Мне кажется, что я знаю ответ на этот вопрос, поэтому нажимаю на кнопку.
– В тысяча пятьсот семнадцатом?
– Нет. Мне жаль, но вы, должно быть, думали о Реформации. Боюсь, вы заработали штраф в пять баллов.
– В тысяча пятьдесят четвертом? – говорит Нортон-Шелковистые-Волосы, изучающий античную литературу.
– Верно, – говорит Джулиан, и Нортон улыбается и победно откидывает свои прекрасные волосы. – Итак, Нортон, это десять баллов, и ваша команда получает право ответить на три бонусных вопроса о римских богах…
По иронии судьбы, конечно же, я знаю ответы на все эти вопросы.
К концу пятнадцатиминутной разминки, которая проводилась просто ради забавы, просто чтобы мы расслабились, ведь это, помните, всего лишь игра, мы проиграли 115:15. Стоящий за перегородкой декораций Патрик настолько разозлен, что не может говорить. Он просто ходит небольшими кругами, сжимая и разжимая кулаки, и стонет. Натурально стонет.
– Хороши они, правда? – говорит Алиса.
– Они нормальные, – отвечает Люси, – просто им повезло, вот и все. За Партриджем нужно присматривать…
– Три года я ждал этого, три года, – бормочет Патрик, наворачивая круги.
– …Просто мы немного напряжены, вот и все, – продолжает Люси, – нам нужно немного успокоиться. Начать веселиться, расслабиться!
Я вдруг чувствую, что мне надо выпить. Интересно, в этом здании есть где-нибудь бар?
– А может, нам пойти всем в бар, опрокинуть по кружечке-другой пивка, чтобы немного языки развязались, – предлагаю я.
Патрик останавливается.
– Что? – шепчет он.
– Значит, тебе не понравилась эта идея?
– Брайан, ты ответил на восемь начальных вопросов во время репетиции, и на шесть из них неверно. А это значит – минус тридцать баллов…
– Не может быть… – возражаю я.
Или может? Я смотрю на Люси, ища в ее глазах поддержки, но она рассматривает свои ботинки.
Патрик поворачивается к ней:
– Lucia, dimmi, parli Italiano?
– Si, un pochino,– отвечает ошарашенная Люси.
Затем к Алисе:
– E tu Alice, dimmi, parli anche tu l’italiano?
– Si, parlo l’italiano, ma solo come una turista…– вздыхает Алиса.
– Он спрашивает, говорим ли мы по-италья… – шепчет Люси.
– Я знаю, что он спрашивает, Люси! – обрываю ее я.
– Значит, ты говоришь по-итальянски? – интересуется Патрик.
– Нет! Ну, не то чтобы…
– А вот Люси говорит, и Алиса говорит, и я говорю, но все же только ты, Брайан Джексон, единственный не знающий итальянского в команде, почувствовал себя компетентным отвечать на начальный вопрос по итальянским музыкальным терминам…
– Никто не жал на кнопку, вот я и подумал, почему бы мне не сунуться в драку…
– Может, в этом и есть твоя проблема, Брайан? Ты просто суешься, тычешься, тычешься на ощупь и каждый раз ошибаешься, но ты продолжаешь тыкаться, снова и снова, и каждый раз неверно, неверно, неверно, неверно, неверно, и ты уже проигрываешь игру, и нас тащишь за собой…
Мое лицо и его, ярко-красное, как университетская рубашка, разделяет не больше дюйма…
– Да ладно вам, парни, это была всего лишь репетиция, – говорит Люси, пытаясь втиснуться между нами, в то время как Алиса стоит чуть поодаль, закрыв руками лицо, и разглядывает нас сквозь пальцы.
– И вообще, я не знаю, зачем взял тебя в команду! Заявился сюда пьяным, с перегаром, и ведешь себя так, словно знаешь все на свете, хотя на самом деле не знаешь ничего. Если говорить о нашей команде, то ты – балласт… – Его руки с растопыренными пальцами лежат у меня на груди, мои щеки орошают мелкие брызги слюны. – Лучше бы мы взяли первого попавшегося парня с улицы, хоть даже этого твоего дебильного дружка Спенсера, вы оба друг друга стоите, оба одинаковые свиньи невежественные. Как говорится, можно взять мальчика из Эссекса, но нельзя… [97]
Полагаю, после этого он еще продолжает говорить, потому что его рот по-прежнему открывается и закрывается, но я не слышу его, потому что все, к чему приковано мое внимание, – это его руки, которые тащат меня за лацканы папиного коричневого вельветового пиджака, вынуждая подняться на цыпочки. И тут я принимаю решение, тут что-то щелкает, ну, может, и не щелкает, а растягивается – наверное, упоминание о Спенсере или остатки вчерашнего хмеля, но именно в этот момент я решаю ударить Патрика Уоттса головой. Я немного подпрыгиваю в воздух, но не так, как прыгает баскетболист, а просто подпрыгиваю на носках и как можно сильнее опускаю свою голову в самый центр пунцового верещащего лица Патрика. И тут, к стыду своему, вынужден признать, что я испытываю мимолетное, но всепоглощающее чувство наслаждения, удовлетворения и праведного отмщения, после чего боль достигает моего мозга и мрак окутывает все вокруг.
40
В о п р о с: В своей «Любовной песне Альфреда Пруфрока» Т. С. Элиот сравнивает вечер…
О т в е т: …с усыпленным эфиром пациентом на операционном столе.
– Я родилась и выросла в Глазго, поэтому имею полное право сказать, что в данном случае мы наблюдаем совершенно классический случай непонимания основного принципа удара головой, – говорит Ребекка Эпштейн. – Вся суть удара головой состоит в том, чтобы как можно сильнее нанести удар твердой частью своего лба по мягкой части носа противника. А то, что ты сейчас сотворил, Брайан, это долбанулся мягкой частью своего носа в твердую часть его лба. Отсюда и кровь, и потеря сознания.
Я открываю глаза и вижу, что лежу на спине на двух офисных столах, составленных вместе. Люси Чан, склонившись надо мной, откидывает мою челку с глаза, показывает три пальца и спрашивает:
– Сколько пальцев видишь?
– Если я отвечу неправильно, мы не потеряем пять баллов?
– Нет, сейчас не потеряем, – улыбается Люси.
– Тогда ответ – три пальца.
– А столица Венесуэлы – это?..
– Каракас?
– Молодчина, мистер Джексон, – хвалит меня Люси. – Думаю, ты очень скоро поправишься.
Похоже, мы парой этажей выше телевизионной студии, в офисе программы «Университетский вызов»: повсюду справочники, стены увешаны фотографиями прошлых победителей. Я поворачиваюсь в сторону и вижу Ребекку, которая сидит на столе напротив меня. Она красивая – нет, не красивая, потому что слово «красивая» реакционное и применяется, как правило, к женскому полу, но привлекательная: в длинном простом облегающем платье под черной джинсовой курткой, покачивает «Доктором Мартенсом» вперед-назад.
– Значит, ты приехала.
– Ага, как видишь. Этого я никак не могла пропустить. Вот села я в микроавтобус с толпой бухих молодых консерваторов, все из себя, в университетских шарфах и с ироничными плюшевыми мишками, заплатила трешку за бензин, а это, хочу добавить, форменная обдираловка, если ты хоть что-то сечешь в арифметике, и подумала: «Господи, что я здесь делаю? Это просто ад какой-то!» Короче, приезжаю я в эту долбаную студию, нас ведут на экскурсию, и что я вижу! Ты лежишь на полу без сознания в луже собственной крови, и мне приходит в голову мысль, что такое зрелище всяко стоит трешки.
Я опускаю взгляд и вижу, что одет только в брюки и майку, которую я не снимал последние тридцать шесть часов, с пятнами крови на груди и немного пахнущую джином. От меня уже не пахнет, а скорее разит. От меня начало разить.
– Что случилось с моей одеждой?
– Мы с Люси надругались над тобой, пока ты был в отключке. Надеюсь, ты ничего не имеешь против?
Люси краснеет:
– Алиса стирает твою рубашку в дамской комнате и пытается высушить ее под сушилкой для рук…
– Пиджак в порядке?
– С ним все нормально…
– …Просто это пиджак моего папы…
– Да все с ним нормально, не волнуйся…
Я осторожно сажусь на край стола, и мне кажется, что я чувствую, как мой мозг тоже изменяет свое положение, ударяясь при этом о череп. Люси достает из косметички свое зеркальце, я делаю глубокий вдох и смотрюсь в него. Наверное, могло быть и хуже: такой же бесформенный нос картошкой, как и обычно, хотя вокруг каждой ноздри у меня по темному восковому пятну, похожему на красный мелок.
– А как Патрик? – спрашиваю я у Люси.
– На нем ни царапины, – отвечает она.
– Жалко, – вздыхаю я.
– Эй, хватит тебе уже, – говорит она, заговорщицки улыбаясь. – У нас проблема.
– Какая?
– Ну… Похоже, тебе не дадут выступить в шоу.
– Что? Ты шутишь!
– Боюсь, что нет.
– Но почему?
– Потому что ты избил капитана своей команды.
– Я не избивал его! Я его ударил один раз! И он спровоцировал меня, ты же сама видела, он схватил меня за пиджак! И в конечном счете пострадал-то я. Как я мог избить его, если сам при этом пострадал?..
– Ваша честь, защита закончила изложение дела, – подытоживает Ребекка.
– Я понимаю, Брайан, но Патрик все еще не успокоился. У него здесь приятель с экономического факультета, который готов в последнюю минуту занять твое место…
– Ты шутишь…
– Брайан, его нельзя в этом обвинять. Ты заявился сюда с перегаром, ответил на кучу вопросов неверно, потом пытался сломать ему нос…
– Но здесь моя мама, и вообще!
– Это всего лишь дурацкая викторина, Брайан, – говорит Ребекка, по-прежнему покачивая ногой.
– Но ведь она приехала сюда из Саутенда!
Я слышу, что мой голос при этом немного ломается – да, я знаю, это весьма патетично в исполнении девятнадцатилетнего парня, но мне так хотелось попасть в это шоу. Перед глазами у меня проносится картина того, как я буду объяснять маме, почему в конце концов не попал в команду. Наверное, ощущения будут такие же, словно меня выгнали из школы, а это такое стеснение и стыд, что я и думать об этом не хочу.
– А что Джулиан говорит?
– Джулиан говорит, что все зависит от Патрика. Они сейчас как раз все обсуждают…
– А ты что думаешь?
Люси на секунду задумывается и говорит:
– Мне кажется, если вы оба пообещаете играть нормально, и перестанете вести себя как дети, и согласитесь работать вместе как одна команда, и не психовать, нажимая на кнопку, тогда тебе действительно можно выступить…