Однако и практическая идея, поскольку она противостоит теоретической идее, ограниченна. Ей, пишет Гегель, «еще не хватает момента теоретической идеи»[234], то есть понимания целей и путей их осуществления, критической оценки своего отношения к действительности, которую она изменяет, не считаясь с ее природой. Недооценка объективной действительности преодолевается развитием практической идеи, которая вбирает в себя теоретическое знание, осваивает его как знание действительности и законов ее изменения. Так возникает и утверждается «такой объективный мир, внутреннее основание и действительная устойчивость которого есть понятие. Это абсолютная идея»[235].
Развиваемая Гегелем диалектическая концепция практики, несмотря на ее идеалистический характер, заключает в себе глубокое предвосхищение действительного содержания и значения общественной практики. Практическое изменение существующего – основополагающее условие познания. Практика – исходный пункт и определяющая основа познания. И она вместе с тем является высшей формой познавательной деятельности. Разумеется, эти истины высказываются Гегелем на идеалистический лад: дух-де познает лишь то, что им самим создается. Этот созидающий дух (прототипом которого является, конечно, познающее мышление человека) не сразу приходит к самосознанию. Поэтому действительность выступает перед ним как чуждая духовности и вследствие этого низменная, ничтожная. Но действительность отнюдь не ничтожна, так как сущность ее духовна. Практическая идея снимает свое отрицание действительности. В этом своем качестве (то есть как «абсолютная идея») практическая идея выше идеи познания, ибо «она обладает достоинством не только всеобщего, но и просто действительного»[236].
Как известно, В.И. Ленин высоко оценивает это положение Гегеля. Конспектируя «Науку логики», Ленин анализирует гегелевские положения о теоретической и практической идее, выявляя содержащиеся в них рациональные моменты. Формулируя подлежащую исследованию тему «Гегель о практике и объективности познания», Ленин показывает, как близко подходит немецкий идеалист к правильному пониманию гносеологической роли практики. «Теоретическое познание, – пишет В.И. Ленин, резюмируя и материалистически исправляя положения Гегеля, – должно дать объект в его необходимости, в его всесторонних отношениях, в его противоречивом движении an und für sich. Но человеческое понятие эту объективную истину познания „окончательно“ ухватывает, уловляет, овладевает ею лишь когда понятие становится „для-себя-бытием“ в смысле практики. Т.е. практика человека и человечества есть проверка, критерий объективности познания. Такова ли мысль Гегеля? К этому надо вернуться»[237].
В.И. Ленин действительно возвращается к этим вопросам на последующих страницах своего конспекта «Науки логики». Под рубрикой «Практика в теории познания» Ленин критически анализирует гегелевскую интерпретацию отношения теория – практика и, отвергая идеализм, показывает, что Гегель диалектически понимает не только отношение теории к практике, но и отношение практики к теории. Благодаря этому Гегель подходит к выводу, что практика, обогащенная теорией, становится высшей ступенью познавательной деятельности на каждом отдельном этапе ее развития. Ссылаясь на приведенное выше положение Гегеля, Ленин пишет: «Практика выше (теоретического) познания, ибо она имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности»[238].
Необходимо подчеркнуть, что у Ленина, как и у Гегеля, речь идет не о всей практике, не о всякой практике. Практика рассматривается в развитии, как переход от одной ступени к другой, более высокой. При этом изменяется отношение практики к знанию, которое, в свою очередь, развивается, достигая уровня теоретического знания. Теория трансформируется в практическую деятельность, подымая ее тем самым на новый, еще более высокий уровень. Практика, которая руководствуется теорией, исправляет, обогащает, конкретизирует последнюю. Нетрудно понять, что именно единство непосредственной действительности и всеобщности, которое присуще практике в ее развитой, органически связанной с теоретическим знанием форме, делает практику критерием истины. И именно поэтому теоретическая проверка результатов исследования и их испытание посредством практики дополняют и обогащают друг друга, исключая всякую абсолютизацию не только истины, но и ее критерия.
Современные философы-идеалисты, отвергая марксистское понимание практики как критерия истины, указывают на противоположность между знанием как духовным феноменом и непосредственно связанной с материальными предметами практической деятельностью. В отличие от философов современной буржуазии Гегель был совершенно чужд метафизическому противопоставлению мышления, логики практическому действию. По его учению, практика является процессом, посредством которого духовное становится материальным, субъективное – объективным, а объективное – субъективным. Выявляя рациональное зерно этой концепции практики, Ленин замечательно расшифровывает идеалистические положения Гегеля: «Для Гегеля действование, практика есть логическое „заключение“, фигура логики. И это правда! Конечно, не в том смысле, что фигура логики инобытием своим имеет практику человека (= абсолютный идеализм), a vice versa: практика человека, миллиарды раз повторяясь, закрепляется в сознании человека фигурами логики»[239].
Домарксовский материализм, обосновывая в противоположность идеализму гносеологический принцип отражения, не ставил вопроса об отношении присущих познанию логических форм к объективной действительности. Метафизический материализм, указывает Энгельс, «ограничился доказательством того, что содержание всякого мышления и знания должно происходить из чувственного опыта… Только новейшая идеалистическая, но вместе с тем и диалектическая философия – в особенности Гегель – исследовала эту предпосылку также и со стороны формы»[240].
Гегель, выступая против метафизического материализма, с одной стороны, и против кантовского субъективизма – с другой, предвосхищает, вопреки своему идеализму, правильное понимание логических форм как форм отражения объективной реальности, хотя и выражает это сугубо идеалистическим образом. Все вещи, утверждает Гегель, представляют собой суждения, умозаключения. Ссылаясь на эти кажущиеся на первый взгляд совершенно нелепыми утверждения, В.И. Ленин замечает: «Очень хорошо! Самые обычные логические „фигуры“ – (все сие в § о „первой фигуре заключения“) суть школьно размазанные, sit venia verbo, самые обычные отношения вещей»[241]. Необходимо подчеркнуть, что Гегель приближается к пониманию того, что воспроизведение отношений объективной действительности в формах мышления, непосредственно независимых от их эмпирического содержания, является результатом многообразной, совокупной практической деятельности людей. В.И. Ленин, отмечая это обстоятельство, подчеркивает, что кажущаяся абсолютной стабильность логических фигур обусловлена их постоянным практическим применением. Фигуры эти имеют прочность предрассудка, аксиоматический характер именно (и только) в силу этого миллиардного повторения[242]. Подытоживая гегелевское понимание роли практики в познании, В.И. Ленин пишет: «Несомненно, практика стоит у Гегеля, как звено, в анализе процесса познания и именно как переход к объективной („абсолютной“, по Гегелю) истине. Маркс, следовательно, непосредственно к Гегелю примыкает, вводя критерий практики в теорию познания…»[243].
Напомним, что идеей Гегель называет не человеческое представление о какой-либо вещи, а нечто независимое от человека и человечества, нечто характеризуемое как безличный процесс мышления, якобы совершающийся во всем природном и социальном и образующий их абсолютную сущность, субстанцию. То же относится и к понятию; оно, с точки зрения Гегеля, не только форма человеческого мышления, но и аутентичная форма «абсолютной идеи», то есть также абсолютно.
Гегель пользуется термином «идея» для обозначения субстанции, во-первых, потому, что он идеалистически понимает субстанциальное, а во-вторых, потому, что, обосновывая диалектическое понятие развивающейся субстанции, он доказывает, что субстанция становится субъектом, человечеством, теоретической идеей, практической идеей и т.д. Поэтому-то Гегель характеризует идею как абсолютное, единое, саморасчленяющееся на определенные идеи, которые в своем логическом развитии образуют систему категорий, всеобщих определений и познания и бытия. Эти мысли Гегеля становятся более понятными, если связать их с философской традицией, которая восходит к Платону, по учению которого существует трансцендентный мир идей, порождающий чувственно воспринимаемый мир вещей. Существует, полагал Платон, столько же идей, сколько имеется единичных вещей и всех присущих им качественных определенностей.
Гегель отказался от этого приводящего в тупик бесконечного множества идей, количество и характер которых фактически определяются чувственно воспринимаемыми вещами. Гегель признавал лишь одну, но зато всеобщую первоидею, «абсолютную идею», которая характеризуется как единство бытия и мышления, мышление-бытие, субъект-объект. Таким образом, разум, мышление, познание, практика, то есть основные интеллектуальные характеристики человека, приобретают сверхчеловеческое значение, рассматриваются как атрибутивные определенности универсума, его способ существования, движения, развития. Гегелевский панлогизм – это экстраполяция человеческих черт на независимую от человека действительность, утонченнейший интеллектуалистский антропоморфизм.