Итак, там, где Гегель абстрактно, абсолютно противопоставляет всеобщее единичному (а тем самым бесконечное конечному, вечное преходящему), он изменяет своему диалектическому методу ради того, чтобы обосновать абсолютный, или панлогистский, идеализм. Но, когда Гегель вновь обращается к диалектике, он фактически отказывается от метафизического противополагания всеобщего и единичного, бесконечного и конечного, вечного и преходящего. В этом случае он воспринимает, разумеется, с идеалистических позиций, материалистические положения, перевертывая их, т.е. включая в идеалистическую систему взглядов. Отсюда можно сделать вывод, что гегелевская философия как идеалистически перевернутый, поставленный на голову материализм заключает в себе неустранимую двойственность. Последняя состоит, конечно, не в том, что Гегель пытается соединить идеализм с материализмом, примирить их друг с другом. Ничего подобного нет у этого, повторяем, гениально последовательного идеалиста. Двойственность гегелевской философии заключается скорее в том, что он вводит в свою систему идеалистически истолкованные материалистические положения, косвенно признавая тем самым фундаментальное значение этого философского учения. Эта двойственность гегелевского идеализма, как видно из предшествующего изложения, неразрывно связана с противоречием между метафизической системой Гегеля и его диалектическим методом.
Остановимся подробнее на этой фундаментальной определенности абсолютного идеализма, без уяснения которой его действительное отношение к материализму не может быть полностью раскрыто. Гегель, как известно, доказывал, что идеализм есть признание внутренней идеальности конечного. «Эта идеальность конечного есть основное положение философии, и каждое подлинно философское учение есть поэтому идеализм»[554]. Казалось бы, такое категорическое заявление (правда, не безоговорочное, поскольку вводится различение подлинного и неподлинного философского учения) обязывает мыслителя отбросить материализм как якобы чуждое подлинной философии учение. И Гегель, действительно, третирует материализм как убеждение обыденного сознания, которое должно быть разрушено философской рефлексией.
В.И. Ленин отмечает предвзятость гегелевского отношения к атомистическому материализму, содержание которого явно обеднено и искажено в гегелевском изложении. И тут же Ленин подчеркивает гегелевскую оценку атомистики, оценку, которая фактически представляет собой признание выдающегося значения материалистического понимания природы. Вот это положение Гегеля: «Естествознание впервые чувствует себя в атомистике освобожденным от необходимости указать основание существования мира. Ибо если мы представляем себе природу как сотворенную и поддерживаемую другим, то мы ее представляем себе как существующую не сама по себе, как имеющую, следовательно, свое понятие вне себя, т.е. как имеющую чуждое ей основание…»[555]. Не требуется большой проницательности, дабы увидеть, что Гегель, по существу, соглашается с основной мировоззренческой интенцией атомистики, хотя для него совершенно неприемлем ее материалистический характер, без которого, конечно, невозможна атомистическая гипотеза. Не следует рассматривать это положительное отношение к атомистике (и естествознанию вообще) как непоследовательность идеалиста Гегеля. Здесь налицо та самая двойственность, которая неизбежна для идеализма, если он признает, положительно оценивает теоретические выводы наук о природе. Поскольку эти выводы носят материалистический характер, идеализм вынужден «перевертывать» материализм, чтобы включить эти выводы в контекст идеалистической системы взглядов посредством их соответствующей интерпретации.
Приведем еще один пример, свидетельствующий о своеобразной последовательности Гегеля в его отношении к отвергаемому им материализму. В.И. Ленин характеризует гегелевскую критику материализма Эпикура как «образец извращения и оклеветания материализма идеалистом»[556]. Однако, продолжая далее рассмотрение гегелевского изложения философии Эпикура, Ленин обращает внимание на высказывание Гегеля: «Эпикур открыл эмпирическое естествознание, эмпирическую психологию». Приводя в этой связи обширную выдержку из Гегеля, Ленин указывает, что Гегель отмечает и плюсы, положительные стороны материализма. Подытоживая характеристику гегелевской позиции, Ленин пишет: «Это почти вплотную подход к диалектическому материализму»[557].
Гегель, отрицающий материализм как философию в подлинном смысле слова, тем не менее не может не признать, что философия в своем историческом развитии закономерно поляризуется на противоположности идеализма и материализма[558]. Всячески умаляя заслуги материализма, Гегель все же не может не признавать его выдающегося значения. Так, осуждая материализм за его стремление понять мышление как продукт материи, Гегель все же заявляет: «И тем не менее за материализмом следует признать полное воодушевления стремление выйти за пределы дуализма, принимающего существование двух различных, но одинаково субстанциальных и истинных миров, – стремление снять этот разрыв первоначально единого»[559]. Гегель, следовательно, предпочитает материализм дуалистическим попыткам обосновать субстанциальную независимость духовного и материального и тем самым «примирить» радикальные противоположности материализма и идеализма.
Приведенное выше положение Ленина о том, что Гегель иной раз вплотную подходит к диалектическому материализму, позволяет конкретизировать положение о наличии в гегелевской системе идеалистически перевернутого, поставленного на голову материализма. О каком материализме, собственно, идет речь? В ту эпоху существовал лишь метафизический материализм. И гегелевская критика этого материализма есть редукция его к метафизическому способу мышления, который фактически отождествляется с материализмом. Гегель характеризует материализм как близорукий эмпиризм, признающий существующим и даже субстанциальным лишь то, что является чувственно воспринимаемым. Материализм, указывает Гегель, отождествляет материю с веществом. Для него «субстанциальным является лишь телесное, и ничто другое не обладает реальностью, кроме того, чтó можно ощупывать руками, как, например, камни и дубы»[560]. Это, конечно, упрощенное, даже карикатурное изображение старого материализма, но Гегель, несомненно, фиксирует его метафизическую ограниченность и, конечно, сводит к ней основное содержание материалистического понимания природы.
Как же в таком случае можно говорить, что Гегель воспринял и в известном смысле ассимилировал достижения материалистической философии? Во-первых, как было показано выше, Гегель все же признавал выдающееся значение материалистического миропонимания. Тезис о единстве материи и движения, включенный Гегелем в его философию природы, был выдвинут, обосновывался материализмом XVIII века, и Гегель не мог этого не знать. Это – диалектический тезис домарксовского метафизического материализма. И именно как диалектический тезис он был воспринят Гегелем, который, однако, игнорировал его очевидное значение для обоснования материалистического миропонимания.
Возвращаясь к ленинской мысли о том, что Гегель иной раз вплотную подходит к диалектическому материализму (Ленин неоднократно высказывает эту мысль в «Философских тетрадях»), не следует ли сделать вывод, что гегелевское перевертывание старого материализма, т.е. переработка его с позиций диалектического идеализма, есть в известном смысле предвосхищение отдельных положений диалектического материализма? Не в этом ли смысле Ленин говорил о зародышах, зачатках диалектического и исторического материализма в учении Гегеля? Чтобы подтвердить это положение, обратимся к марксистскому, критическому анализу некоторых, имеющих основополагающее значение положений гегелевской философии.
В «Науке логики» Гегель характеризует телеологическое отношение как единство механизма и химизма, предвосхищая тем самым естественнонаучное и материалистическое решение проблемы целесообразности, которого еще не было в его время. Само собой разумеется, что это материалистическое положение предполагает в рамках системы Гегеля не только идеалистические основания, но и идеалистические выводы. Существенно, однако, что единство механического и химического не просто признается как существующее; оно интерпретируется как сущность телеологического отношения. Известно, что метафизические материалисты отвергали телеологию, полагая, что признание объективно существующей в мире растений и животных целесообразности равносильно согласию с идеализмом и теологией, которая во всех явлениях природы видит перст божий. В «Системе природы» Гольбаха имеется даже утверждение, что в природе не существует никакого порядка, ибо в ином случае существовало бы сверхприродное упорядочивающее начало.
Энгельс указывал, что Гегель покончил с абстрактным, метафизическим противополаганием causa finalis и causa efficiens. То обстоятельство, что причины последнего рода являются «бездушными» причинами, не является существенным с точки зрения Гегеля. Главное для него, отмечает Энгельс, заключается в том, что целесообразность «не привносится в природу намеренно действующим сторонним элементом, например, мудростью провидения, а заложена в необходимости самого предмета…»[561]. Гегелевское понимание телеологического отношения, следовательно, превосходит не только традиционную идеалистически-теологическую концепцию целесообразности, но и негативистскую в данном вопросе позицию метафизического материализма. Гегелевское понимание проблемы целесообразности заключает в себе рациональное зерно, суть которого была выявлена дарвиновским материалистическим пониманием целесообразности живого, а также новейшими представлениями о физико-химической основе биологического процесса.