Единственный очевидный посыл этого сна заключается в том, что вскорости мне тоже предстоит встреча со смертью. Что же касается серой фетровой шляпы, то ее носил мой отец. И мой отец был красив. Но далеко не гангстер. Он был добрым и мягким человеком и умер более сорока лет назад. Почему мне приснился мой отец? Я редко думаю о нем. Возможно, его послали не убить меня, а сопроводить в царство мертвых, где мы с Мэрилин будем жить вечно.
Сон подсказывает мне, что я еще не готов к тому, что моя дочь уедет, не готов остаться один. Но я ничего ей не говорю: она и так уже отменила слишком много консультаций. Пора ей вернуться к собственной жизни. Мой сын Рид, вероятно, догадывается о моих чувствах и приезжает провести со мной выходные. Мы много играем в шахматы – точь-в-точь как в те времена, когда он был маленьким.
Только на следующей неделе я наконец провожу свой первый уик-энд в одиночестве. Мэрилин нет с нами уже целый месяц. Вспоминая ее похороны, я поражаюсь собственному спокойствию в тот день. Мое сердце будто онемело. Возможно, это как-то связано с тем, что я был рядом, когда она умирала. Я сделал все, что было в моих силах. Я редко отходил от нее и считал ее последние вдохи. И этот последний поцелуй в ледяную щеку – именно тогда я по-настоящему сказал «прощай».
Часть II
Держимся за руки на нашей помолвке.
Мы не забудем
Когда мама только начала курс химиотерапии, она получила множество писем со словами любви и поддержки. Именно тогда она поняла, что «человек живет не только для себя». До того, как в наш дом постучалась беда, мама не осознавала, какую важную роль играла в вашей жизни – в жизни людей, которых она наставляла, опекала, подбадривала, вдохновляла и любила всем сердцем.
Это осознание глубоко тронуло ее и скрасило последние месяцы ее жизни. Она хотела лично попрощаться с каждым из вас и сказать, как сильно она вас любит.
Я – ее дочь, а потому считала само собой разумеющимся, что на столе всегда найдется место для еще одной тарелки, а на ее миниатюрных коленях – место для еще одного ребенка, нуждающегося в ласке и внимании. Я чувствовала себя любимой и нужной. И да, во мне, как и во всех своих детях, мама стремилась развить только самые лучшие качества.
Как мне повезло, что моя мама была такой феминисткой! Как повезло всему моему поколению: мы не только убедились, что это возможно, но и под ее мудрым руководством смогли сделать мир чуточку лучше. Она утешала, наставляла и поддерживала многих моих товарищей по играм, а также моих детей и их друзей.
Я работаю акушером, и моя задача состоит в том, чтобы помочь новому человеку родиться на свет. Но сейчас я здесь не для того, чтобы встретить жизнь, а для того, чтобы ее проводить. Мне кажется, это правильно.
Мэрилин любила землю,
любила, стоя на коленях, сажать
в жирную глинистую почву помидоры
и собирать клубнику.
Нам будет не хватать ее абрикосового варенья.
Мэрилин любила свежий воздух.
Любила природу и
долгие прогулки.
Я помню,
как собирал чернику в Гейдельберге
и упивался ее голубым ароматом.
Я помню, как они с Ирвом
стояли на гавайском пляже и,
держась за руки, любовались закатом.
Я вижу, как она закрывает глаза
и вдыхает
соленый воздух.
Она любила огонь
и все теплое.
Когда зимой в камине потрескивали дрова,
Мэрилин всегда подсаживалась ближе.
Я помню неделю, что три поколения нашей семьи
провели на Сильвер-Лейк.
Мы гуляли, купались, разговаривали
и пели песни у костра,
и жарили зефир,
пока он не подрумянивался
со всех сторон.
Мэрилин любила красоту,
но это был не просто гедонизм.
Она видела в ней живительную силу,
символ доброты и человечности.
Душевная щедрость
была ее главным секретом,
ее религией.
Она искала ее в своих исследованиях
и делилась ею с миром
в своих книгах,
а с детьми —
в повседневных делах.
Перед ужином мы наслаждались
«Временами года» Вивальди
и пили херес.
Слушая ее рассказы,
мы переносились в Шартр
и будто своими глазами видели его чудесные витражи.
Но самое главное,
ее всегда окружали удивительные друзья,
ученики, коллеги
и, конечно, мы – ее семья:
Ирв, мои братья и сестры, наши жены и
теперь уже восемь внуков.
Она призывала всех нас
продолжать ее дело, искать добро
в других культурах и религиях,
в человечестве.
Друг в друге.
Мне будет очень ее не хватать.
Она держала факел, что освещал наш путь,
но я не думаю, что он погаснет;
напротив, он разгорится только ярче.
Он озарит ночное небо,
подобно сонму ярких звезд,
пылающих в бесконечной Вселенной.
Теперь этот свет сияет в каждом из нас.
Наша свадьба. Вашингтон, округ Колумбия. Июнь 1956.
Семейное собрание, 1976. Наша дочь Ив и наши сыновья Рид, Виктор и Бен (на полу).
У моей матери был особый взгляд на мир. Полагаю, наибольшее влияние на него оказали поездки во Францию. La façon ou manière correcte de faire les choses. Правильный способ делать вещи. Он касался всего на свете: от вежливости и хороших манер до расчесывания волос, мытья рук и даже надевания приличной рубашки к ужину. Помимо воспитания детей знание правильного способа делать вещи, хотя и немного неуместное в конце двадцатого века в Калифорнии, придавало ей уверенность в окружающем мире, чувство направления, о котором многие из вас упомянули в ваших замечательных воспоминаниях и мемуарах.
Одной из крайностей этого мировоззрения был постулат, которым она часто потчевала меня в юности, а именно что «детей должно быть видно, но не слышно». К ее большому неудовольствию, я не был тихим, вежливым ребенком. Напротив, я был упрямым, капризным и очень разговорчивым. Лично я не помню, чтобы со мной было так уж тяжело, но все уверяют, что было.
Я осознал это только в последнее время, когда увидел, как она управляется с моим шестилетним сыном Эдрианом. Не скрою, он своенравный и упрямый ребенок. Чуть что, Эдриан начинает кричать, швырять вещи и уверять меня, что я худший отец на свете. Неудивительно, что он – мой сын. Очевидно, это кара за все мои детские шалости, и кара заслуженная.
И все же, когда он спокоен, он милый и лучезарный мальчик. Раньше я боялся, что мама будет шокирована его поведением, ибо оно весьма далеко от la façon correcte de faire les choses — обычно Эдриана и видно, и слышно одновременно. Но я напрасно волновался. Мэрилин быстро нашла к нему подход. «Il est très attachant», – говорила она мне каждый раз, когда мы приезжали к ней в гости. К нему быстро привязываешься.
Вместе они часами читали детские стишки Матушки Гусыни – про Шалтая-Болтая и сорок семь сорок, но чаще всего вот это:
Играет кот на скрипке,
На блюде пляшут рыбки,
Корова взобралась на небеса.
Сбежали чашки, блюдца,
А лошади смеются.
– Вот, – говорят, – какие чудеса![33]
На последнем слове Эдриан обычно сползал на пол и начинал заливисто хохотать.
Пятидесятая годовщина нашей свадьбы (Гавайи)
Ее терпение, теплота и нежность напоминают мне, что на самом деле моя мама вовсе не была суровой или строгой, хотя иногда я думал иначе. Она усмиряла упрямое чудовище во мне не криками и наказаниями, но спокойными, тихими и мудрыми словами.
Я знаю, что в эти последние месяцы она много разговаривала со своими детьми и друзьями, делясь самыми дорогими воспоминаниями. В понедельник вечером, когда мы разговаривали в последний раз, она сказала мне: «Ты мой малыш и будешь им всегда».
Вдыхая аромат лаванды с полей Прованса,
Мы будем помнить о ней.
Листая умную и увлекательную книгу,
Мы будем помнить о ней.
Рассуждая о Боге в его женском обличье,
Мы будем помнить о ней.
Садясь за стол и рассказывая, что у нас на душе,
Мы будем помнить о ней.
Благоговея перед историей, но осуждая патриархат,
Мы будем помнить о ней.
Слыша звон колоколов Сен-Сюльпис,
Мы будем помнить о ней.
Любуясь абрикосами в цвету,
Мы будем помнить о ней.
Смотря, как день сменяет вечер,
Мы будем помнить о ней.
Вставая из-за стола,
Мы будем помнить о ней.
Услышав мудрую цитату,
Мы будем помнить о ней.
Поднимая бокал шампанского,
Мы будем помнить о ней.
Ощущая смущение, печаль, восторг и радость,
Мы будем помнить о ней.
Пока мы живы, она будет с нами.
Она часть нас.
Мы будем помнить о ней.
На лекциях в России
Глава 23. Моя новая жизнь
40 дней спустя
Каждый день я гуляю по сорок пять минут, иногда с друзьями или соседями, но в основном один. Несколько часов я посвящаю работе над этой книгой, а также много разговариваю по телефону с моим хорошим другом и соавтором Молин Лесц, с которой мы пишем и редактируем последние главы предстоящего шестого издания «Теории и практики групповой психотерапии». Большую часть времени я чем-то занят и не особо рад гостям. Я так увлечен этой книгой, что по утрам мне не терпится скорее попасть в свой кабинет. Обычно я усаживаюсь за письменный стол довольно рано, около 8 часов. Я счастлив, когда пишу, но что будет, когда я закончу работу? Боюсь, на меня снизойдет глубокая печаль.