– Ну, Прохор, давай это дело к свету повернем, рассмотрим?
– Подожди, осторожно ведь надо, не повредить бы. – Физик места себе не находил около камня – то на корточки сядет, то ляжет, чтобы лучше разглядеть находку. – Давай всех позовем и понемногу поворачивать будем.
Народ собрался быстро. Петр Иваныч силки еще утром проверил, теперь хозяйством занимался, двое менее удачливых камневращателей тоже из лагеря не отлучались – «ланкастер» чинили, придумывали, из чего заклепки сделать взамен тех, что сорвать пришлось, когда боковую панель вскрывали.
Собрались и начали осторожно поворачивать валун. Под руководством Проши, конечно, который суетился, хватался за камень с разных сторон, а один раз, случайно мазнув ладонью по рисунку и стерев какую-то черточку, чуть в обморок не упал.
Открылась еще часть древней картины – человечек. Человечек! Работа опять остановилась, Проша прилип к камню. Петр Иваныч пытался выяснить, почему такая суета из-за такой мелочи. Алешка человечка рассматривал, Костя с бортстрелком препирался, объясняя важность находки для науки. А я прикидывал, что физик потребует грузить весь булыган в «ланкастер».
– Это не человек, – еще более растерянно произнес наш ученый. – Смотрите, какие челюсти.
Я наклонился. Действительно, зубы у размахивавшего топором охотника подходили даже не питекантропу, а, скорее, крокодилу.
– Да ладно, – протянул немного издали радист. – Может, они в масках охотились. Ритуальных, как негры в Африке.
Мы потолкались перед камнем, потом перекатили его еще чуть-чуть. Открылись новые линии, в первый момент показавшиеся беспорядочными – как рисуешь в блокноте во время скучных политзанятий. И только через минуту… твою ж мать… Климов! Морозов! Линии складывались в слова «Даешь „ланкастер“, смерть фашистам».
Получается, эти поганцы-шутники откатили камень перед обедом, нацарапали на нем всю эту ерунду, да и вернули на место. А Проша сидел на земле и, казалось, чуть не плакал. Петр Иванович гладил его по голове и приговаривал:
– Не грусти, зачем нам еще и обезьяны с палками по соседству. Без них обойдемся. Да и что с каменюкой этой делать, не в самолет ж такую грузить, когда все дела здесь переделаем.
Глава 19О щах из крапивы и бомбах
К ужину я первый в лагерь вернулся, подошел к Проше – его очередь была кашеварить. Прошины обеды и ужины вечно состояли из какого-нибудь хвоща или папоротника. Сейчас он опять самозабвенно резал зелень и совал ее в кипевший котелок. Как это все пахло? Однажды меня бабушка кормила супом из крапивы. Пока это варилось, пахло так себе. Но она только посмеялась, посмотрев на меня, и сказала: «Вот сейчас мучкой забелю, и за уши не оттащишь, как будет вкусно. Потом еще яичко». Вот сейчас так и пахло, только муки не было.
Лицо, наверное, у меня было в этот момент не очень вдохновляющее к занятию кулинарией, потому что Проша пожал плечами извинительно и сказал, посмотрев поверх очков:
– Мясо надоело, Миша, щей охота или борща. А вдруг коровы эти жуют, например, дерево, а оно на капусту по вкусу похоже или на свеклу, а мы и не знаем.
– Ну, теоретически я за щи, – сказал я, как мог, ободряюще и посмотрел на зеленоватую пену в котелке – от травы, и серую – от птеродактиля, нарубленного Прошей на куски.
– Вот я и решил это опробовать на практике, – раз-улыбался физик.
– Тогда я за благополучный исход. Мало ли, может, эти зверюги ядовитые деревья уважают вместо перца или горчицы, – буркнул я.
Все-таки не вызывало оптимизма у меня его варево. Проша возмущенно поднял вверх руки, приготовившись, видимо, доказывать, что все нормально, он исследовал и все такое… Это надолго, понял я и торопливо перевел разговор на интересующую меня тему:
– Вообще-то я к тебе по делу. Сам знаешь, только ведь про возвращение и думается.
– Только про него, – кивнул Прохор, посерьезнев еще больше, чем при обсуждении борща.
– Не нравится мне это, Прохор. Если бомбу здесь бросим, значит, к Берлину без нее перенесемся?
– Получается, без нее. Жалко, конечно. – Физик не понял, к чему я клоню.
– Значит, задание не выполним?
– Не выполним, – помрачнел Проша.
– Надо что-нибудь изобрести, чтобы бомбу назад вернуть. Нужна она нашей стране.
Прохор нахмурился, покривился, головой покачал. Очень серьезен был физик.
– Нет. Ее никак не увезем. Чтобы обратно вернуться, надо больше энергии, чем сюда провалиться. Все-таки самолет да нас пятеро, не так и мало.
– А без самолета, просто бомбу в СССР перебросить?
– Не получится. Наибольшая вероятность – вернуть на старое место. С ошибкой, конечно, но точно в Германию. Сколько там километров до Берлина оставалось? Плюс высота над поверхностью.
– Да-а, – протянул я. – Что же делать?
– Возвращаться, – твердо сказал Проша. – Новую установку собирать. За два месяца сделаю. Вы ведь подтвердите, что принцип работает, отсюда какую-нибудь мелочь легкую прихватим для доказательства. Дадут и детали, и мастерскую. Кто же знал, что мы ночью на их самолет напоремся? А со второго раза получится обязательно.
Пожалуй, Проша был прав, пробовать надо еще и еще. Только был у нас секретный инструктаж – немецкие ночные истребители начали оснащать радарами. Что-то вроде ночного зрения фашисты получат. А раз начали такое ставить, значит, через два месяца их столько понаклепают! И встретиться с «юнкерсом» придется уже не случайно.
– Бабушка в щи из крапивы яйцо добавляла, – сказал я невпопад.
Проша посмотрел на меня озадаченно, видимо соображая, как ввести в его щи яйцо. Эта новая переменная ему была явно не по зубам.
– Она его разбивала и быстро-быстро размешивала в кипятке.
– Неожиданно, – покачал головой физик и почесал нос.
– Вкусно, я бы так сказал.
А физик уже поскакал к берегу, перепрыгивая через завалы веток и сучьев на просеке. Ну а как иначе, яйца у нас водились только там, и то не всегда попадались, а в лесу – и того реже.
Глава 20Какой сегодня день?
Во время очередного ужина я обратил внимание на необычно хитрую физиономию Проши. Честно говоря, не сам обратил, наломался за день – только бы заснуть побыстрей. Не тут-то было, Алексей ткнул меня локтем в бок и показал глазами на ученого. Тот ерзал на месте, косился на Петра Иваныча и, похоже, что-то прятал за бревном, на котором сидел. Я в мыслях махнул рукой – сам расскажет, в чем дело, не удержится.
Понемногу все заметили суету нашего физика, а когда дошло и до Петра Иваныча, он объявил без церемоний:
– Ну, давай, Прохор, не томи. Вижу, ведь затеял что-то. Проша отнекиваться не стал:
– Итак, какой сегодня день?
Вопрос, видимо, ставился риторически, но вмешался Костя:
– Какой-то мильенов лет назад до нашей эры. Если ты не скажешь, мы не знаем.
– Нет, я спрашиваю по нашему летоисчислению. А по нашему летоисчислению сегодня – день рождения Петра Иваныча.
Вот черт! Командир, называется! Командир по уставу обязан помнить анкетные данные подчиненных, а я и свои забыть готов.
Проша продолжил речь:
– С днем рождения тебя, Петр Иванович! И вот подарок, ты давно хотел.
Под эти слова из-за бревна появился маленький сверток, и в Прошиных руках оказался белоснежный мешок, отдаленно напоминающий рубаху.
Театральная пауза удалась – чего не ожидали, так это обновок. На растроганного бортстрелка было больно смотреть, он светился от счастья и смущения. Первым отозвался Алексей:
– А из какого материала ты, Проша, смастерил это чудо портновского искусства?
Бортстрелок застрял на половине проникновения в «чудо», натянул рубаху на голову, да так и остановился – слушать.
Тут физик промямлил, косясь на меня:
– Да из парашюта. Подумал – зачем он? Я ведь все равно прыгать не умею.
– Твою ж мать, Проша! – Я взорвался, забыв и об усталости, и о праздничном настроении. – Ты какое имел право! Ты теперь будешь на каждый шаг у непосредственного начальника разрешения спрашивать…
На этом я и заткнулся. Вспомнил, что это он мой непосредственный начальник, а не я – его. Я сидел в растерянности, а Проша, чудак, смущенно улыбался. Экипаж меня вроде бы не слушал, все глаз не сводили с бортстрелка. И хорошо, что ребята не слышали. А может, притворялись – из вежливости или не желая принимать участия в конфликте. По сути, ничего не произошло, ну, ошибся я в ситуации, что такого… но все равно чувство дурацкое осталось. Оставалось усмехнуться и вместе со всеми смотреть на новую рубаху.
Петр Иваныч, уже натянувший обновку, топтался, задумчиво крутясь вокруг собственной оси. Все пытался дотянуться левой рукой до кармана. Карман оказался пришитым почему-то на спине. Так же задумчиво посмотрел на улыбающегося счастливо физика.
– Ошибся, – сказал Проша.
Тут мы покатились со смеху. Петр Иванович тоже засмеялся и махнул рукой.
А я сейчас уже, задним числом, вспомнил, что исчезал Проша время от времени, отлучался. Как теперь понятно стало – рубаху шить уходил. Я же и внимания не обратил, слушал песни археоптерикса. Проша, конечно, человек не военный, не член экипажа, но на просеке вкалывает не хуже других. Только вечером у костра его не всегда увидишь. Я-то думал, что он все какие-то свои черепки собирал, за насекомыми гонял. А Проша, чудак, получается, подарок придумал. Но лучше бы нам все-таки знать, где из нас кто находится, хотя бы для того, чтобы успеть помочь, если вдруг что-то случится.
Глава 21Настюха – Верочка – Соня
В первые дни, проснувшись и уставившись в потолок кабины, мне приходилось лихорадочно вспоминать, почему я сплю в машине. Почему со мной рядом храпит в полном составе экипаж, зачем мы все забрались сюда… или еще не выбрались? Но спустя неделю привык…
Проснувшись и сощурившись на солнце, я закрыл глаза и где-то глубоко внутри злобно сказал сам себе – мне никуда не нужно спешить. Никуда. Зачем? Здесь вообще все потеряло свой прежний смысл. И я, как командир экипажа, совершенно бессмысленная единица. Почему все до сих пор держались как экипаж и слушались меня? Привычка, коллективное бессознательное, стадное? Боязнь остаться в одиночестве в этой проклятой доисторической местности, где тебя просто могут сожрать? Чувство локтя? Или и то и другое, вместе взятое? Не друзья, не соседи по площадке, не одноклассники. Экипаж. Боевая единица в мире, где нет войны. Все теряло свой прежний смысл, потому как машина если даже и взлетит, то в небо, которое не удастся покинуть никогда. Почему-то именно утром, в это раннее время, если не видел Прошу, не слышал Алешку, Галюченко или Костю, это ощущение безнадеги особенно накатывало. Мы одни здесь, пять человек в мире, где людей быть не должно, и нам не вырваться отсюда.