Не стоит беспокоиться. Я сублимирую всю эту энергию в интенсивные занятия фитнесом. Я в точности придерживаюсь строгого ежедневного режима, составленного в стиле Канадских королевских ВВС, согласно которому мой день начинается с того, что я засовываю ноги под шкаф, убедившись сначала, что он на меня не свалится, потом делаю подъем туловища (восемь раз) и отжимания (четыре раза). Это все хорошо, но у меня не возникает ощущения, что я проделал настоящий, полный комплекс упражнений на все группы мышц, так что немного дополнительных упражнений мне не помешают. Нужно потягать железо. Таким образом, я решаю потратить свои рождественские деньги на снаряды для занятий тяжелой атлетикой.
Я ем здоровый, питательный завтрак, приобретенный в магазинчике на углу, – батончик мюсли в шоколаде и литр натурального ананасового сока «Джаст джус», затем скаутский марш-бросок (тридцать минут – бегом марш, тридцать минут – шагом марш) в центр города; эта дистанция кажется бесконечно длинной, особенно если бежишь трусцой в спецовке и джинсах. Но я не останавливаюсь, бегу по улицам, заваленным остовами новогодних елок, которые мусорщики не хотят вывозить. То и дело я испускаю тихие отрыжки, пахнущие ананасовым соком. Очень скоро бок пронзает острая боль – намек на то, что мне необходимо уделять большее внимание здоровью своей сердечно-сосудистой системы, но этим можно заняться и попозже. Мой приоритет номер один – это увеличить мышечную массу и сделать мышцы более рельефными. Я не хочу стать таким раздутым, как боксер и штангист, а вот фигура спортивного гимнаста, как у одного из тех парней с параллельных брусьев, – это как раз для меня. Если в какой-то момент мне покажется, что мои мускулы становятся гипертрофированными, я сразу же прекращу нагрузки.
Обливаясь ручьями пота, я захожу в спортивный магазин сразу же после его открытия. Я, наверное, второй раз в жизни захожу в магазин спорттоваров, потому что до сих пор все спортивные костюмы покупала мне мама. Я сильно волнуюсь перед тем, как войти, словно собираюсь к фотографу или еще что-то в этом роде. Оказавшись внутри, я вижу перед собой помещение, которое сильно отдает раздевалкой для мальчиков, и это ощущение усиливается продавцом – он примерно моего возраста, коренастый и угрюмый, и подходит ко мне с таким видом, будто собирается шлепнуть меня мокрым полотенцем.
– Парень, помощь не нужна?
– Спасибо, я просто смотрю! – отвечаю я этаким голосом-чуть-ниже-чем-обычно, затем начинаю прогуливаться по магазину, опытным глазом оценивая ракетки для бадминтона, затем как бы мимоходом подхожу к гантелям.
Их две штуки, и сделаны они из прочного железа, их вес можно регулировать, так чтобы я мог постепенно наращивать нагрузку, пока не стану похож на Адониса, но не более того. В этих гантелях есть нечто само собой разумеющееся, поэтому после того, как я выясняю, что, да, они тяжелые и сделаны из железа, в отличие от тех, крашенных в серый цвет пластмассовых, и, да, я могу их себе позволить – стоят они 12,99 фунта, я сразу же тащу их к продавцу. И только после того, как я протянул продавцу деньги, а он упаковал гантели в толстый пластиковый пакет, я понимаю, что сделал весьма примитивную логистическую ошибку: домой мне их не донести.
Первые двадцать пять ярдов я убеждаю себя, что это возможно, если идти достаточно быстро, и я перебрасываю пакет в другую руку, когда боль от пластика, врезающегося в плоть, становится невыносимой. Но за «Вулвортом» происходит неизбежное: у пакета разрывается дно, и железяки падают на асфальт с таким индустриальным грохотом, что покупатели, в основном молодые мамаши с чадами в колясках, оборачиваются и смотрят на меня, потом на гантели, а я отвечаю выражением лица «и кто засунул мне гири в пакет?!». Тротуарная плитка, похоже, не повреждена, но одна гантель все еще тяжело катится по направлению к аптеке, как маленький танк, так что мне приходится делать рывок к ней и подставлять ногу, чтобы остановить ее, что вызывает определенное веселье среди мамаш, которые показывают на меня пальцем, словно говоря своим детишкам: «Посмотри, какой смешной недоразвитый дядя». Я беру по гантели в каждую руку и быстро ухожу прочь. Дойти удается до магазина модной одежды «Дороти Перкинс» – еще ярдов двадцать, – где мне приходится снова остановиться, чтобы отдышаться. Когда я прислоняюсь к витрине, гантели замечают какие-то девчонки и начинают смеяться надо мной. Я решаю использовать инерцию для продвижения вперед – вся штука в том, чтобы идти и не останавливаться. Если я буду идти, все будет хорошо. В конце концов, осталось не более мили с четвертью.
Когда я выхожу из торгового центра, перехожу через дорогу и иду по жилым кварталам, становится намного проще делать регулярные остановки для отдыха без лишних взглядов прохожих. Я жду, пока восстановится дыхание, потом поднимаю гантели (руки при этом свисают, как у бабуина) и, спотыкаясь, совершаю короткие перебежки по улице, словно под пулеметным огнем, пока выдерживает сердце. Я чувствую себя так, словно меня только что воскресили. Я весь потный, лицо красное, плечи растянуты, вывихнуты и жутко болят, руки неестественно, как в мультиках, вытянуты, а металлический решетчатый узор на ручках гантелей оставил на моих ладонях неизгладимый отпечаток, отчего они стали похожи на сырые лапы рептилии. Сегодня вечером у меня персональная консультация, а я еще и близко к дому не подошел, поэтому я снова поднимаю гантели и бегу.
Вскоре я добираюсь до южного склона Ричмонд-Хилл, чья вершина теряется в низко плывущих облаках. Мне удается проковылять еще двадцать пять ярдов, пока я не сползаю, согнувшись пополам, по стене. Я чувствую себя так, словно кто-то врезал мне ногой по легким, лопнув их, как бумажные пакеты. Я никак не могу остановить кашель, каждый вдох-выдох отдается болью в горле – оно высохло и ужасно першит; я с трудом сдерживаю позывы к рвоте. Во рту стоит сладковато-желчный вкус ананасового сока, по лицу льются струи пота и каплями срываются с носа на мостовую, и тут кто-то кладет мне руку на плечо и говорит:
– С вами все в порядке? Вы себя хорошо чувствуете? – (Я открываю глаза и вижу, что это Алиса.) – Может, мне нужно вызвать… Брайан?
– Алиса! – Вдох, тяжелый выдох. – Ох… привет… Алиса. – Я выпрямляюсь, вдыхаю, тяжело выдыхаю. – Как дела? – задыхаясь, спрашиваю я с невозмутимым видом.
– Со мной-то все хорошо, а вот из-за тебя я напугалась – подумала, что какого-то старичка удар хватил.
– Нет-нет, это я. Я в норме, правда…
Алиса смотрит на гантели, которые я прижал ногой, чтобы они не укатились вниз по холму и не убили ребенка.
– Это еще что такое?
– Гантели…
– Я знаю, что это такое, но что ты с ними делаешь?
– Долго рассказывать.
– Помочь?
– Если сможешь…
Алиса берет в руки гантель, словно маленького щенка, и резво устремляется к вершине холма.
24
В о п р о с: Что, согласно Гегелю, является тенденцией какой-либо концепции превращаться в свое собственное отрицание в результате конфликта между присущими ему противоречащими аспектами?
О т в е т: Диалектика.
Я оставляю Алису в своей спальне слушать пластинку с «Бранденбургским концертом» и оценивать мои книги по десятибалльной шкале, а сам тем временем иду готовить кофе. Честно говоря, моя спальня не в идеальном состоянии. Я окинул комнату взглядом, чтобы убедиться, что нигде не валяются трусы или тетради с моими стихами, но все равно оставлять Алису здесь одну не хочется. Чайник закипает целую вечность, поэтому я отвлекаюсь тем, что бегу в ванную, умываюсь и очень быстро чищу зубы, чтобы избавиться от этой кислятины во рту. Когда я возвращаюсь на кухню, там уже сидит Джош – наливает себе в кружку моего свежего кипятка.
– Ты, конечно же, в курсе, что в твою комнату прокралась лиса?
– Это моя подруга Алиса.
– Приве-е-е-етик, значит, Алиса. Не возражаешь, если я присоединюсь к вам?
– На самом деле мы тут хотели типа немного об учебе поговорить…
– Ну ладно, Брай, намек понял. Просто проведи ее мимо моей комнаты на обратном пути, чтобы я мог на нее посмотреть, ладно? Может, ты захочешь что-нибудь сделать с этим? – И он показывает на уголок моего рта, где остались две полоски зубной пасты. – Bonne chance, топ ami…– говорит он и направляется к двери. – Ах да, тебе кто-то звонил. Спенсер, что ли? Просил ему перезвонить.
Я делаю кофе, беру кружки, ворую у Маркуса два печенья и направляюсь в спальню.
Алиса полулежит на моем футоне, лениво листая «Коммунистический манифест», поэтому я ставлю кофе перед ней, убираю залапанный жирными руками стакан воды и старые, с налетом кружки подальше от кровати и мысленно фотографирую голову Алисы на моей подушке.
– Брайан, почему рама твоей кровати стоит за шкафом?
– Захотел сделать из кровати что-то типа футона.
– Ага. Футон. Отлично. – Она смотрит на открытки и фотки, прикрепленные пластилином к стене у кровати. – Это твой папа?
– Угу.
Она отдирает фотку от стены и внимательно рассматривает ее:
– Он очень красивый.
Я снимаю свою спецовку и вешаю ее на дверцу шкафа:
– Да, был.
Она всматривается в мое лицо, пытаясь понять, почему красота не передалась следующему поколению, затем с нахмуренными бровями одаряет меня своей коронной улыбкой:
– Ты не хочешь переодеться?
Я смотрю на свитер, который вполне оправдывает свое название [69]– под мышками темные маслянисто-влажные пятна пота, и пахнет он мокрой псиной. Однако я застываю в нерешительности и робко бормочу:
– Да нет, мне и так нормально.
– Давай не стесняйся. Обещаю, я не буду гладить себя, пока ты будешь переодеваться.
И в этой пикантной, пронизанной эротизмом атмосфере, которую создала последняя фраза Алисы, я поворачиваюсь к ней спиной и срываю с себя свитер и майку.
– Так для чего тебе гантели, громила?
– Да вот, знаешь ли, решить заняться своим здоровьем…