уждение есть заблуждение. Было бы, конечно, упрощением полагать, что противоположность между истиной и заблуждением только относительна, т.е. никогда не может быть абсолютной. Существуют не только абсолютные истины, но и абсолютные заблуждения, хотя последние относятся, как правило, не столько к науке, сколько к донаучному или ненаучному сознанию. Необходимо конкретное рассмотрение противоположностей, которое и приводит к выводу, что противоположность между истиной и заблуждением (разумеется, содержательным заблуждением, которое фиксирует факты) сплошь и рядом относительна. Поэтому и границы истины не неподвижны; они не только раздвигаются, но нередко и суживаются вследствие уточнения истины, т.е. элиминации заключавшегося в ней момента заблуждения.
До сих пор мы рассматривали главным образом субъективную сторону относительной истины, которая далеко не исчерпывает ее содержания. Не менее важно уяснить объективную обусловленность относительности, которая необходимо присуща объективной истине и составляет тем самым ее атрибутивную определенность. Движение абсолютно как форма существования материи, ее атрибут, но оно же и относительно именно вследствие своего абсолютного характера, т.е. потому, что все тела движутся относительно других, находящихся в движении тел. Абсолютной, или неподвижной, системы отсчета движения не существует, т.е. скорость любого движущегося тела относительна. Это, впрочем, не мешает нам говорить о собственной («абсолютной») скорости, например, автомобиля, поскольку мы фиксируем эту скорость в системе тел, находящихся в относительном покое. Но и покоящееся тело находится в состоянии движения как часть определенной системы. Относительны, следовательно, и движение и покой. Согласно теории относительности, одно и то же движение (например, падающего тела) имеет разные траектории в разных, существенно различных системах. Объективная относительность движения очевидна также из того, что скорость света абсолютна, так как к ней неприменим закон сложения скоростей.
Диалектика познания, субъективная диалектика отражает объективную диалектику. Энгельс, характеризуя достижения естествознания середины прошлого века, отмечает, что науки о природе, вступая на путь диалектического осмысления явлений, все более постигают относительность различий и противоположностей. «Центральным пунктом диалектического понимания природы является уразумение того, что эти противоположности и различия хотя и существуют в природе, но имеют только относительное значение и что, напротив, их воображаемая неподвижность и абсолютное значение привнесены в природу только нашей рефлексией»[505]. Таким образом, относительность объективной истины обусловлена не только наличием субъекта познания, но и относительностью процессов, происходящих в самой природе. В.И. Ленин писал: «Основное положение марксистской диалектики состоит в том, что все грани в природе и обществе условны и подвижны, что нет ни одного явления, которое бы не могло, при известных условиях, превратиться в свою противоположность»[506]. В этом, собственно, и состоит реальная, материальная основа объективной относительности истины. Открытие этого гносеологического феномена – одно из важнейших достижений диалектико-материалистической теории истины. С этой точки зрения объективная относительность истины раскрывается как адекватное отражение не только неполноты, ограниченности всякого наличного знания, но и его единства с предметом знания, всеобщей связью и взаимозависимостью явлений, посредством которой этот предмет существует и выявляется для познания. В этом смысле, по нашему убеждению, следует понимать следующее замечание В.И. Ленина: «„Сущность“ вещей или „субстанция“ тоже относительны: они выражают только углубление человеческого познания объектов…»[507]. Объективное существование сущности, разумеется, не ставится под вопрос. Речь идет о многообразии «многоэтажности» сущности и ее прогрессирующем познании: от одной сущности к другой, более глубокой, от сущности, так сказать, первого порядка к сущности второго, третьего порядка и т.д.
Относительность истины есть ее осознанная определенность, в силу которой она лишь применительно к определенному, выявляемому процессом познания кругу явлений, лишь в известных границах, установление которых также есть достижение исследователей, собственно, и является истиной. Истинное суждение, говорил Н.Г. Чернышевский, носит «определительный» характер, т.е. учитывает, что «все зависит от условий места и времени». Полезен или вреден дождь? На этом обыденном, каждому доступном примере очевидно, что судить об определенном явлении «должно по соображению той обстановки, среди которой оно существует»[508]. Если же, например, поставить вопрос о роли, которую играли в истории цивилизации эксплуатация, войны, социальное зло вообще, то любой ответ, как показывает история, вызывает серьезные разногласия, ожесточенный спор, становится предметом идеологической, идейно-политической борьбы. Одни говорят: насилие, рабство, эксплуатация есть зло и только зло. Зло не может не быть злом. Все это истины, но, увы, абстрактные истины и поэтому также и заблуждения. В этом, собственно, и состоит природа абстрактной истины, т.е. не просто в том, что она не истина, а в том, что она истина-заблуждение. Мы надеемся, что такое соединение противоположных понятий поможет лучшему пониманию абстрактной истины, которая вопреки прямому смыслу слова все-таки не является истиной или по меньшей мере определенной истиной.
Энгельс писал, что у Гегеля «зло есть форма, в которой проявляется движущая сила исторического развития»[509]. Эта открытая Гегелем истина также действительна не всегда, не везде, но при исторически определенных условиях, в частности, в границах антагонистического общественного развития. Иными словами, истина не существует в вакууме – социальном, историческом, гносеологическом. Истина неразрывно связана с той средой, предметы которой она адекватно отражает. Можно поэтому сказать, что применение системного анализа к проблематике истины, особенно в сфере исследования типологии истины, – благодарная исследовательская задача.
«Определительность» истины постоянно подчеркивал В.И. Ленин, указывая, что всякую истину, «если ее преувеличить, если ее распространить за пределы ее действительной применимости, можно довести до абсурда, и она даже неизбежно, при указанных условиях, превращается в абсурд»[510]. Абстрактная истина и есть, в сущности, истина, пределы действительной применимости которой не установлены, не осознаны, вследствие чего она распространяется на неопределенную область явлений и тем самым превращается в свою противоположность. Именно с этим, диалектическим пониманием истины, как включающей в себя определенное отношение к определенным предметам, органически связано известное, впервые сформулированное Гегелем положение, которое принимается и марксизмом: абстрактной истины нет, истина конкретна.
Диалектическое мышление, как известно, предполагает анализ предпосылок научных положений, выяснение конкретного смысла, границ применимости этих положений. Именно поэтому нельзя превращать правильное положение «абстрактной истины нет, истина конкретна» в абстрактную истину. Когда, например, говорят, что сумма углов треугольника равна двум прямым, то это абстрактная истина, поскольку она относится к абстрактным объектам и не заключает в себе ограничения, безусловно необходимого, поскольку существуют неевклидовы геометрии, в рамках которых сумма углов треугольника может быть больше или меньше двух прямых. Но коль скоро положение о сумме углов треугольника формулируется с учетом указанных ограничений и условий, оно уже не абстрактная, а конкретная истина.
Классики буржуазной политической экономии определяли товар как продукт труда, обмениваемый на другой продукт труда, в соответствии с количеством заключенного в нем общественно необходимого труда. Это, конечно, абстрактная истина, ибо товар, как было доказано Марксом, есть продукт исторически определенного, двойственного труда, конкретного, поскольку он создает потребительную стоимость, и абстрактного, поскольку он создает стоимость. Считать же товар просто продуктом труда, обмениваемым на другие продукты труда, значит отождествлять труд, создающий товары, с трудом вообще, естественным условием человеческого существования, т.е. увековечивать товарное производство. Но было бы неправильно сводить приведенное положение классической буржуазной политической экономии к одному лишь заблуждению; оно заключает в себе и определенную истину, более того: научное открытие.
В.И. Ленин критиковал Г.В. Плеханова за абстрактное понимание сущности первой русской революции. Плеханов ограничивался повторением той общей (и, конечно, абстрактной) истины, что это буржуазная революция, полагая, что такой констатации достаточно для выработки тактики партии пролетариата. Отвергая абстрактную постановку вопроса, служившую обоснованием меньшевистского оппортунизма, Ленин писал: «…стремление искать ответов на конкретные вопросы в простом логическом развитии общей истины об основном характере нашей революции, есть опошление марксизма и сплошная насмешка над диалектическим материализмом»[511]. В противоположность Плеханову Ленин доказывал, что революция 1905 года качественно отличается от буржуазных революций XVIII, даже XIX веков, так как в новых исторических условиях, соответственно сравнительно высокому уровню развития капитализма, пролетариат становится руководящей силой буржуазно-демократической революции. Это ленинское положение – замечательный пример конкретной истины, которая, как и вообще конкретное в теории, представляет собой единство различных определений. Абстрактная истина, как нетрудно понять, есть одностороннее определение, которое лишь постольку истинно, поскольку оно осознается в своей односторонности, а значит, также и неистинности, хотя бы частичной. Вот почему В.И. Ленин подчеркивал: «Всякая абстрактная истина, если вы ее будете применять без всякого анализа, превращается в фразу»