Минут через двадцать я заметил, что Юргена рядом нет, и немедленно гаркнул:
– Экипаж, куда Юргена подевали?
Весь военный состав, включая меня, проворонил, прохлопал ушами, только Проша оказался на высоте:
– Он с пивным коммивояжером болтать стал, с ним и ушел. По языку немецкому соскучился, надо понимать.
Ага, соскучился. Сбежал! Франция – не СССР, и даже не меловой период. Отсюда до Германии рукой подать. Сядет на поезд – тот добрый дядька ему и билет купит, плацкартный – недели не пройдет, как в Берлине окажется. Кого винить? Я сам виноват, ответственного не назначил. Стоп! А сколько ты таскать его за собой собрался? Ответственного не назначил… Да ведь давно он перестал быть для нас пленным, он просто с нами. Вот и ищешь его, как и всех, по привычке, по головам считаешь, все ли рядом, не случилось ли что, не надо ли бежать спасать. Черт бы побрал этот меловой! Выбрались оттуда, сбились в кучу, как овцы… вот мы, кто там побывал, а вокруг остальные – чужие. Не выбросили бы птеродактилей – и их бы сейчас в свои приняли.
Мы все так же сидели на поле, любовались машинами, что-то обсуждали в их странной форме, выискивали новые и новые значительные мелочи, и очень важные пустяки и словно все оттягивали момент, когда придется что-то делать с этим нашим великим сидением.
Подходили странно и непривычно одетые люди, что-то спрашивали. Но немец от нас сбежал, а англичане больше не появлялись. Мы улыбались и разводили руками. Проша больше не порывался признаться в знании английского, лишь устало мотал головой, и нас оставили вскоре в покое.
Часам к четырем по солнцу желудки подвело. Каждый уже по два раза спросил Петра Иваныча, не завалялся ли в загашниках сушеный птеродактиль. Стрелок только отмахивался. Потом ворчать начал:
– Вишь, проголодались, бездельники. Это вы на Украине не были ни в тридцать втором, ни в тридцать третьем. Эх!..
Что там тогда творилось, представление мы имели. Война ведь всю страну перемешала. Кто откуда ехал, шел, добирался ли до своих, с Украины ли, с маньчжурской границы, с Ямала. Если освобождалась минута, каждый рассказывал о себе. Как бывало, что пережилось. Я тоже – и про Ленинград, и про Страну басков, про все. Фронт, смерть рядом ходит, хоть про нее-то поминать нельзя. А расскажешь одному, другому, даже не друзьям, а так, знакомым, и вроде если что случится, то хоть немного от тебя останется. Кто-то запомнит частицу тебя. Не весь ты целиком костлявой достанешься, память о тебе походит еще по земле. Не имя твое, а ты сам, поскольку человек, душа, состоит из того, что мы пережили. А может, еще из чего. Душа, она такая. Никто ее еще не пощупал, в руках не подержал, но каждый про это слово что-то свое понимает.
Из мыслей этих грустных меня выдернуло ощущение, что кто-то сзади стоит, совсем близко. Так бывает, я давно заметил. Иногда, в трамвае, например, давка, люди ногами-руками чуть не переплетаются, и ничего. А иной раз подойдет, даже и не близко, и чувствуешь, как недовольство накатывает – что это ты здесь встал, парень, тебе места мало?
Вот и сейчас, кто-то стоял слишком близко, так, как только своим можно. Но свои-то, вот они все, на глазах, вокруг Галюченко, обсуждают, как еду доставать. Динозавров уже не наловишь, последних мюнхенцам сбросили.
Я обернулся. Не резко, чтобы в историю какую не влипнуть, но руку у кобуры держу. И рассмеялся. Юрген. Стоит, мнется. Вот ведь чудак, вернулся. Я уже внутренне согласился, что он ушел. Не надо решать – и гора с плеч. Еще подумал, что хоть один из нас скоро дома окажется, с женой, с детьми… если есть у него жена. Но все равно дома. Это нам еще непонятно, как добираться, как отчитываться, ему-то проще, они войну проиграли… капитулировали наверняка… начальства нет, пришел, да и все…
Я понял, что стою и смотрю на Юргена, он же смотрел на меня. Нет, зря не пошел он домой, зря. И такой взгляд у него – мороз по коже… С чего? Все хорошо ведь? Или новости плохие? Может, спросил того мужика, который с пивом, а тот рассказал, что Берлина нет совсем, разбомбили в щебенку? Я бы сам и летал, и бомбил бы с радостью, пока весь этот поганый город с землей не сровнял…
– Что у тебя? Плохое случилось? – спросил я, даже не пытаясь искать понятные слова.
Молчит, смотрит. Да что случилось-то, ничего не понимаю?! Достает бумажку. Листовка? Беру. Нет, таких роскошных листовок не бывает. Глянцевая, цветная. На ней – Як, который нас в воздухе встретил. Номер совпадает – на летном поле стоит, отсюда видно. Сзади, на картинке, еще силуэт – вроде бы «Мессершмитт-109», но не разглядеть. Сверху и снизу надписи. Французские, конечно. И мелко под ними – английские. Только какая в этом польза? Никто из нас языков не знает. Нет, Прохор английский знает, да только через пень-колоду.
А Юрген на эту картинку рукой показал, потом вокруг помахал. Афиша? Афиша вот этого мероприятия, где мы все сейчас находимся. Повертел бумагу – на обратной стороне списки. Получается, не афиша, потому что афиши клеют, а эта листовка с двух сторон пропечатана. И что за мероприятие? Выставка авиатехники? Тогда где военпреды? Инженеры? Конструкторы? Тут Юрген бумагу у меня из рук взял, к моему же лицу поднес и пальцем в цифры ткнул – «22–23 mai 2021».
Та-ак, значит, точно год на машине с пивом нарисован был. А я все пытался себя убедить, что ошибся. Теперь вот Юрген… Сесть захотелось куда-нибудь, еле удержался. Никогда не думал, что ноги могут подкашиваться. Выдохнул, потер лицо ладонью. В голове не укладывалось. Нашел глазами Прошу. Он топтался возле «спитфайра» – английского истребителя. Я пересек поляну в два счета, поймал физика за плечо и отвел в сторону:
– Ты меня прости, Проша, что прерываю экскурсию. Дела обсудим. Вспомни-ка, про какую ошибку ты говорил, когда время возвращения рассчитывал?
Проша жареное почувствовал сразу, морду скорчил виноватую:
– Маленькая ошибка, что-то около одной миллионной, это около десятитысячной доли процента.
– И от чего процент? – злобно навис я над физиком, навис в переносном смысле, длинноват он для буквального.
– От разницы. Между нашим временем и тем, куда попали. – Проша уже деловито подоткнул очки и начал входить во вкус.
– И?! – рявкнул я по-дурацки вполголоса и отпустил его плечо, поняв, что только что встряхнул физика как грушу.
– Ну, если мы в меловом периоде были, то это миллионов семьдесят… или сто сорок. Если в юрском, то побольше, до двухсот. Но, наверное, семьдесят.
Я не удержался, ткнул ему в нос бумагой, зашипел:
– Семьдесят девять лет! На семьдесят девять лет ошиблись! Мы в двадцать первом веке!
– Семьдесят девять? – повторил Прохор спокойно. – Тогда не семьдесят миллионов лет назад мы были, а больше. Восемьдесят примерно… или еще больше.
Вот зануда! Ну, какая разница, семьдесят или семьдесят девять миллионов. Динозаврам от этого легче, что ли? Так они вымерли. Все. По-го-лов-но!.. Стоп. Отставить, капитан. Для расчета нужна была эта цифра, для расчета, вот и рассчитали. А мы все ржали, что он сидит, свои циферки кропает. А надо было от работы освобождать, кабинет ему отгородить, на цыпочках ходить и материться даже шепотом… Черт, ну ведь это цифра какая-то неподъемная. Все, кого ты знал, уже ушли. Ты уже никого не встретишь, родных, знакомых, никого. Хорошо, если удастся найти их, очень старых, тех, кто дожил до сегодня. Захотят ли они поверить, что тот Мишка Данилин жив, и не дезертир он какой-нибудь, а вот так просто вывалившийся в прошлое вместе со всем экипажем. Да, так и скажи им, им, которым теперь за девяносто, а то и больше, а потом посмотри, поверят ли они тебе, да и вообще, захотят ли слушать!..
Лучше ничего не говорить. Ничего. Я подумал об этом как-то очень тихо. Больно стало… Но выбираться-то надо, барахтаться дальше, проблемы решать здесь и сейчас. Экипаж вот голодный, того и гляди, населенный пункт искать начнет, на охоту выйдет.
А экипаж скучающе смотрел на меня.
Я зло выдохнул. Понятное дело, самолеты всем надоели. Мы же не идиоты машинками любоваться. Ну, по-удивлялись, и хватит. Наверное, уже часа три-четыре одна и та же мысль у каждого – как теперь отсюда выбираться домой? Небо – чужое, страна чужая, люди… люди как люди. Но когда после долгого отсутствия все ближе к дому подъезжаешь, всегда так. Охота как можно быстрее в нем оказаться. Окопаться, занять круговую оборону, задернуть шторы и пропасть для всех… Да нет у нас дома, ни у кого из нас нет. Ни у нас, ни у Юргена. Но будет…
Глава 47Следы в небе
Пошел к своим. Травка под ногами ровная, зеленая и будто искусственная, ты по ней идешь, а она ровными рядами вслед тебе поднимается. Такая скука меня вдруг взяла, как же хочется до настоящего добраться.
Я изо всех сил бодро сказал:
– Экипаж, удалось определиться со временем прибытия. Год 2021-й. – Я увидел, как распахнулись сонные глаза Константина, как штурман уставился на меня исподлобья, Петр Иваныч зашевелил губами и закрутил пальцами. – Пальцев не хватит, Петр Иваныч, сразу предупреждаю. Немного не хватит. Семьдесят девять лет, как кончилась война, или около того. Сегодня переночуем в машине, а завтра будем выбираться.
Они окружили меня. Как дети. Кто-то кого-то толкнул, наступили на ногу, матюкнулись. Юрген вытянул шею из-за Проши. Я вытащил его в один ряд.
– Юргена и Прохора попрошу, – посмотрел я на Юргена, а говорил больше для Проши, – используя свой инглиш или дойч, разузнать, как мы можем выбраться отсюда домой. Нам всем надо дас хаус. Не знаю. Может, теперь уже и поезда не ходят. Поезда, чух-чух. – Я промаршировал на месте, изображая, как в детстве, паровоз, показал ладонью с сжатыми пальцами самолет, планирующий в небе, засмеялся, когда немец очень серьезно кивнул. – Дас хаус, Юрген. Пройдите по палаточному городку, поговорите осторожно, не надо ничего пояснять. Нихт ферштеен, да и все, если сильно любопытствовать станут.
– Я понял, Миша, – тихо сказал Прохор, – я попробую. Но не обещаю. Вся надежда на Юргена, что он найдет немцев. Вот в этом я и попробую ему помочь.