[198]. На самом деле Гегель считал свою философию лишь увенчанием процесса, который прогрессивно осуществлялся на протяжении тысячелетий. Своей заслугой Гегель считал не решение задач, над которыми напрасно бились его предшественники, а именно завершение их успешной, плодотворной работы. Пафос диалектически понимаемой преемственности – лейтмотив историко-философской концепции Гегеля.
Абсолютное знание, которым, согласно Гегелю, завершается историко-философский процесс, не следует понимать так, будто, с точки зрения философа, достигнута наконец ступень, когда уже познаны все вещи и математикам, физикам, химикам, также как и представителям других наук, в сущности, нечего делать. Абсолютное знание есть, согласно Гегелю, постижение абсолютного, только абсолютного, то есть познание разумом своей собственной сущности и притом как сущности всего существующего. Несостоятельность этого идеалистического вывода очевидна, но столь же очевидно и то, что познание, закономерно превосходящее в ходе своего развития свои собственные достижения, обретает вместе с тем, разумеется, в пределах диалектической относительности границ всякого знания, и непреходящие по своему значению результаты. И понятие абсолютного знания в системе Гегеля характеризует не объем знания, а его специфическое качество. Это не значит, конечно, что гегелевская концепция абсолютного знания приемлема с точки зрения диалектического материализма. Порочность гегелевского понятия абсолютного знания заключается также и в том, что оно относится главным образом к философии, то есть к той области знания, в которой оно менее применимо, чем в какой-нибудь, ограниченной узкими рамками предмета исследования частной дисциплине. Но следует также иметь в виду, что философия занимается абсолютным, хотя бы в том смысле, что абсолютно движение материи, ее изменение, развитие.
Проблема непреходящего значения определенных результатов развития познания и принцип диалектической отрицательности познания не могут быть противопоставлены друг другу. Диалектическое понимание отрицания есть понимание его необходимой относительности. Оно предполагает, следовательно, отрицание самого отрицания, которое осуществляется в процессе «живого, плодотворного, истинного, могучего, всесильного, объективного, абсолютного, человеческого познания»[199]. Эта формулировка В.И. Ленина (высказанная, кстати сказать, в ходе критического анализа философии Гегеля) представляет собой диалектико-материалистическую характеристику непреходящей истинности важнейших результатов научного познания. Необходимо поэтому противопоставить момент истины, содержащийся в гегелевской концепции абсолютного знания, распространенному в современной буржуазной философии абсолютному релятивизму, утверждающему, как это делает, например, К. Поппер в своей «Нищете историцизма», что даже научное знание представляет собой в конечном счете не более чем мнение.
Истинный смысл философии Гегеля как философии эпохи буржуазных революций, в которых утверждение нового и отрицание старого составляли органически дополняющие друг друга стороны единого исторического процесса, состоит в проникающем все составные части его учения положении о неограниченном могуществе разума. Противоположность между человеческим и божественным разумом, о которой нередко рассуждает Гегель, оказывается в конечном итоге в силу логики диалектического развития лишь различием, существующим внутри тождества. Абсолютное осуществляется в человеческом, так как абсолютный разум оказывается безличным, совокупным разумом человечества, его беспредельно развивающимся деятельным познанием, преобразующим неразумное в разумное, которое, однако, должно быть, в свою очередь, превзойдено более разумным. Случайное на первый взгляд замечание Гегеля о том, что «бог и человек вообще не так чужды и далеки друг от друга»[200], в действительности выражает основное содержание его мировоззрения.
Общеизвестно, как много недоразумений и явного непонимания (не говоря уже о необоснованных интерпретациях) вызвал известный гегелевский тезис относительно разумности действительного и действительности разумного. Между тем, учитывая проводимое Гегелем качественное различие между действительным и просто существующим, нетрудно понять, что речь идет об исторически необходимом, а также о том, что могущество разума равно выражается как в утверждении, так и в отрицании. Поэтому, как разъяснял Энгельс, «по мере развития, все, бывшее прежде действительным, становится недействительным, утрачивает свою необходимость, свое право на существование, свою разумность»[201]. Следовательно, и разумное носит исторический характер и притом не только в сфере познания, но и в социально-экономическом развитии. Это значит, продолжает Энгельс, что «все, что есть в человеческих головах разумного, предназначено к тому, чтобы стать действительным, как бы ни противоречило оно существующей кажущейся действительности»[202].
В.И. Ленин указывал, что вера Гегеля в разум и его права, его убеждение в том, что борьба с социальным злом коренится в самой закономерности диалектического развития, придавали учению немецкого философа революционный характер[203]. Эту гегелевскую веру в разум современные буржуазные идеологи, ставшие противниками социального прогресса, третируют как наивную, некритическую, утопическую. Гегель, утверждают они, верил в разумность действительного, но разумное оказалось недействительным, а действительное – неразумным. Разумное переустройство общественных отношений означает, как утверждают иррационалистские критики Гегеля, превращение общества и самой человеческой личности в объекты бюрократической манипуляции. Утопия, ставшая действительностью, оказывается, с этой точки зрения, наихудшим злом. Таким образом, современная буржуазная критика философии Гегеля есть, по существу, отречение буржуазии от прогрессивных философских традиций своего исторического прошлого. Реакционность этой критики убедительно проявляется в том, что она фактически отстаивает даже не status quo современного капитализма, а его ante status quo.
Гегелю, как мы, надеюсь, показали в этой статье, в отличие от рационалистов XVII века и представителей буржуазного просвещения XVIII века не была свойственна некритическая вера в разум. Главное в гегелевском понимании разума – принцип развития, противоречия, отрицания – есть, по существу, позитивная критика исторического разума, которая в отличие от кантовской критики обосновывает (если, конечно, иметь в виду ее «рациональное зерно») объективную закономерность развития, закономерность познания его законов, необходимость овладения ими и возможность разумного преобразования мира. Именно поэтому идея могущества разума получила свое научно-философское развитие в учении марксизма.
30. 1977 № 2 (стр. 82 – 95).Рациональное и иррациональное
Первой необходимой, хотя и недостаточной предпосылкой научно-философского понимания разума является отказ от его абсолютизации и универсализации. Вопреки учению рационалистического идеализма разум не есть сущность вещей. Даже сущность человека не может быть сведена к разуму, хотя разум, конечно, непосредственно относится к человеческой сущности. Разум, как и сознание, – общественный продукт, социальное качество, видовая характеристика человека, который поэтому и определяется как homo sapiens.
Существование разума предполагает не только человеческий мозг, но и человеческие, общественные отношения. Следует поэтому отличать разум от психической деятельности даже высших животных, которым, судя по исследованиям зоопсихологов, свойственно своеобразное, примитивное мышление. Однако целесообразное поведение этих животных лишь в незначительной степени может быть объяснено свойственным им «мышлением». Не следует повторять заблуждения М. Монтеня, который, несмотря на весь свой скептицизм, утверждал: «Образ жизни тунцов свидетельствует о том, что они по-своему знакомы с тремя разделами математики. Что касается астрономии, то можно сказать, что они обучают ей людей: действительно, они останавливаются в том месте, где их застает зимнее солнцестояние, и остаются здесь до следующего равноденствия; вот почему даже Аристотель охотно признает за ними знакомство с этой наукой. Что касается геометрии и арифметики, то они всегда составляют косяк кубической формы, во всех направлениях квадратный, и образуют плотное тело, замкнутое и со всех сторон окруженное шестью равными гранями…»[204].
Маркс и Энгельс считали выдающейся заслугой Ч. Дарвина научное объяснение феномена целесообразности, характеризующей физиологическое функционирование животных, их адаптацию к условиям обитания, способность научения и т.д. В наше время, когда бионика, биохимия, кибернетика, экология и другие науки расширили и углубили научные представления о спонтанной целесообразности, присущей всему живому, становится еще более очевидным, что это поразительное свойство животных и растений не может быть объяснено как разумная деятельность. Известно, что происходящие в человеческом организме стихийные целесообразные физиологические процессы не только независимы от сознательной и разумной деятельности человека, но подчас и просто непонятны или даже неизвестны последнему.
Разум есть человеческое, специфически человеческое. Называть другие явления природы (не только предметы неживой природы, но и животных) неразумными – значит констатировать истину некорректным образом. Только существо, обладающее разумом, может быть как разумным, так и неразумным существом. Этот парадокс разума был известен уже Т. Гоббсу, который писал: «Камни и неодушевленные существа только потому не могут заблуждаться, что они не обладают способностью рассуждать и представлять»