– Послушайте, а мы не могли бы продолжить то, ради чего собрались? – энергично перебивает нас Алиса. – Дело в том, что мне к половине десятого нужно успеть в одно место…
– В какое? – спрашиваю я, неожиданно встревожившись.
– Просто повидаться кое с кем – ты не против? – резко отвечает она.
Люси с Патриком переглядываются.
– Конечно, но я думал, мы пойдем выпьем вместе, вот и все…
– Теперь я не могу. У меня репетиция «Гедды Габлер», если хочешь знать.
Я немного напрягаюсь, слегка вздрагиваю и случайно нажимаю на кнопку.
– Извините!
– Мне кажется, моя кнопка вообще не работает, – заявляет Люси Чан, и Патрик вырывает кнопку у Люси из рук, словно это Чан виновата, и принимается тыкать в свое изобретение огромным швейцарским армейским ножом, который носит на большой связке ключей.
Мы с Алисой устало смотрим друг на друга. Все мы понимаем, что никак не похожи на команду победителей. После этого я не утруждаю себя ответами ни на какие вопросы, даже если точно знаю их. Я просто даю отвечать в основном Люси, иногда Алисе, и как только Патрик заканчивает разбор полетов – не спешите жать на курок, всегда давайте возможность ответить человеку, наиболее опытному в этой области, слушайте вопрос, опасайтесь промедления, – Алиса надевает пальто и направляется к двери. Однако, перед тем как выйти, поддавшись настроению умиротворения, говорит:
– Ах да, кстати, завтра мои друзья устраивают вечеринку в доме двенадцать по Дорчестер-стрит, в восемь часов. Вы все приглашены.
Я иду домой с Люси Чан, живущей на вершине холма, на склоне которого расположен мой дом, и она на самом деле невероятно милая. Я вдруг понимаю, что Люси – первый человек китайской национальности, с которым я общаюсь вне ресторана, но я решаю не произносить этого вслух. Мы просто обсуждаем, каково учиться на врача, и Люси говорит очень интересные вещи, только слишком тихо, и мне приходится наклоняться, чтобы услышать ее слова, отчего я чувствую себя немного похожим на принца Филиппа.
– Что заставило тебя пойти на доктора?
– Вообще-то, мои родители. Они всегда говорили, что не может быть большей амбиции в жизни, чем желание стать доктором. Знаешь, от этого даже меняется качество жизни.
– И тебе нравится?
– А как же. Просто обожаю. А как насчет тебя, насчет ли-те-ра-ту-ры?
– О, она мне нравится. Просто я не знаю, смогу ли улучшить кому-нибудь качество жизни, вот и все.
– Сам пишешь?
– В общем-то, нет. Начал понемногу кропать стихи. – Мне все еще трудно произносить это вслух, но Люси, по крайней мере, не фыркает, – Звучит немного претенциозно, не правда ли?
– Что ты, нисколечко. С чего бы это?
– Не знаю, просто, как говорил Оруэлл, «естественная реакция англичанина на поэзию – это глубокое смущение».
– Ну, я не знаю почему. Некоторые могут возразить, что поэзия, напротив, чистейшая из форм человеческого выражения.
– Ага, это ты моих стихов не читала.
Люси очень тихо смеется и говорит:
– Я бы не прочь почитать. Уверена, они очень хороши.
– А я бы лег к тебе… на операционный стол! – отвечаю я, и повисает пауза, во время которой мы оба пытаемся понять, почему это звучит так грязно.
– Давай надеяться, что до этого не дойдет.
И мы некоторое время идем молча, стараясь стряхнуть с себя эту фразу «лег к тебе», которая все еще висит в воздухе между нами, как облако пердежа в картинной галерее.
– Чего сейчас препарируете? – спрашиваю я наконец.
– Сердечно-сосудистую систему.
– Ух ты. Ну и как, нравится? – интересуется принц Филипп.
– Да, нравится.
– Хотела бы на этом специализироваться, когда получишь диплом?
– Думаю, займусь хирургией, но еще не определилась с направлением. Я разрываюсь между мозгом и сердцем.
– Как и все мы, правда? – говорю я, что, на мой взгляд, звучит достаточно остроумно. На самом деле я говорю эти слова, еще не придумав, что они могут означать, поэтому и эта реплика также повисает в воздухе.
И тут Люси выдает полнейший non-sequitur[71]:
– Алиса классная, правда?
– Да-да. Бывает временами. Это был поп-sequitur,не так ли?
После паузы Люси произносит:
– Очень красивая.
– Хммм.
После паузы:
– Вы, кажется, очень близки.
– Ага, думаю, да. Иногда. – И я, ободренный и удивленный этой новоприобретенной легкостью общения между мной и Люси Чан, замечаю: – Патрик очень странный человек, правда? Мне кажется, он может быть…
Но Люси неожиданно останавливается, берет меня за локоть и слегка сжимает его:
– Брайан… можно, я тебе кое-что скажу? Это очень личное…
– Конечно, – говорю я, пытаясь сообразить, что она собирается сказать.
– Я немного стесняюсь, – продолжает она, нахмурившись.
Она собирается пригласить меня на свидание!
– Давай говори…
– Ну ла-адно, – тянет она, глубоко вдыхая…
Что же мне ответить? Наверное – нет. Да, точно, я должен отказать ей…
– Дело в том, что…
…но как отказать ей мягко, не обидев ее?..
– Видишь ли… когда ты со мной разговариваешь, у тебя есть такая привычка чересчур старательно все выговаривать, словно я глухая.
– Ой, правда?
– Угу, ты еще при этом наклоняешься ко мне, киваешь и употребляешь простые слова, словно у меня слишком ограниченный словарь. Не знаю, отчего это – из-за моих китайских корней или оттого, что я американка, но я никогда не была в Китае и в общем-то равнодушна к китайской кухне, так что я могла бы понять тебя, если бы ты говорил на таком, знаешь ли, старом, добром, обычном, разговорном английском…
– Извини, я не замечал за собой этого…
– Да ты расслабься, это не только ты, а многие. Причем постоянно…
– Мне так неловко…
– Не волнуйся, все в порядке, просто звучит немного снисходительно, вот и все.
– А я-то думал, тебе покажется, что это было сказано снисходительно!
– Не смешно, Брайан.
– И действительно – не смешно. – (Мы тем временем подходим к Ричмонд-Хаусу.) – Итак, увидимся на вечеринке завтра?
– Может быть. Тусовщица из меня никудышная.
– А все таки, может быть…
– Может быть. – И Люси Чан направляется вверх по холму.
– Кстати, можно у тебя кое-что спросить?
Она останавливается и немного нервно отвечает:
– Давай.
– Мозг с медицинской точки зрения – это мышца или железа?
– На самом деле это сосредоточение различных видов нервных тканей, и все эти ткани имеют схожее, взаимосвязанное предназначение, поэтому формально это делает мозг органом. А что?
– Просто интересно. Увидимся завтра.
– Пока.
И я смотрю, как ее панда скрывается на вершине холма.
Потом я поворачиваюсь и собираюсь топать по ступенькам к входной двери, когда замечаю в тени сидящую фигуру – кто-то прислонился спиной к двери и преграждает мне дорогу. Я замираю на полпути и вглядываюсь в человека, который проводит обеими руками по своей стриженной под ноль голове, потом смотрит на меня. Только я начинаю свыкаться с мыслью, что пора узнать, какие чувства испытываешь при ограблении на улице, как мужчина поднимается во весь рост и говорит:
– Итак, кто эта азиатская цыпочка, Брай?
И когда фигура выходит из тени, я узнаю острые, проницательные глаза Спенсера Льюиса.
26
В о п р о с: Широко используемый в скульптуре, где его иногда называют флорентийским мрамором, водный мелкозернистый полупрозрачный вид гипса, формирующийся в пластах осадочных пород, образовавшихся в результате испарения морской воды.
О т в е т: Алебастр.
– Спенсер? Что ты здесь делаешь?
– Вот, подумал, дай-ка заеду навестить друга, вот и все. – Я взбегаю по лестнице и собираюсь обнять его, а он пихает меня кулаком в плечо, и мы исполняем тот странный ритуальный танец, который парни всегда изображают при встрече друг с другом. – И ведь ты действительно пригласил меня…
– Да, знаю, действительно, но… Эй, что произошло с твоими волосами?..
Он пробегает рукой по своей выбритой до блеска голове.
– Это стиль сбежавшего зэка – тебе что, не нравится? – спрашивает он, а я отмечаю, что он говорит неразборчиво и медленно – явный признак того, что он нажрался в поезде.
– Да! Да, это очень… смело. Кто это тебя так?
– Я сам.
– На спор или?..
– Да пошел ты, Брайдсхед! Так могу я войти или как?
– Конечно. – Я открываю дверь, включаю свет в холле, и мы протискиваемся мимо велосипедов в коридоре.
Спенсер кажется непохожим на себя, его глаза полуприкрыты и выглядят уставшими, под ними грязные фиолетовые круги, как синяки. Несмотря на сильный мороз, он одет в одну мятую старую куртку на молнии, которую я помню еще со школы; из вещей у него с собой только пластиковый пакет, а в нем, насколько я могу судить, всего лишь две банки пива.
– Я звонил сегодня утром, разговаривал с каким-то пижоном…
– Это мой сосед, Джош. Джош и Маркус.
– Ну и как они?
– Да нормальные парни. Правда, не твоего круга.
– Значит, они твоего круга?
– Не думаю, что они вообще чьего-нибудь круга.
Мы тем временем подошли к моей спальне. Я открываю дверь.
– Итак, мы на месте событий, так? Мило…
Я снимаю пальто и ненароком роняю его на гантели, до того как Спенсер их заметит.
– Чувствуй себя как дома. Может, чай, кофе или что-нибудь еще?
– Бухло есть?
– Думаю, должно быть домашнее пиво.
– Домашнее пиво?
– Вообще-то, оно принадлежит Маркусу и Джошу.
– На что похоже?
– Больше всего – на мочу…
– Градус-то есть?
– Угу.
– Тащи.
Я неохотно оставляю Спенсера одного в комнате и лечу на кухню за бухлом. Мне тоже надо выпить. Приезд Спенсера совсем выбил меня из колеи, отчасти потому, что он действительно немного странный и диковатый, а отчасти, мне кажется, потому, что никогда в жизни я не предполагал, что не буду рад видеть старого друга. К тому же я немного беспокоюсь, что мог оставить на столе свою записную книжку со стихами, открытую на новом пробном эротическом сонете, над которым я работаю. Первая строка содержит слова «алебастровые груди», и, если Спенсер прочтет это, подколов хватит до конца жизни.