Я медленно повернула голову и почти наткнулась на его горячий рот. Между нами будто сыпались искры. Пролетал ток. Необъяснимо. По грани. Острой и болючей.
— Жалеешь? — одними губами.
— Безумно… — сипло выдохнул Волгин и коснулся языком уголка, переместился к центру. Развел губы, лаская и мучая, чтобы прорваться между зубов, забрать у меня последние всхлипы и тревоги. Внутри от поцелуев мужа будто родилось новое солнце. От его слов стало так легко и спокойно, а от ласк его рук и пальцев — все печали уходили в сторону. Оставались фоном.
— Разведемся? — судорожно втягивая воздух от жадного поцелуя, пролепетала я.
— Ты будешь свободна только после моей смерти… — кольнул Ренат знакомой болью, не остывшей печалью о друге, но я не успела возмутиться или расстроиться — муж взял в плен мои руки и, запрокинув их над головой, спустился поцелуями к груди — накрыл губами упругие соски через ткань, покрутил, прикусил и рукой развел мои колени. Я слабо задрожала.
— Закрой глаза, Сеня… Расслабься. И ничего не бойся.
Я послушалась. С закрытыми глазами лежать было сложнее — мысли вились вокруг утраты, возвращали меня в дождливый день похорон Флобера, разрушали зыбкую нить между мной и мужем.
Я все-таки посмотрела в белый потолок каюты и попыталась подняться, но Ренат нажал ладонью на живот и строго сказал:
— Не двигайся.
— Я не могу сейчас, мне тошно. Ренат, пожалуйста, давай подождем немного.
— Я ничего не делаю, — он стащил с меня штаны вместе с трусиками, широко и размашисто погладил, нырнул на миг между ног, но тут же убежал, чтобы помять мышцы бедер. — Я же сказал, что сделаю массаж. — Он слабо заулыбался, а я кивнула и снова закрыла глаза. Я так устала мучиться, что хотелось довериться.
Какие у Волгина теплые руки. За ними тянулось тело, дрожала каждая клеточка, когда он прикасался и разминал, ныли мышцы от тоски по прикосновениям, стоило пальцам передвинуться в другую сторону. Через несколько минут разогрева, я уже подрагивала от приятных волн, опоясывающих поясницу, а когда Ренат приподнял майку и накрыл крупными ладонями грудь — я уже покорилась всецело, отдала себя в плен его ласковых рук, лишь просипела, сдерживая рвущийся наружу стон, и выгнулась навстречу.
Он не трогал меня… там. Не делал ничего сексуального, но я горела, сводила ноги от тянущего напряжения в паху и забывала обо всем. Почти обо всем.
Глава 36
Ренат
Есения потрясала меня своей чуткостью, способностью сопереживать и так глубоко страдать. Я понимал, что рою ей своими руками яму, глубже которой только смерть.
Понимал и все равно рыл.
Глядя в ее голубые глаз, я потерял ориентиры. Больше не мог отстраняться и быть холодным, когда ей так плохо. Ведь моя рана после потери Валери едва зажила, я прекрасно понимал, что испытывает Сеня.
Держалась она, как воин на поле боя, которое ему не перейти. Плакала тихо, в основном в подушку, или роняла слезы на обветренные щеки, стараясь скрыть от меня лицо.
В самолете я решил для себя, что брошу затею с ребенком и продолжением рода. Поговорю с дедом, когда приеду, признаюсь во всем, а потом… отпущу Брагину. Так будет легче всем. Плевать на обещание, делать больно другим я не намерен. Я думал, что та, кто согласится продать свое тело, никогда не сможет любить, а Сеня сможет. Чисто и искренне. Я не ее герой, нельзя допустить даже мысли, чтобы ей понравиться, но теперь все усложнилось. Я не мог притворяться скотом и быть неотесанным чурбаном, коим не являюсь. Не мог!
Теперь, после брошенного обещания Андрэ — оберегать Есению, я окончательно запутался. Не отдам ее никому, не смогу. И жить так хочется, как никогда раньше.
Может, согласиться на операцию? Переступить через страхи, упорство… Начать с новой страницы, если мне суждено пережить работу хирурга, а нет — уйти тихо.
Есения расслабилась под моими ладонями, а я, чем больше массировал ее мышцы, тем больше погружался в личную темень.
От ее искренней дрожи и густого возбужденного дыхания меня начало колотить. Но я упорно разминал ее идеальное тело. Когда она выгибалась навстречу прикосновениям, я прикрывал глаза и втягивал носом воздух. И мне было мало.
Перевернув жену на живот, мял голени, затем ягодицы и перешел на спину. Хотелось склониться и провести языком вдоль узелков позвоночника, но я держался, потому что понимал — ей нужен отдых и покой. Она измучилась и сама не понимает, к чему это может привести. Зато я понимаю.
Недосыпания, отсутствие отдыха и нормального питания — и получите в комплекте к горю смертельную болезнь. Сеня должна научиться хранить себя во имя наших детей, я не допущу, чтобы она себя мучила. Как же она перенесет мою смерть, если едва шевелится сейчас, после гибели друга, не любимого?
У меня был выбор. Стать подонком в ее глазах, сделать ребенка и исчезнуть. Но будет ли она любить малыша после этого? Я помню ужас и ненависть в ее глазах, когда я перегнул и чуть не сорвался. Я не могу так больше. Кроить нежное сердце, когда ему и так больно — совсем бездушно, я же так никогда не отмоюсь от грехов, не прощу себе. Или еще один выбор — раскрыть сердце, позволить себе и ей любить, наслаждаться жизнью до последнего дня. Сколько бы нам не отмерили.
Но тогда Есении будет стократ больнее.
Я не мог выбрать.
Не мог, потому что за последний год полный печали впервые почувствовал себя нужным и живым.
Пречи у Брагиной были напряжены, я выделил им много времени. Поглаживал, пощипывал, глубоко разминая, но старался не делать больно. Жена постанывала хрипло, подрагивала и покрывалась пупырышками, пока тихо не засопела, отдавшись моим ладоням.
Она спала, пока мы летели домой, а я еще долго гладил и успокаивал разогретую кожу, лежал рядом и, уперев локоть в кровать, прислушивался к размеренному дыханию и стуку ее сердца.
Почувствовав, что Сеня слишком остыла, я перевернул ее на бок, к себе лицом, и завернул девушку в покрывало, как в кокон.
— Прости меня… — сорвалось с губ, — Валери, но я должен тебя отпустить.
Сеня завозилась во сне, замычала что-то, и я разобрал в веренице слов одну фразу:
— Не уходи, Ренат…
Пришлось встать. Осторожно, чтобы не разбудить девушку. Запереться в уборной и, глядя на себя в зеркало, долго грызть кулак, чтобы не заорать.
Блять! Я жить хочу… Да, хочу. С ней, с купленной женой, которую смогу любить и ценить. Оберегать ее хочу, но КАК это, мать вашу, сделать с опухолью?! Издевательство!
Я долго не выходил, не мог совладать с эмоциями, нервы натягивались, будто струны, и рвались наружу ядреными ругательствами. Это не истерика, нет, это крик о помощи. Боже, дай мне немного больше времени. Прошу. Умоляю. Я знаю, что не заслуживаю, но она… она ведь заслуживает. Чистая, добрая, отзывчивая. Моя. Девочка.
Через несколько часов мы выгрузились в аэропорту и поехали домой в сопровождении охраны. Я мрачно молчал, Сеня сонно клонилась к моему плечу, и я притягивал ее к себе, вдыхал аромат шелковых волос, преодолевая внутреннюю боль. Она верит, что у нас все получится, а я знаю, чем все закончится.
— Спасибо тебе, — сказала она, когда мы въехали в город, и вечерние огни раскрасили родные улицы.
— За что? — поцеловал ее в висок, переплел наши руки.
— Когда умерла бабушка, никто не нашел для меня слов поддержки. Отец скупо посочувствовал, а мать даже не обняла, хотя мне очень хотелось. Мне тогда было очень плохо… И сейчас плохо, но я знаю, что не одна. — Она подняла на меня ясный взгляд. — За это спасибо.
Пригладил ее локоны, что завились у щеки, поцеловал в губы и прошептал:
— Ты обновила меня, Сеня. Дала слабую, но надежду, что все еще может быть. Это тебе спасибо.
— Мы ведь друг друга почти не знаем. Разве так бывает?
— Что именно?
Она задумалась, прикусила губу и мотнула головой.
— Ты мне нравилась и на фото, почему бы и нет? Если ты об этом.
Слабо кивнула и, краснея, посмотрела в окно, а потом вдруг спросила:
— Почему ты тогда ушел?
Неприятно затянуло в груди, затылок ужалило болью. Я даже дернулся от неожиданности. Только не сейчас, пожалуйста.
— Не хотел тебя ранить, — сказал, отдышавшись в потолок.
— А где ты был?
Стало еще тяжелее дышать, я потянулся к ручке и открыл окно. Втянул ноздрями прохладный воздух.
— Не хочешь говорить? — подтолкнула жена.
— Мне хотелось побыть одному, — с трудом выдавил вранье и увел глаза в сторону. Казалось, что Сеня читает меня, как книгу.
— Понимаю.
Она вдруг забрала руку из плена моих пальцев и зябко потерла плечи.
— Да, в Европе сейчас теплее значительно, — я обнял ее, прижимая к себе, пытаясь отдать весь жар моего тела, будто это могло оправдать меня. Исправить единственную ошибку, о которой я очень теперь жалел.
— У тебя есть лошади? — Поинтересовалась Сеня.
— Да, много. Приедем я все покажу, тебе понравится.
— У бабушки был заводик коз, но всех их забили после ее смерти. Некому было заниматься. Отец решил, что производство молока — убыточное дело, но в итоге вложился в ценные бумаги и вообще прогорел.
— Жаль… — протянул я и, поймав удивленный взгляд жены, добавил: — Коз, конечно.
— Я так плакала тогда… — тихо и безжизненно бросила Сеня и спрятала лицо у меня на груди. — Я, наверное, проклята. Все, кого я люблю, уходят.
Холод сковал лопатки и царапнул вдоль спины. Прошелся лезвием по старым ранам.
— Ты ведь… не уйдешь? — ластясь, Есения сонно хлопнула глазами и, подложив ладошки под щеки, прилегла на мои колени.
Полчаса дикой внутренней боли выпили меня до дна. Когда машина остановилась, я не сразу разбудил жену. Сидел и не мог пошевелиться. Мне было хреновей, чем в тот день, когда я узнал, что моя жизнь обречена.
Как ей признаться? Как быть честным?
И я не нашел ответа, потому что его нет.
Глава 37
Есения
Когда мы приехали, я была жутко сонная. Позволила Ренату отнести меня в дом, потому что еле шла. Да и мне нравилось быть в его сильных руках, они успокаивали и согревали. Будто говорили мне, что я не одна.