– Не помню где, но как-то встретила такую оценку специалистов советского времени: мол, в наших академических институтах где-нибудь за распитием чая можно было услышать такие аналитические обзоры, какие на западе готовили целые центры.
– Было такое, и в подтверждение расскажу известную мне историю. В начале 70-х в Институт мировой экономики и международных отношений, в котором работал Крылов, явился Бжезинский с помощниками. Так вот, помощница Бжезинского разыскала Крылова и сказала, что они читают его работы, чему Владимир Васильевич был очень удивлен, поскольку последние годы готовил преимущественно закрытые справки для ЦК КПСС. Но американцы прекрасно всё это имели, читали и более того – привезли Крылову несколько книг по тематике его исследований, о которой оказались осведомлены, и подсказали, через каких сотрудников при необходимости можно заказать литературу из-за кордона. Человек, который почти не публиковался, был очень высоко оценен командой Бжезинского.
– А каково экспертное сообщество России сейчас?
– Трудно оценивать всё сообщество, моя оценка будет в большей степени импрессионистской, и «импрессионизм» этот очень невесёлый. Вернувшийся в Россию в конце 1990-х годов Александр Александрович Зиновьев, с которым я дружил, как-то заметил, что уезжал из страны, где в курилке можно было обсуждать массу интересных проблем на самом высоком уровне, а вернулся на интеллектуальную помойку. Сказано довольно жёстко, но в целом справедливо. С 1990-х годов в страну хлынул мутный поток устаревших западных теорий в области социологии, политологии, экономикс. Это утильсырьё приобрело среди определённой публики высокий статус в силу его западного происхождения и подкреплённости грантами и прочими формами материального поощрения. На этой основе у нас за последнюю четверть века сформировался целый сегмент компрадорско-колониальной по своей сути науки, выражающий интересы компрадорско-олигархического капитала и паразитирующий на реальной науке так же, как этот капитал паразитирует на России, её реальной экономике. Оба эти компрадорских сегмента – экономический и научный – выражают чуждые России интересы со всеми вытекающими последствиями. Ясно, чью сторону они займут в условиях разворачивающейся информационно-психологической войны.
Особенно это видно по политологии, где есть целый ряд теорий, связанных с отрицанием необходимости государственного суверенитета. Это модный тренд в западной политологии и глобалистике – мол, мы живём в эпоху глобализации, взаимопроникновения, взаимозависимости и суверенитет устарел. Но совершенно понятно, кого не устраивает чей-то государственный суверенитет – транснациональные корпорации, которым государство мешает выкачивать прибыли.
То же самое – идея, что эпоха больших государств уходит в прошлое. Вот была Югославия – надо её раздробить на части, тем более что народ там разный живёт. Время от времени возникают разговоры, что территорию России от Урала до Дальнего Востока нужно отдать международному сообществу, читай – транснациональным корпорациям. И люди, которые продвигают эти идеи, работают на эти корпорации либо в качестве тех, кого Ленин называл «полезные идиоты», либо в качестве идеологических диверсантов.
– Но это ведь не характеристика всего экспертного сообщества?
– Конечно же, нет; я говорю об определённой тенденции, представляющей научную и идейно-информационную угрозу. У нас немало экспертов и экспертных групп, вполне профессиональных и ориентированных на государственно-национальные интересы России. Они стали значительно активнее в последние год-два, когда ужесточилось противостояние России и Запада и многие из тех, кто находился в тени и имел ограниченный доступ к средствам массовой информации, резко расширили свои возможности.
– А насколько эти специалисты востребованы людьми, принимающими решения? Вот вас приглашают на Селигер, на телевидение, но сами-то госуправленцы вас слышат?
– Трудно сказать. Иногда в официальных выступлениях я слышу формулировки, которые использую только я и никто другой. Однако у восприятия любых идей есть серьёзный ограничитель – классовые интересы воспринимающего. Степень реализма в понимании текущей ситуации определяется у госчиновника двумя факторами – шкурным интересом и классовым сознанием. Нередко это становится непреодолимым барьером в понимании реальности и восприятии чужих идей. Впрочем, моя задача заключается не в том, чтобы меня услышали госуправленцы. Я не пропагандист, не политтехнолог, а учёный, аналитик, преподаватель. Моя задача – создание реальной картины прошлого и настоящего и прогнозирование будущего. Пользуются этим высокопоставленные лица – хорошо; не пользуются – это живёт само по себе, потому что вброшенная в информационное пространство концепция, даже фраза живут своей жизнью и когда-то сработают.
– Сейчас много говорят об информационных фильтрах, которые создают ту или иную среду. Но мы сами ещё в большей степени склонны создавать себе комфортную среду, смотреть и слушать только то, с чем согласны. А если кто-то говорит то, что нам не нравится, мы и слушать не станем. Как выбраться из-под влияния того или иного однонаправленного воздействия – допустим, людям на той же Украине?
– Безусловно, нужно жить в информационном мире, не заслоняясь от него. Заслон – это пораженческая стратегия. Почему многие советские люди купились на пропаганду перестроечной шпаны? Мол, придёт рынок, демократия, капитализм – и будет всем хорошо. Потому что их приучили к определённой информации, которую они уже перестали воспринимать, и правдой показалась та ложь, которую они впервые услышали.
Не заслоняясь от информационного потока, надо всегда понимать важную вещь: кому выгодно. Всё время задавать себе этот вопрос. Кому выгодно говорить, что Сибирь была колонией России? Понять это – а потом уже проверять факты.
Нельзя убегать от судьбы: она тебя рано или поздно догонит, причём в самый неудобный для тебя момент; судьбу надо встречать в лоб. То же самое с информацией.
– В отношении вас это понятно – это ваша профессия. А если речь идёт об обывателе, который к тому же лишён источников информации?
– Да, это серьёзная проблема. Хотя некоторым обывателям ничего не интересно. Причём не только у нас. У нас и работяги, и студенты могут обсуждать какие-то общественно-политические вещи. Американцы – я жил в Америке – этим, как правило, не интересуются, а потому готовы поверить чему угодно: что Кеннеди убил Ли Харви Освальд, что «башни-близнецы» взорвала «аль-Каида», что малайзийский «Боинг» взорвали ополченцы.
Тем, кто хочет разобраться, можно посоветовать одно: думать. Какой бы изощрённой ни была пропаганда, она обязательно проколется в деталях.
– В своей лекции вы сказали, что главная константа русской истории – это «власть», причём как бы она ни менялась, она будет оставаться всё той же – автосубъектной. И это ни хорошо, ни плохо, так есть…
– Власть не обязана любить народ. И народ не обязан любить власть, даже если она выражает его интересы. Потому что между ними существуют серьёзные противоречия, так сказать, борьба и единство интересов. В России исторически сложилось так, что власть выполняла функцию защиты населения от внешнего врага. Причём врагов этих у нас всегда было больше, чем у других. И в этом отношении Арнольд Тойнби, который вовсе не любил Россию, тем не менее заметил, что русская экспансия всегда носила оборонительный характер. Русские стараются отодвинуть границы как можно дальше, потому что Россия не защищена ни с запада, ни с востока.
Не менее важно и то, что власть в силу скудности сельского хозяйства всегда сдерживала, в своих интересах опять же, аппетиты господствующего слоя. Но бывали периоды-исключения, когда она вместе с этим слоем начинала грабить население. Один такой период наступил после 1861 года – закончилось всё революциями 1905 и 1917 годов; второй наступил после 1991 года, и неясно, преодолеваем мы его или нет.
– Человек, который встает на позицию поддержки власти, вынужден мириться с существующим положением дел – не замечать двойных стандартов, социальной несправедливости, расхождения заявленного и сделанного?..
– Ни в коем случае. Нужно прекрасно видеть все недостатки власти, не оправдывать всё, что делает власть, чётко понимая её классовую природу и особые интересы. Но в то же время нужно помнить поговорку англосаксов, которая способствовала их победам: права или не права, но это моя страна. Набоков когда-то заметил: власть и родина не одно и то же. Это во многом верно, однако рухнула власть и кончилась родина Набокова. Соотношение власти и родины непростой вопрос, критикуя власть, надо делать это так, чтобы это не повредило родине. А. А. Зиновьев как-то заметил: целили в коммунизм, а попали в Россию. За всеми разговорами Запада и его агентуры в СССР о борьбе с коммунизмом скрывалась борьба против исторической России. Кстати, Бжезинский откровенно признал это после разрушения Советского Союза, заметив, что Запад боролся не с коммунизмом, а с Россией как бы она ни называлась. Поэтому всё, что мы говорит о родине, должно быть тщательно взвешено.
– Это самоцензура?
– Ни в коем случае, речь идёт об ответственности за себя и за свою страну. Это не исключает критику власти и критического отношения ко многим страницам своей истории. Как писал П. Я. Чаадаев: «Я не научился любить свою Родину с закрытыми глазами, с преклонённой головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит её». Нужно обязательно критиковать власть, если она уклоняется от защиты национальных интересов и поддерживать её в защите этих интересов. Обратите внимание, наши так называемые либералы критикуют власть именно тогда, когда она разворачивается в сторону национальных интересов. Почему-то их точка зрения постоянно совпадает с позицией Госдепа США. Они готовы проливать крокодиловы слёзы по поводу Магницкого, но их совершенно не трогают миллионы жертв так называемых либеральных реформ 1990-х, по сути – либерального геноцида. Они не только не молчали, когда ельцинский режим расстреливал парламент в 1993 г., но призывали к ещё большей крови. Ельцину прощалось всё, поскольку он работал практически в режиме внешнего управления. Путин либеральную клаку бесит именно тем, что пытается из этого управления выйти.