[458]. А так как опровергаемость научного положения никоим образом не свидетельствует в пользу его истинности, то понятие истины фактически исключается из научной теории. Такова объективная логика философского скептицизма, сколь бы ни была «позитивна» его форма изложения. Как остроумно однажды заметил В. Виндельбанд, «кто доказывает релятивизм, тот опровергает его»[459], ибо если, как утверждают попперианцы, все эмпирические высказывания опровержимы, то это, разумеется, относится и к утверждению о фальсифицируемости всех эмпирических высказываний.
Главное, что приводит «критический рационализм» к теоретическому самоубийству, – отрицание гносеологического принципа отражения. «Всякая физическая теория, – пишет Ленк, – является сложной комплексной системой гипотез, которая никоим образом не отражает действительности»[460]. Что же составляет в таком случае содержание физической теории? Что описывают открываемые физикой законы? На эти вопросы Ленк отвечает однозначно: физические теории – «созданные людьми инструменты познания»[461]. Какое же знание о реальном мире дают эти «инструменты»? Гипотетическое, оказывающееся в конечном счете незнанием, полагает Ленк. И это не просто его личное, так сказать, оригинальное убеждение. Это идейная позиция, которую в основном разделяют все представители «критического рационализма»[462].
Дискредитация понятия истины не осталась, однако, занятием одних лишь буржуазных философов, которые ради отрицания истинности научного социализма готовы к отречению от понятия истины вообще, в чем они также, кстати сказать, следуют примеру Ницше. Субъективистски-агностическая концепция истины, к сожалению, проникла и в некоторые специальные научные исследования. Иными словами, в новых исторических условиях повторилась ситуация, которую критически анализировал В.И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», отмечая появление в естествознании, несомненно, под непосредственным влиянием идеалистической философии Э. Маха и Р. Авенариуса, «физического» идеализма. Так, в наши дни видный английский математик и астрофизик Г. Бонди пишет: «Не прекращаются споры о том (я никогда не понимал этих споров и не участвовал в них), имеет ли вообще какое-либо отношение к науке слово „истина“… Сам я склоняюсь к тому, что наука никогда не имеет дела с истиной»[463]. Бонди соглашается с принципом фальсификации Поппера и подобно ему приходит к выводу, что «если один эксперимент или наблюдение противоречит теории, то теория должна быть отвергнута»[464]. Из этого общего принципа, который именно вследствие своей абстрактности и мнимой универсальности является, конечно, несостоятельным, Бонди делает и некоторые частные выводы, вроде того, что теория тяготения Ньютона, несмотря на ее бесчисленные подтверждения, «в конце концов оказалась опровергнутой. Несостоятельность теории была выяснена только тогда, когда примерно двести лет спустя после ее появления удалось произвести чрезвычайно точные и тонкие измерения. Реально несостоятельность теории тяготения Ньютона означает лишь то, что мы не можем ожидать от этой теории исчерпывающего описания поведения сил тяготения во всех случаях»[465]. Последняя фраза Бонди наглядно свидетельствует о его гносеологической наивности. Ни от одной теории не следует ожидать «исчерпывающего описания»; ни один теоретик не должен претендовать на решение такой задачи, то есть достижения абсолютного знания в данной области. Бонди и сам это сознает, он считает ненаучной теорию, претендующую на то, чтобы «объять все». Такая теория была бы, правильно замечает он, бесполезно жесткой, исключающей новые открытия, между тем как действительно научная теория должна быть открыта для новых выводов, сделанных путем исследования ранее неизвестных фактов и т.д. Все это так, но к чему же тогда утверждать, что понятие истины неприменимо к научным положениям, что теория тяготения Ньютона опровергнута? Очевидно, Бонди, так же, как и Поппер, на которого он ссылается, все еще не способен освободиться от метафизического подхода к проблеме истины, согласно которому относительная истина не является, в сущности, истиной, поскольку она ограничена в своих пределах. Ясно также и то, что Бонди, поскольку он пытается сочетать антинаучную концепцию фальсификационизма со своей научной совестью, постоянно запутывает самого себя и благодаря этому, к счастью, высказывает положения, которые вполне опровергают его неправильные утверждения. «Если теория, – пишет он, – прошла достаточно серьезную проверку, мы можем быть уверены в том, что существует некоторая область знания – эмпирического знания, – которая вполне адекватно описывается этой теорией»[466]. Почему же в таком случае эту теорию нельзя называть истинной, имея, конечно, в виду приблизительный характер всякого научного знания, а следовательно, и истины?
Мы остановились несколько подробнее, чем это может показаться необходимым, на гносеологических злоключениях Бонди, так как они убедительно показывают, какой вред наносит естествознанию «критический рационализм», несмотря на то, что его создатели довольно компетентные в вопросах естествознания люди. Однако Э. Мах, как известно, был одним из наиболее выдающихся физиков своего времени, что, увы, не помешало ему стать создателем субъективно-идеалистической философии, усугублявшей методологический кризис естествознания. «Философия естествоиспытателя Маха относится к естествознанию, как поцелуй христианина Иуды относился к Христу. Мах точно так же предает естествознание фидеизму, переходя по существу дела на сторону философского идеализма», – писал В.И. Ленин[467]. И это полностью применимо к Попперу и его продолжателям. Поппер, пожалуй, идет даже дальше Маха, который был лично враждебен фидеизму. Что же касается Поппера, то он рассматривает свое учение как преодоление противоположности между наукой и… религией. Отныне, заявляет он, «девятнадцативековой конфликт между наукой и религией представляется мне преодоленным. Поскольку некритический рационализм является несостоятельным, решение проблемы не может быть выбором между знанием и верой, но лишь между двумя видами веры»[468].
Тот факт, что «критический рационализм», столь наивно воспринятый Бонди, означает нигилистическое отрицание непреходящих достижений науки, заслуживает особого рассмотрения, так как в этом факте непосредственно выявляется не только методологический, но и мировоззренческий смысл субъективистских попыток дискредитации понятия истины. Представление о несостоятельности (разумеется, с точки зрения «критического рационализма») механики Ньютона было высказано в наиболее категорической форме продолжателем Поппера Т. Куном, писавшим, что «теория Эйнштейна может быть принята только в случае признания того, что теория Ньютона ошибочна»[469]. Тот же Кун вынужден был, однако, признать, что приверженцами такого убеждения являются лишь немногие ученые. И это понятно, поскольку речь, по существу, идет об оценке не только классической механики, но и всей предшествующей науки в той мере, в какой ее достижения превзойдены современными научными открытиями, которые, в свою очередь, будут, по-видимому, превзойдены наукой завтрашнего дня. Вот почему принципиально важно правильное, диалектико-материалистическое осмысление истории науки, осмысление, которое, несомненно, включает в себя категорию отрицания, но, конечно, в ее диалектическом понимании. Такое научное понимание истории науки в противовес «критическому рационализму» обосновывается не только философами-марксистами, но естествоиспытателями, не являющимися сознательными сторонниками диалектического материализма. Один из них, Р. Вайскопф, прямо противопоставляет научное понятие исторической преемственности вульгарному революционаризму «критических рационалистов», считающих главным признаком научного прогресса разрушение предшествующих достижений науки. «Теория относительности, – пишет он, – не устраняет механику Ньютона – орбиты спутников все еще рассчитываются по ньютоновской теории, – она расширяет область применения механики на случай высокой скорости и устанавливает общую значимость одних и тех же концепций для механики и теории электричества»[470].
Советские естествоиспытатели, сознательные сторонники диалектического материализма, гносеологически осмысливая историю науки, развивают научно-философское понимание соотношения между относительной и абсолютной истиной. Они не встают на путь противопоставления «революционаризму» эволюционизма, как это фактически делает Вайскопф, но вскрывают единство эволюционной и революционной форм развития научного знания. В этой связи нам бы хотелось отметить статью академика В.Л. Гинзбурга «Как развивается наука?», в которой критически оценивается книга Т. Куна «Структура научных революций»[471]. Единственное, что мы в отличие от автора этой статьи хотели бы подчеркнуть, сводится к тому, что ошибочные утверждения Куна проистекают не из того, что он недостаточно знает и понимает физику. Вспомнив о приведенных выше высказываниях Бонди, научная компетентность которого едва ли может быть поставлена под вопрос, мы можем с полным основанием сделать вывод, что ошибочные воззрения «критических рационалистов» на историю естествознания проистекают не из недостаточного знания последнего, а из определенной философской позиции, в частности из субъективистски-агностического истолкования опровержения как исследовательской процедуры