Разрозненные факты, обрывки слухов и оговорки собрались в единое целое. С щелчком озарения я всё понял.
— Это ведь он уничтожил ваш род, Август Пантелеевич? Император?
Вермайер замолчал на половине фразы, сгорбился и крепко, до скрипа кожи, сжал ремни, которыми был зафиксирован в седле Малыша.
— Он, — на грани слышимости прошептал доктор, — я не сразу понял. Продал нас туркам! Лживая, трусливая тварь! Ненавижу его!
Ого! Яркие живые эмоции захлестнули сознание регента рода Морозовых, алая ярость, тесно переплетённая с сияющей белой ненавистью, сквозь которые просвечивали жёлтые языки отчаяния. Всё это вместе ревело и билось в тисках воли доктора, буквально испаряя и так невеликий ресурс его уже мёртвого тела.
— И ты хочешь отомстить, невзирая ни на что? Ставя под удар свою племянницу? Рискуя её жизнью? Последним, что осталось у рода Морозовых?
— Ты ничего не понимаешь! — буквально взвился Вермайер, его лицо перекосило ненавистью, а от крика с ближайших сосен сбило снег, — Катюша в безопасности! Никто в этом мире сейчас не способен ей навредить! Она под защитой Сильнейшего существа, что я видел и слышал! Твоя сестра не даст её обидеть никому!
— Разве это плохо? — я не понимал этой вспышки, но не спешил одёргивать Вермайера, давая ему выговориться, — Разве плохо, что мы все защищены?
— Нет! Да! Нет! — Док в ярости дёрнул кожаные ремни, удерживающие его в седле, вены на его худых руках вздулись, блеснули багровым пламенем. Ремни с сухим треском лопнули, освобождая долговязую фигуру. Одним ловким движением Док спрыгнул со спины костяной химеры и в бешенстве разбрасывая снег, двинулся в сторону озера.
Я дал ему пару минут прийти в себя, потом нашёл сидящего на буквально выжженной до твёрдой корочки земле, невидящим взглядом рассматривающего свои сцепленные в замок руки.
— Так всё-таки, док, — присел я рядом с ним, — объясни мне, что не так с защитой и чего ты боишься?
— Всё просто, Найдёнов, — оскалился в усмешке Док, — когда Император узнает, кто именно защищает город, когда Император узнает, что город превратился в центр силы Защитника-шестёрки, которая на одних инстинктах творит из него неприступный оплот, он никогда сюда не явится сам! Никогда!
— Если отбросить мысли о мести, Август Пантелеевич, — разве это плохо? Нас оставят в покое, мы восстановимся и спокойно заживём.
— Ты не понимаешь, Найдёнов? Никто не даст нам спокойно жить! Если не вытащить Императора из его скорлупы сейчас, если не воспользоваться ситуацией, то Апраксины окончательно падут. Нельзя воевать с империей, не будучи другой империей. Мы не переживём полноценную войну.
— И ты хочешь его выманить?
— Воплоти Каменоломню! Через сутки Гриня будет в Челябинске, оповестит семью, а заодно и полгорода! Ещё через три дня о том, что Апраксины добывают алатырь-камень, будут знать в Перми, Казани и Уфе. Ещё через неделю Императора заставят собрать совет родов!
— Чем это нам поможет?
— Если совет родов будет собран — Апраксины станут неприкосновенны! А значит, Император должен будет решить эту проблему до того, как на него начнут давить другие рода. И ошибиться тут уже нельзя. Тут всё нужно сделать хорошо. А если хочешь что-то сделать хорошо…
— Сделай всё сам, — закончил я фразу Вермайера.
— Сделай всё сам, — эхом повторил Док и продолжил, — и он придёт сам. Ему нужно будет спешить! Пока слухи не стали слишком опасными. Скорее всего, он придёт через Пермь. Пермские Орешниковы Императору доверяют, портал открыть помогут. Если не они, то есть ещё Уфа. Там подальше, но не для магов Империи. Зачарование полёта для них не проблема.
— А мы выстоим?
— Вы не будете вмешиваться в бой, — полыхнуло от Вермайера жаром, — я сам сожгу их всех! Это мой бой!
— Только сутки, и смерть, ты помнишь? — я не мог не спросить, хотя уже знал ответ.
— Это мой бой! За племяшку я спокоен, за род тоже, — он открыто улыбнулся и хлопнул меня по спине, — Морозовы — теперь твоя забота! Моя забота — месть! Чтобы любой, кто только задумается сделать зло роду Морозовых, был твёрдо уверен — кары не избежать!
Глава 5
Мирослава Сухарева обожала просыпаться по утрам. Тянущее ощущение блаженства, когда разум снова осознаёт себя живым, пробуждается под настойчивыми сигналами от органов чувств и делает первый глоток ощущений нового дня. Бархатистая шершавость простыней, отзывчиво щекочущих кожу. Тяжесть одеяла, горой стоящая между тобой и миром, тяжесть маленького мирка уюта, тепла и безопасности. Первые лучи солнца, проникающие сквозь чуть приоткрытые ресницы. Первые запахи, щекочущие ноздри, бередящие давние воспоминания, вызывающие тревогу.
Наставники, с детства обучавшие первую наследницу Российской Империи, свой хлеб ели не зря. Принцессе потребовались мгновения, чтобы уловивший несоответствия мозг сбросил утреннюю дрёму и полноценно включился в работу, прогоняя и анализируя сигналы органов чувств, ища нестыковки, тщетно пытаясь разобраться, что не так с набором данных, поступающих в сознание и отчего подсознание бьёт тревогу.
Мучительный анализ не приносит результатов. Девушка, сохраняя внешнюю неподвижность, уже внутренне морщится от предчувствия наказания. Очередной тест завален. Слишком долго она ищет подвох. Слишком долго она не может идентифицировать угрозу.
Внутренне собравшись, она ещё и ещё раз анализирует ощущения. Постельное, девушка позволяет незаметное движение большим и указательным пальцами, буквально на волосок, чтобы лучше ощупать ткань, самое обычное, накрахмаленное, дешёвое. Она явно не в своей постели.
Свет, успевший проникнуть под веки до того, как она их закрыла, имитируя продолжение сна, имеет неестественный спектр. Бело-синий, холодный, резкий. Искусственный.
Запах, улавливаемый обонянием, подтверждает предыдущие выводы. Она не дома. Она в помещении. Она укрыта казённым одеялом, тёплым, шерстяным. Запах шерсти легко уловим даже сквозь резкий весьма специфический запах.
Она в медицинской палате!
Но, что произошло? Что она тут делает? Очередная проверка? Нет! Сейчас не должно быть никаких проверок! Невозможно!
Но, почему она так уверена, что проверки невозможны? Вся суть проверок в том, что они всегда неожиданны и неотличимы от обычных жизненных ситуаций. Её вот уже семь лет не предупреждают о проверках. Они всегда неожиданны и непредсказуемы. Но, почему-то именно сейчас Мирослава уверена, что проверка невозможна? Почему?
Тревога лишь усиливается, сознание не видит противоречий, но подсознание уже паникует. Что не выбивается из привычной картины? Что не так? Какое противоречие, упорно не замечаемое сознанием, заставляет подсознание бить тревогу?
Девушка отбрасывает все мысли в сторону, оставляя на первом плане лишь этот вопрос и пытается расслабиться, отрешиться от окружающего и заснуть. Хороший метод, не раз выручающий в трудных ситуациях.
Тренированный разум послушно отбрасывает всё лишнее, наносное, и так как непосредственной опасности для жизни сейчас нет, спокойно позволяет телу шагнуть на границу сна. Необычная мысль проносится на границе сознания: «Раз уж каким-то чудом умудрилась выжить, поспать будет нелишним».
Шок осознания вырывает Девушку из полудрёмы, грудь сдавливает спазмом, рука тянется туда, где когда-то висел Катализатор, но не может пошевелиться. Что-то стягивает её запястья, и только попытавшись двинуться, девушка понимает, что связана. Но это уже не важно, Мирослава нашла то самое несоответствие, заставляющее подсознание бить тревогу. Несоответствие её воспоминаний тому, что происходит сейчас. Твёрдое знание, что оборванный канал Катализатора — это гарантированная смерть, хоть мучительная, но быстрая. И то, что она жива. Подсознание шепчет что-то ещё, что-то важное, но девушка усилием воли переключается, отказываясь до конца осознавать то, что подкинула ей память.
Мирослава испуганно открыла глаза и осмотрелась. Медицинская палата, всё точно. Простая, до нищеты. Голые бетонные стены и потолок, Встроенные в потолок светильники, заливающие комнату мертвенным сине-белым светом, режущим глаза. Ни одного окна, чтобы понять, день на улице или ночь. Её кровать и тумбочка — единственная мебель этой нищей медицинской палаты. Простая деревянная дверь, спасибо, хоть не железная с узким закрывающимся оконцем. Никаких медицинских аппаратов, никаких украшений.
Мирослава с удивлением попыталась понять, где она находится и почему она рада, что дверь деревянная, и потерпела неудачу. Память не отзывалась на осознанные обращения, изредка выдавая совершенно непонятные логические цепочки.
Что с ней случилось?
Утихнувшая было паника снова подняла голову, Дыры в памяти не добавляли спокойствия. Бездна невежества! Почему она удивлена тем, что очнулась? Почему она удивлена тем, что не находится в камере? Она что преступница? Её пытались убить?
Зарождающийся приступ паники был прерван звуками за дверью.
Услышав хорошо известный мотив детской песенки дразнилки-считалки, которую неизвестный мужчина буквально мурлыкал довольным голосом, наследница престола Российской Империи замерла в полной прострации, перестав дёргаться и пытаться порвать фиксирующие ремни.
Глупый бес и жадный гоблин,
Завели себе собаку.
Наку, каку, гнолью сраку.
Завели, но не любили,
Часто били, не кормили.
Наку, каку, гнолью сраку.
Пёсик вырос в злую…
Дверь в палату беззвучно открылась, пропуская вместе с запахами коридора и непонятным гулом, высокого худого человека, одетого в строгий костюм с накинутым поверх медицинским халатом. Гость увидел, изумлённо распахнутые глаза девушки, пытающейся заново склеить шаблон, оборвал песенку и широко улыбнулся.
— Вы уже очнулись, Ваше Императорское Высочество. Безмерно рад! Мы с коллегами уже начали переживать.
Аккуратным движением гость прикрыл за собой дверь и шагнул ближе к кровати девушки.