систематического, критически оценивающего свои посылки и результаты научного исследования. И именно в этом смысле положение Энгельса приобретает весьма важное методологическое значение, поскольку оно указывает на то, что самокритика является способом существования подлинной науки.
Мы говорим о возникновении научности в собственном смысле слова, поскольку эпоха Возрождения лишь начало того исторического процесса, который не может (не должен) завершиться абсолютной уверенностью относительно достигнутых результатов. Все последующие этапы развития науки дают картину непрерывного совершенствования способов исследования и испытания его результатов. При этом, конечно, особо важную роль играет применение достижений науки на практике, развитие научно обоснованной, в частности научно-технической, практики, к которой вполне применимо известное положение Ленина о практике как вершине познания. Само собой разумеется, что Ленин имел в виду далеко не всякую практику.
Таким образом, науки становятся все более строгими науками, и это относится не только к так называемым точным наукам. Между тем «критический рационализм», игнорируя и даже искажая этот реальный исторический процесс действительного совершенствования научного исследования и все большего обеспечения его надежности, осуществляет субъективистски-агностическую ревизию самого понятия научности. Показательно в этом отношении программное заявление Т. Куна, который, сопоставляя аристотелевскую динамику и теорию флогистона, с одной стороны, и современное естествознание – с другой, заключает, что эти «некогда общепринятые концепции природы не были в целом ни менее научными, ни более субъективистскими, чем сложившиеся в настоящее время»[483]. Выходит, если согласиться с Куном, что уровень научности остается неизменным во все исторические эпохи. Сколь бы ни умножались результаты научного исследования, как бы ни совершенствовались технические средства науки, ее методологический аппарат, достоверность научных результатов нашего времени не превосходит достоверности научных знаний любой предшествующей эпохи. Таково одно из основных положений современного абсолютного релятивизма, который не следует смешивать с диалектическим принципом относительности (релятивности) научных знаний, органически присущим диалектико-материалистической методологии.
Приведенный тезис Куна – модификация основоположения «критического рационализма», согласно которому принципиально невозможно надежное, в основном сохраняющее свою истинность (следовательно в основном неопровержимое) научное положение. Признание непреходящей истинности известных результатов развития науки – принципиально неотделимо от самой сущности науки. «Всякая логическая замкнутая теория, верность которой была с известной степенью точности экспериментально доказана, никогда не теряет своего значения, – пишет Л.Д. Ландау, – и всякая более точная последующая теория охватывает ее как приближенный результат, справедливый в некоторых частных случаях»[484]. С этой критической, но вместе с тем позитивной оценкой достижений науки принципиально не согласен «критический рационализм», черпающий свою аргументацию не из науки, а из ее идеалистической интерпретации. Всякое обоснование научного положения, утверждает Поппер, предполагает движение от ближайшего основания ко все более отдаленному, бесконечный прогресс, в силу которого обоснованность любого научного положения оказывается в конечном счете совершенно фиктивной. Поппер пишет, что наука «создает свои построения на базе науки вчерашнего дня, а эта последняя – на базе науки позавчерашнего дня и т.д.; наука же древности основывается на донаучных мифах, а эти в конечном счете на древнейших ожиданиях. Онтогенетически мы приходим, таким образом, к новорожденному, филогенетически… к одноклеточному организму. Получается, так сказать, что от амебы к Эйнштейну всего лишь один шаг»[485].
Несостоятельность формулируемого Поппером постулата принципиальной необосновываемости научных положений заключается именно в допущении неизбежности бесконечной цепи обоснований. Этой лишь мыслимой (и, скажем словами Гегеля, дурной) бесконечности не существует ни в познании, ни в объективной действительности. Исследование взаимосвязи, взаимодействия явлений, анализ причинно-следственных отношений, закономерностей, определяющих те или иные процессы, вполне обосновывают их научное описание. Объяснение явлений, поскольку оно подтверждается в рамках существующей системы знаний, проверяется экспериментально, практически, позволяет предвидеть еще неизвестные явления, овладевать природными процессами, как это имеет место в общественном производстве. Конечно, обоснование должно быть обоснованным, но для этого нет необходимости восстанавливать уходящую в бесконечность цепь событий прошлого, которое отнюдь не детерминирует вопреки уверению Поппера все, что существует в объекте, так же как и то, что в нем познано. Поскольку уже имеется наука как система знаний и способов исследования, налицо также возможность эффективно проверять обоснованность научных положений. И эта обоснованность (разумеется, в границах объективной относительности истины) достаточно надежна, что доказывается практически, в частности современной техникой. Именно современный научно-технический прогресс доказывает, что уровень надежности сложнейших технических конструкций постоянно повышается. Не существует границ этому неразрывно связанному с научным познанием совершенствованию, во всяком случае, границ, которые проистекали бы из познания.
Умозрительные рассуждения Поппера и его учеников относительно того, что обоснование не поддается обоснованию, – типичный пример той самой гносеологической схоластики, которую блестяще разоблачил Ленин своей критикой позитивизма. Самое комичное в этих рассуждениях – забвение того, что предложение – обоснование не может быть обоснованным, – если, конечно, следовать логике «критического рационализма», само не поддается обоснованию и, следовательно, оказывается несостоятельным.
Не требуется большой проницательности, дабы усмотреть не только гносеологическую, но и социально-политическую функцию тезиса о невозможности рационально обоснованного обоснования. В книге «Открытое общество и его враги», являющейся одним из основных документов современного антикоммунизма, Поппер осуждает революционное изменение общественных отношений на том основании, что человеческие действия якобы никогда не могут быть достаточно обоснованы, вследствие чего наиболее предпочтительными являются «небольшие реформы» современного капиталистического общества. Восхваляя Э. Бернштейна, противопоставляя его Марксу, марксистам, Поппер декларирует необходимость «социальной инженерии» как системы постепенных, незначительных изменений, которые-де являются наиболее надежными, благотворными именно потому, что они незначительны, едва заметны и именно поэтому соответствуют сознанию невозможности удовлетворительного обоснования каких-либо действий. Эту реакционную социально-политическую систему воззрений он пытается обосновать явно софистическими философскими аргументами, главный из которых сводится к тезису, что переустройство общества как определенного целого в принципе невозможно. Понятие развития оправдывается, по мнению Поппера, лишь в рамках социальной теории, дарвинизма; оно-де совершенно неприменимо к обществу. «Идея движения общества, представление, что общество может двигаться как некое целое по определенной траектории, в определенном направлении, подобно физическому телу, есть попросту холистская иллюзия», – заявляет Поппер[486]. Нетрудно заметить, что он приписывает научной теории развития общества механистическую концепцию движения как простого перемещения.
Г. Альберт, пропагандируя попперовскую «социальную технологию», ориентированную на сохранение капиталистического status quo путем умеренных реформ, апеллирует к фальсификационизму как учению, подрывающему уверенность в успехе любой социально-исторической инициативы. «Никогда, – пишет он, – нельзя быть уверенным в том, что некоторая определенная теория надежна даже тогда, когда представляется, что она разрешила поставленные перед ней проблемы»[487]. Реакционная программа сохранения капиталистического строя посредством ограниченных, укрепляющих его социальную основу реформ выдается за единственно разумную социальную программу, санкционируемую новейшей «философией науки», которая, кстати сказать, если не официально, то официозно признана западногерманскими социал-демократами в качестве их основной мировоззренческой установки.
Итак, классовые корни постпозитивистской ревизии понятия истины очевидны. Ее гносеологические корни, которых мы лишь походя коснулись в этой статье, станут достаточно, как мы надеемся, очевидными в свете специального рассмотрения проблематики диалектико-материалистического учения об истине, которое и составит предмет нашей следующей статьи.
44. 1982 № 8 (стр. 17 – 31).Некоторые проблемы научно-философской теории истины.Статья вторая.Истина как единство объективности и относительности знания
Субъективистски-агностическое истолкование категории истины, рассмотренное нами в первой статье, посвященной «критическому рационализму», имеет глубокие гносеологические корни. Поэтому ленинский анализ гносеологических интенций «физического» идеализма, возникшего в конце прошлого века, вполне применим к характеристике эпистемологического фальсификационизма К. Поппера и его продолжателей.
В.И. Ленин отмечал, что «физические» идеалисты в отличие от метафизических материалистов исходили из факта относительности знания, который убедительно выявился революцией в физике. Но они негативистски интерпретировали необходимость критического пересмотра ряда основных понятий и методологических допущений классической механики. «Настаивая на приблизительном, относительном характере наших знаний, они скатывались к отрицанию независимого от познания объекта, приблизительно верно, относительно правильно отражаемого этим познанием»