимо, ее за свежие новые силы, передние две цепи их поднялись и стали бежать, неся значительный урон от нашего огня. Наши потеряли несколько улан, и был тяжело ранен в позвоночник прапорщик Г.
Конная атака отогнала наседавших григорьевцев на значительное расстояние, а нашим дала возможность отойти за стену скотного двора и стать за укрытие. Поручик Клименко устранил задержку и вновь открыл огонь. Отбежав, красные опомнились и стали пытаться снова наступать. Часам к трем дня начался с их стороны сильный обстрел и у нас, кроме раненых, был убит корнет Маркин-Горяинов{263}. Часа в четыре при нашем пулемете не осталось патронов и мне пришлось идти искать ленты в людской дом. В доме лежало на полу много раненых и убитых, среди которых я узнал Гершельмана. Оказывается, готовя отступление к сумеркам, он стал наблюдать в бинокль через окно за цепями противника, когда пуля попала ему в шею, перерезав сонную артерию.
Прикрытым стеною скотного двора остаткам отряда стало обороняться легче, и красные были принуждены замедлить свое наступление, держась и обстреливая нас со значительного расстояния. К вечеру они подвезли орудие и открыли из него огонь.
У нас энергично готовились к отходу, укладывая на повозки раненых, и, вопреки сказанному в «Дневнике обывателя», ни одного из живых не оставили. Убитых же не было возможности всех собрать и вывезти, среди них был оставлен и корнет Маркин-Горяинов, лежавший на открытом месте: пробраться к нему было невозможно. С наступлением сумерек остатки отряда под командой полковника Грязнова{264} отступили на Сальково. Тела полковника Гершельмана и ротмистра Богутского были отправлены в Ялту, а затем, кажется, были погребены в Екатеринодаре. Полковник Лермонтов был отстранен от командования, и говорили, что одной из причин было оставление отряда Гершельмана в Аскании-Нова без всякой связи и помощи.
Грустно было слышать клевету, направленную по адресу всего отряда, запечатленную в «Дневнике» на страницах «Архива» на основании кем-то распущенных ложных слухов. Отряд Гершельмана действительно понес тяжелые потери, но доказательством сохранения полного порядка и дисциплины и отсутствия какой-либо паники может служить следующий показательный эпизод. При нашем отходе было оставлено несколько наблюдателей (дозорных) на скотном дворе. Одним из них был юнкер Николаевского кавалерийского училища В. Марцинкевич, чрезвычайно малого роста, которому обычно приходилось помогать сесть на коня. Когда все наши отошли, дозорные присоединились к нам, но кроме Марцинкевича — бедняга выбился из сил и не мог сесть на горячившегося и вертящегося перед ним коня. Отойдя от Аскании и заметив отсутствие этого юнкера, послали ему на помощь, и он присоединился к нам.
Минуя встречные деревни, где, по сведениям, были махновцы и григорьевцы, мы за ночь пришли в Сальково. Здесь была наша база с полковником Пуговочниковым{265} и поручиком Мухановым{266}.
Б. Сергеевский{267}К пятидесятилетию первого вторжения красных в Крым(весна 1919 года){268}
В середине марта 1919 года (старого стиля) перешедшие в конце февраля в общее наступление на юг красные появились в больших силах на Крымских перешейках. Прикрывающие Крым силы вновь формируемой Крымско-Азовской Добровольческой армии не были достаточны для их отражения. Хотя на перешейках и находились по «боевому расписанию» штаба армии две дивизии (4-я и 5-я дивизии Вооруженных сил Юга России), но в ротах полков 5-й дивизии было в эти дни минимальное число штыков, во многих ротах даже только по 20 и 15. Полки 4-й дивизии только начали формирование. 14 и 15 марта дивизия вынуждена была очистить Чонгарский полуостров (станции железной дороги Сальково, Джимбулак, Чонгар и Сиваш). В последующие дни большие силы красных вторглись в Крым на участке 4-й дивизии (восточнее Перекопа и Яшуни), и вопрос стоял уже только о том, чтобы части 4-й дивизии вообще удалось отвести на юг. Пятой дивизии было приказано помочь четвертой, чем только возможно.
Весь дивизионный резерв 5-й дивизии (формирующиеся из кубанских пластунов части — 8-й полк полковника Слащева) были брошены в 40-верстный промежуток между дивизиями (на запад от станции Таганаш), но через день стало ясно, что наше положение там становится катастрофическим. Некоторая помощь, притом ни ранее того, ни позже небывалая, была подвезена к ст. Таганаш по железной дороге — рота греческой армии, второго полка из гарнизона Афин… Через день пришлось бросить на запад и эту роту (сколько помнится, 250 штыков при 5 офицерах). Не касаясь вопроса о том, насколько эти афиняне сохранили, более чем через тысячелетие, доблесть воинов древнего Мильтиада, они должны были поспеть вовремя и ударом с востока дать возможность нашей белой пехоте вырваться из-под наступающего вала красных. Обстановка сложилась так, что для подхода греков нужно было еще часа два или три, а наши уже были сбиты со случайно ими занятой позиции. Превосходство в силах противника было во много раз. Как выиграть эти два-три часа? Все что еще у нас в 5-й дивизии было — это базировавшийся на станции Таганаш первый авиаотряд Добровольческой армии — семь весьма мало исправных одноместных или, в лучшем случае, двухместных самолетов, из числа первых образцов Первой мировой войны. Правда, начальник авиаотряда и летчики были на высоте, но все вооружение самолетов заключалось в одном легком пулемете на каждом. Они пригодны были для разведки, но никак не для боя. Но все же были брошены в бой и они, так как начальник отряда считал, что, «действуя по-пехотному», он сможет принести пользу. И оказался прав. Вот содержание его доклада об исполнении этой боевой задачи:
«Прилетев в район боя, все семь машин „развернутым фронтом“ вылетели из-за нашей отступавшей пехоты. Над ее разрозненными, но отходившими в полном порядке цепями отряд снизился до высоты всего десять или даже пять метров и атаковал пулеметным огнем на „бреющем“ полете густые, но беспорядочные толпы большевиков. Эффект был полный: не понеся никаких потерь, летчики привели в панику толпы противника, и понадобившееся время на приведение их в порядок и для возобновления преследования успевших выиграть расстояние наших привело к тому, что, когда это преследование было возобновлено, то на фланге преследующих появилась Греческая рота. По общему отзыву, она оказалась выше всяких похвал: ее стремительная и произведенная как на параде атака обратила уже и так потрясенных красных героев на этом участке боя в полное бегство, и наши части (по крайней мере пятой дивизии) были спасены. Но греки потеряли двух убитыми и, помнится, девять ранеными…»
Еще одна поразительная подробность из доклада начальника авиаотряда: «Когда авиаотряд снижался для бреющего полета над нашими отходящими цепями, летчики увидели перед собой совершенно ровную буро-черную степь (снег уже сошел, а никакой растительности еще не было), на которой, примерно в полуверсте, виднелись массовые толпы преследующих большевиков, а на половине этого расстояния степь пересекала редкая линия каких-то ярко-белых маленьких точек. В следующие секунды, пролетая уже над ними и открывая уже пулеметный огонь вперед, летчики увидели, что эти белые точки были головными платками белых сестер милосердия: как всегда в хороших добровольческих полках, в тяжелые минуты неудачного боя полковые и ротные сестры оставались позади, чтобы вынести раненых на своих слабых плечах и не отдать их на растерзание большевиков. Эти сестры, при пролете над ними совсем снизившихся машин, радостно приветствовали их, махая носовыми платками. Начальник авиаотряда счел своим долгом официально отметить этот пример бесконечного самопожертвования и мужества русской женщины»…