– А чего можно ожидать от гешефтмахеров и дельцов – даже очень крутых? Куда им до уровня Дунаевского-старшего и Бабаджаняна, Петрова и Крылатова, Зацепина и Паулса?! Вообще популярная музыка – это важнейший социальный индикатор, показатель здоровья или нездоровья общества. Мой отец, молодость которого пришлась на 1930-е, на мой вопрос о тех годах ответил так: «Слушай музыку того времени. В атмосфере страха такая музыка невозможна». И это при том, что отец был критиком Сталина и его системы и уже в конце 1930-х знал многое из того, о чём большинство узнало лишь после 1956 г. Действительно, трудно представить, что «Широка страна моя родная» написана и – самое главное – принята народом как своя, кровная в атмосфере страха. И, с другой стороны, какова же должна быть общественная атмосфера, породившая песни 90-х и нулевых про «кусочеки колбаски» и «юбочки из плюша»? Да, есть исключения – например, мужская группа «Любэ». Но это нередко на фоне педерастической моды и тотальной имитации.
– Следующий мой вопрос принципиален для меня как зрителя, читателя и слушателя. Первое – это то, что искусство сегодня не становится частью моей (и, думаю, не только моей) биографии. Свою жизнь до 1990 года я могу рассказать по событиям, абсолютно не касаясь личной биографии, год – книга, год – кинофильм, год – музыкальная премьера… А за последние 25 лет мне по большому счёту нечего вспомнить из того, что останется со мной. И ещё: трудно представить жизнь сегодняшних «мегасуперпуперзвёзд», которая оформится во времени в книгу. Я точно знаю, что лет через двадцать не куплю биографию, скажем, Евгения Миронова, при том что ему не откажешь в таланте, так как я готов был отдать последние три рубля за книжку об Алисе Фрейндлих. Нет ни национальных событий, ни, следовательно, национальных явлений. Ведь даже такие уважаемые имена, уже кстати не совсем молодых людей как Нетребко, Цискаридзе, Мацуев… – это то, что связано исключительно с классическим искусством. Мало того, что не видно творческого напряжения, за что я прежде всего платил деньги, покупая билет на концерт или пластинку в советское время. Было инстинктивное чувство, что без этого запала и горения не было бы никаких билетов и никаких пластинок… Сегодня – не просто ноль градусов, но минус пятьдесят по Цельсию! Как мало надо времени, чтобы люди променяли творчество на купюры. Опять-таки, испытываешь состояние ступора от того, на что раньше бы брезгливо поморщился, а теперь это дорого продаётся. И что окончательно добивает – оно покупается! Странный двадцатый век ставил запредельные задачи, чтобы через сорок-пятьдесят лет оставить художника исключительно перед искушением и соблазнами. Точно сбылось пророчество Энди Уорхола, что в XXI веке каждый будет знаменит 15 минут. Да, после 1991 года не стало соревнования, важного в культуре, так же, как и в экономике и в политике. Только ли это сыграло свою роль, ещё раньше?
– Дело, конечно же, не только в соревновании. Речь должна идти об общей деградации культуры и искусства – сначала на Западе, а в 1990-е годы этот процесс и до нас добрался. А здесь его углу́били и расширили персонажи – продукты разложения советской системы, вся эта культур-буржуазия, ненавидевшая народ, советский строй и готовая шестерить перед новыми хозяевами, старательно не обращая внимания на сильный криминальный душок. В результате на экраны ТВ, сцены театров (даже очень Больших), на страницы газет вылезли экскременты советской системы, то, что эта система, даже в ослабленном своём состоянии, не пускала на свет, а ныне крысы вырвались из подполья, и необходим Дудочник, который уведёт их куда следует. Ничтожество Уорхол оказался прав не только для Запада, но и для западоподобной части России.
О каком творческом запале можно говорить в условиях, когда доминанта – бабло: «Сатана там правит бал». Причём условия эти лишь отчасти носят стихийный характер, ведь рынок – это не самостоятельная сила, да и нет никакого рынка. Есть диктат заинтересованных групп, закамуфлированный под рынок. Вот и получается, что функцию литературы начинает выполнять антилитература (акунины-донцовы), культуры – антикультура (от «Дом-2» до версии «Руслана и Людмилы» в «режиссуре» Д. Чернякова); о кино, эстраде и театре я вообще не говорю. Короче говоря, тень перестала знать своё место, на марше «живые мертвецы», симулякры.
– Так называемыми симулякрами наш социум пронизан повсеместно. В общественной жизни, политике, которая превратилась в разновидность шоу, спорте, СМИ… Тонны периодической макулатуры, которая не решает никаких задач, лишь иногда обозначает проблему. И то в лучшем случае. Кстати, Вы пишете о резкой деградации научно-популярной периодики. Такой междусобойчик во всех сферах. Как мудро заметил Ю. Мухин, футбол существует исключительно для одной цели – доставить удовольствие болельщику. Всё! А вся эта атрибутика, гонорары, контракты, франшизы, меня не должны волновать абсолютно.
– К сожалению, футбол, хоккей и вообще большой спорт у нас уже четверть века как минимум существуют в качестве бизнеса, а также шоу, отвлекающего от насущных вопросов жизни. На Западе этот процесс стартовал на рубеже 1920–1930-х годов. Об Англии того времени Дж. Оруэлл заметил, что если бы не пабы, радио и футбол, то в стране могла бы произойти революция. Лет 35–40 назад на Западе произошла полная «бизнесизация» спорта. И кино – последнее как искусство почти закончилось, достаточно сравнить американское и французское кино 1950–1970-х годов с тем, что пришло позже. То же у нас: кино 1950–1970-х годов и нынешнее. Страсть к ремейкам ведь не случайна – хочется настоящего, есть тяга, но нет потенции, большие деньги на неё плохо влияют, а местечковым междусобойчиком, как ни пыжься, настоящее искусство не заменишь. Параллельно с «бизнесизацией» развивается криминализация спорта и кино. Во что мафии вкладывают средства? Чего стоит одна лишь история попытки второй половины 1990-х – начала нулевых годов создать европейскую футбольную суперлигу как суперсредство отмыва наркоденег. Ну и, наконец, необходимо сказать о нарастающей роли мракобесия и оккультизма, которые проникают даже в научную среду, в сферу научно-популярной деятельности и литературы. Несколько лет назад, участвуя в чтениях памяти одного замечательного советского астронома, я был поражён тем, что среди докладов были таковые на оккультные темы, а в перерыве в фойе большой спрос оказался на бюллетень самиздатовского типа «Потусторонние новости».
Всё это – показатель кризиса, разрухи в головах.
– Но ведь, например, 1920-е годы тоже были кризисом, а ситуация была совершенно иной. Вы определяете «длинные двадцатые годы» (1914–1933) как феномен в искусстве и общественной мысли прошлого века. Переваривать пришлось ещё долго… Сегодня же, например, вновь открывая для себя подзабытые кладовые советской поэзии, испытываешь опять же чувство сравнимое с потрясением: стихи В. Луговского, Н. Асеева… выглядят просто образцами и шедеврами (такими и останутся!) на фоне сегодняшнего шума, где уже не до поэзии. Что интересно, все они становились творчески зрелыми в молодые, даже юные годы. Они начинали в те же 1920-е и почти сразу стартовали как мастера. И ещё – какая внутренняя, просто искрящаяся свобода! Какая там цензура… Ради такой редактуры (опять нам пытаются выдать одно за другое!) и качества я готов сегодня дорого заплатить. А зрелость лиц. Кстати, ту же эволюцию советского, скажем, артиста, я мог проследить или хотя бы почувствовать просто по биографическим фотопортретам, даже не по киноролям и спектаклям. Я не встречал в старых подшивках газет и журналов ни одной фотографии, где бы советские звёзды позировали. Это всегда взгляд исключительно внутрь себя, сквозь объектив. И попадая во внутрь библиотечного фонда недавнего прошлого, чувствуешь себя жителем другой планеты. И это не ностальгия, про которую мне кричат в оба уха. Просто кожей чувствуешь, что воруют не у тебя, а воруют тебя самого. На Ваш взгляд, настоящая оценка советского проекта ещё ждёт своего часа? Хотя Вы говорите, что реставрировать ничего нельзя, но ведь можно не уходя далеко, взять с собой самую суть?
– Кризис кризису рознь. «Длинные двадцатые» были структурным кризисом капитализма, из которого он вышел обновлённым. То был кризис обновления. Кризис конца XX – начала XXI века – системный, за ним у капитализма никакого обновления. Всё, занавес. И Россия с разрушением СССР в полной мере в этот кризис вползла: «язычник, чахнущий от язв христианства» – так К. Маркс определял подобного рода ситуации.
«Длинные двадцатые» были творческим взрывом – социальным, культурным, научным. Джойс, Пруст, Т. Манн, Кафка, Фолкнер, Хемингуэй, Ремарк, Фейхтвангер, Голсуорси на Западе; Андрей Платонов, Шолохов, Есенин, Маяковский и многие другие у нас. Поразительные достижения в науке о природе, в обществоведении, в структурах повседневности. Что изобретено за последние 60 лет – только компьютер, интернет, мобильный телефон – и всё. За последние 60 лет, т. е. с тех пор, когда совпартноменклатура в союзе с западными буржуинами сорвала попытку прорыва в реальное посткапиталистическое (а не просто антикапиталистическое как в СССР) будущее на основе достижений таких блестящих учёных как В. М. Глушков и И. С. Филимоненко. Наступил откат – эпоха «коротких мыслей», как говорил Папа Карло, – за которым маячит новое темновековье.
…О том, что советские звёзды не позировали. Начать с того, что выдающиеся советские актёры и певцы не называли себя звёздами, да и на фотографиях смотрелись не позёрами. Позёрство – способ существования бездарей и самозванцев, главная цель которых не самореализация (реализовать нечего), а погоня за деньгами и славой.
– Мир так устроен, что всегда будут люди, которым нужно чуть больше денег, чуть больше комфорта и удовольствий. Понятно, что сегодня в России рынок не рынок, капитализм не капитализм… Кстати, сегодня известно, что Сталин в начале 1950-х годов, когда страна уже восстанавливалась, повсеместно вводил формы поощрения за рост производства – так называемый метод повышения эффективности (МПЭ), и как следствие – резкий рост в те годы артелей и частных производителей. Насколько возможно учесть интересы всех и какая степень и форма частной собственности возможна в России, если, конечно, она возможна вообще?