Я махнул рукой в сторону скалы и изложил все, что вспомнилось из немецкого, одним махом:
– Шнель!
Немец поднял глаза. Вряд ли он знал русский и тем более понял двусмысленность фразы Алексея, но во взгляде я уловил готовность ко всему. Готовность человека, который пережил собственную смерть и теперь равнодушно ждал воплощения того, что для него было уже в прошлом. В голове закрутился корявый каламбур – немец в прошлом переживает о прошлом.
– Взяли, – скомандовал я, и мы подсунули головы под вяло висевшие руки фашиста.
Глава 29Возвращение в лагерь
Дотянуть немца пятьдесят шагов до нашего подъемника по пляжу оказалось делом нехитрым. Дошагали быстро. Немец висел, иногда перебирая ногами, почти всю дорогу до скалы несли его на себе. Но в какой-то момент он вышел из забытья и оглянулся. Черная высохшая рука вцепилась в плечо, глаза впились в «юнкерс», блестевший на солнце и видный издалека. Немец перевел взгляд на меня и прокаркал, еле ворочая языком:
– Wohin ziehst du mich? Wohin?[1]
– Не нравится ему пешком, автомобиль, поди, требует, – пропыхтел Алешка.
– Да и черт с ним. Интересуется, наверное, куда тащим.
Я покосился на фрица. Тот опять каркнул, но что-то короткое, будто выругался:
– Scheiße…[2]
Вскоре его голова повисла. Мне стало не по себе. Может, зря мы его в лагерь волокем? Тряпка-то тряпка, обессилел здорово, но фриц – он и есть фриц. Вон как вцепился. Опять же, а если бы я своих всех похоронил и просидел на этом жутком пляже, да так, что живым бы от закопанных не отличался… И меня фашист бы потащил? Я бы тоже, пожалуй, вцепился. Сколько он так просидел? По идее смог сколько-то продержаться, находил какую-то еду. Своих ведь зарыл, сил хватило.
Пленный выплюнул еще несколько немецких слов, отрывисто, бессвязно. Я их все разобрал, мог, наверное, и повторить, но не помнил, что они означают. Нет, два-три слова из его болтовни показались знакомыми. Wohin… du mich… Ты? Меня? Почему? Или куда? Скорее, куда. Не помню. Немецкий… если бы я его еще учил. На уроках тех было время списать математику или дописать по русскому. Хотя математику я любил, но и мяч попинать ведь нужно. Да и не хотелось мне фашиста понимать, зачем мне его понимать? Разве сведения какие он мог бы рассказать.
Добрались до веревки, остановились. Первым пошел я. Вторым поедет немец, а я его приму. Подниматься сегодня легко, с моря дул прохладный ветер, свистел в расщелинах. Слегка закручивало на стропе. Я понемногу отталкивался ногами от скалы, сам выбирал веревку, Алешка там, внизу, за мной присматривал. Дело шло медленно, спешка ни к чему. Под скалой еще прохлада радовала, пахло морем. Чем выше, тем сильнее припекало. Видно было далеко. Горизонт окрасился розовым, солнце наполовину сидело в пустынном море.
Следующим поднимали немца, он так и не открыл глаза. Лишь один раз, когда его здорово проволокло по скале, очнулся и отшатнулся, уставив перед собой руки. Шевельнулись губы – ругался, наверное, кто его знает.
Показалась макушка с развевающими сальными паклями волос. Подтянув немца к себе, я подхватил под мышки, положил. Нет, мешок мешком, уставился в камни. Даже не повернулся больше в сторону моря. А может, ему интересно было, что за стеной, и его уже не тянуло смотреть на свой пляж мертвецов.
Ветер усилился. Крепкие порывы, завывало хорошо, поставь фрица на ноги – сдует точно. Скала в этом месте осыпалась, крошилась, ветрами и дождями подпорченная, чем черт не шутит, оступиться легко. Я сел, чтобы заземлиться. Стал подтягивать понемногу стропу – штурман и сам шел неплохо, однако сильный ветер мешал.
Фриц лежал не шевелясь, а я ждал Алешку, поглядывал на море, белесое, будто меловое. Меловой период, меловое море, меловые крошащиеся скалы, или из чего они здесь… я не геолог. Как же надоела эта доисторическая Плутония со всей ее экзотикой. Позабористей, чем какая-нибудь Африка. Древний грек на коне и наш порученец Федин на мотоциклете отсюда современниками кажутся. Доберись до древних греков, от которых только статуи в музеях, и до дому рукой подать.
Алешка появился совсем взмокший, видно было, что торопился. Я бы тоже торопился, если бы знал, что он тут с фрицем, один на один, на горбушке этой. Добрался, ухватил меня за руку, выбрался. Сел на краю.
– Красотища, аж дух захватывает, – сказал он. – А море другое. Даже цветом.
– Будто мела намешали, – добавил я и начал сматывать стропы.
– Ну что, дальше двинем?
– Передохни. Смотри-ка.
В море с воплем спикировала большая кожистая птица. Очень похожая на наших птеродактилей, но крупнее. Птица вынырнула, заверещала пронзительно, бросилась опять в воду. И тут же вылетела, закружила. Невдалеке показался горб зверюги. Гладкая спина мелькнула, исчезла, вымахнула вдруг длиннющая, сверкающая на солнце шея с маленькой головой и пошла в сторону берега. Я разочарованно следил за ней – думал-то, что сейчас и сцепятся. Вода – воздух, кто кого. Но вот огромная туша с малюсенькой головой опять показалась над поверхностью и медленно двинула на мелководье. Пикирующий бомбардировщик носился с криками вокруг зверюги.
– Завтрак уходит, переживает, – усмехнулся Алешка.
– С калибром промахнулся, – ответил я, – ну что, ты за ноги, я за руки, в ширину втроем здесь не пройдем.
Так и двинулись. Ветер мешал, но идти по стене недалеко, это на карачках долго получилось. Спустились в том же порядке. Я уже стоял на земле, оттягивал веревку, чтобы окончательно не прикончить немца о стенку. Он, похоже, давно без сознания – крутился в своей петле и больше походил на груз какой-нибудь, чем на человека. Развязывая узлы, Алексей сказал:
– Давай одну стропу на стене оставим. Кто его знает, вдруг придется опять на ту сторону отправиться, пригодится. Понадобится – вернуться за ней не долго.
– Да, надо оставить, – кивнул я. Здесь, под кронами деревьев, уже казалось, лагерь совсем рядом.
Привычные места, не то что на берегу – там не оставляло неприятное ощущение, что ты с любой точки как на ладони. Теперь дело пойдет быстрее, прогулка по джунглям по сравнению со скалолазанием – ерунда. Но это только показалось так, когда вниз спустились. Сюда ведь без груза шли. Однако в лагерь-то все равно двигать надо, и раз немца через гребень перетащили, то не бросать же его. Глотнули теплой вонючей воды из фляжки, все той же, что из самого лагеря с собой несли, на берегу свежей взять негде. Немца развязали и напоили, но ему много и не надо. Начал жадно, пара глотков, и все, отвалился.
Фриц особенных признаков жизни не подавал: дохлым не казался и идти самостоятельно стремления не обозначал. Ехать, значит, желает. Алешка будто мысли мои прочитал:
– Тащить его под руки по джунглям? Нет уж.
Он пошарил глазами вокруг тропы. Уставился на толстую ветку араукарии, затянутую лианами и мхами.
– Топор зря не взяли. Но просека – это дело государственной важности.
Он подпрыгнул и повис на ветке, раскачался, попружинил вверх-вниз.
– Ну, держись. – Я ухватился за него, поджав ноги. Алешка матюкнулся, но удержался. Раздался треск.
И мы свалились.
Ветка оказалась подходящей, нашли другую такую же. Повторили маневр. Переплели ветки лианами. Устали как черти, облепленные мухами и смолой. Лианы то рвались, то путались, но носилки получились хорошие. Я улегся в них – для проверки, а если сказать честно, отдохнуть. И прорвал все, что мы плели, высунув языки от старания, наверное, полчаса.
– Ты, капитан, отъелся на птеродактилях, фрицев против тебя штуки три надо, – расхохотался Алешка, наблюдая мои барахтанья в стянутых лианами силках-носилках.
Фриц вроде бы спал. Как ни взгляну на него, все глаза, запавшие в глазницы, будто у мертвеца, закрыты.
Перетянули перекладины еще раз. Проверять больше не стали – провалится фашист, ну и ладно. Загрузили его в травяную люльку и пошли. Я впереди, Алешка сзади.
Дорога неблизкая, иди и иди, знай от веток уворачивайся, руки заняты. Носилки то под колени тыкались, то назад тянули. Один раз тропу перегородил огромный тепловоз с гребнем и выводком. Нас он попросту не заметил, понятное дело. А тут стоишь истуканом со своим грузом – хоть бы рулевой, сидящий в малюсенькой головенке этого аппарата, свернуть в нашу сторону не решил.
Потом начинает шею ломить, руки резать, перехватываешь поудобнее. Фриц пару раз на повороте из люльки своей вывалился. Поржали из последних сил, подняли да дальше пошли. Жарища, под деревьями духота страшная и тучи насекомых, обрадовавшихся нам, как второму горячему.
А долго мы уже тут, у динозавров, находимся, какие дороги протоптали. Сумерки вовсю, а идем прямо по курсу. Но почти стемнело, значит, назад шли вдвое дольше, чем вчера утром к «юнкерсу».
Вот и озеро… окунуться бы.
– Купаться будем? – говорю.
– Будем, – доносится усталое сзади.
Точно, кто же откажется. И до лагеря рукой подать, и ночь уже, а мимо озера пройти никак не хочется. Положили носилки на землю. В темноте слышно, как волна мягко накатывает на глинистый берег. Черт. Как этого оставлять рядом с оружием? А с пистолетом в зубах разве купание? Я, наполовину сняв гимнастерку, натянул ее обратно, разочарованно скомандовал, садясь на песок:
– Отставить купаться.
Из-за немца не окунемся? Много чести.
– Двигай в воду, – говорю. – Не оставлять же ТТ рядом с фрицем. Я после тебя.
Тьфу ты, то отставить, то не отставить… Метания устроил.
Слышно было, как в темноте штурман счастливо шуршит к воде. Тут меня осенило, взял обе кобуры и закинул на соседнюю араукарию. Не доберется, не в той кондиции вражина. Меня прямо распирало от радости, что сейчас плюхнусь в эту теплую лужу. Взглянул на винтовку, которую давно уже прикрутили к носилкам с целью их укрепления. Не распутает и за час своими дрожащими руками.
В воду. Песок узкого пляжика, протянувшегося вдоль кромки леса, прохладный. Здесь, у берега, мелковато, нырнешь – головой в дно войдешь. Я перемахнул озеро на три раза, слышу, в темноте Алешка где-то вынырнул, отплевывается. Но на поверхности быть долго местные истребители не дают. Едва покажешься, он шлеп в щеку или в шею, присасывается намертво, отваливается только сытым или дохлым. Однако я назло всем врагам заплыл на середину, руки раскинул и уставился в небо. Как в детстве, ночью всегда уходили на озеро звезды смотреть. Ляжешь вот так, а небо тебя куполом звездным будто накроет. Но хватило меня минуты на две, и я ушел на глубину.